Льется гул по городу от пестрых причалов, от разноцветных парусов над пропахшими смолой палубами, бурлит на торгу и обратно скатывается к Дону Великому — сини неоглядной. Разноголосица… Голова с непривычки кругом идет, зато — и людей посмотришь, и себя покажешь; и музыки чудной наслушаешься, и песен дивных…
Упрям снова тряхнул головой, невольно повторяя жест Ветерка, недоуменно глядящего на хозяина: что это он на каждые десять шагов замирает посреди дороги? «Дела, дела и еще раз дела», — напомнил себе Упрям, опять отвернулся и возобновил путь. И, чтоб не отвлекаться больше, заставил себя думать о чем-нибудь важном.
Без малого полвека Наум исполнял должность чародея — головного надзирателя на Дивнинской ярмарке — должность, изначально утвержденную Советом Славянских Старцев Разумных, часто именуемым просто Чародейским Советом. Надзиратель следит за правилами магического торга, за соблюдением Правды богов и славянских князей. Почетное дело — но сложное и ответственное. Уже десять лет, как Совет решил: Наум староват, годы не позволяют ему всюду поспевать, за всем уследить. Наума это злило, но он признал: да, трудно стало. Тогда и дали ему Бурезова в помощники. И последние семь лет этот помощник на ярмарке почти в одиночку управлялся, оставляя за Наумом должность княжеского чародея. Казалось бы, складно, но Упрям видел, что не нравится его учителю Бурезов. Почему — оставалось только гадать. Ладожского чародея Упрям видел редко и только во время обрядов — того же Смотра, к примеру. А Наум говорить о нем отказывался.
Но, может, сегодня удастся вытянуть из него слово-другое? Ведь Упряму было что сообщить: Бурезов напрашивается на беседу с князем с глазу на глаз. Возможно, это и не новость для Наума, но если он не знает… Держись, старче! Пусть даже известие не стоит выеденного яйца, я заставлю тебя приоткрыть тайны!
В таком настроении Упрям проделал еще шагов тридцать, потом поуспокоился, припомнив, сколько раз уже пытался окольно выведать что-то у Наума. Кончалось это, как правило, снисходительной усмешкой учителя: нашел с кем хитростью тягаться, иди лучше зелье помешивай или древние письмена разбирай.
* * *
Ветерок почуял неладное уже за полверсты, захрапел, запрядал ушами, заторопился. Груз в телеге растрясло, Упрям поднял упавший на дорогу мешок с солью, закинул обратно и тоже прибавил шагу. На сердце непонятно почему становилось все тревожнее. Вот дорога обогнула последний березовый колок, и навстречу Упряму выкатился пес Буян, огромный серый кобель восьми ладоней в холке. Рыча и взвизгивая, он потянул Упряма в распахнутые ворота. На боку у него алела рана.
Вбежав во двор, ученик чародея на миг остановился как вкопанный. Перед открытыми дверями башни лежали два трупа в темных одеждах, поодаль, у коновязи, раскинулся еще один. Подле каждого валялся обнаженный меч. Преодолев оцепенение, Упрям бросился в башню, выкрикивая имя учителя.
Кровь на ступенях была свежей, но ему и в голову не пришло, что рядом может оказаться живой враг. А и окажись — набросился бы, руками растерзал.
Кто посмел, кто?!
— Наум!
Нет ответа. Еще один труп лежал на всходе, Упрям прыгнул через него, взбежал наверх, минуя среднее жилье, отчего-то точно зная, куда отступал чародей под натиском неизвестных… и оказался в тисках. Неумолимая сила выкрутила правую руку, колени подогнулись, и он упал, мало не теряя сознание от боли.
— Где он? Говори! — загремел над ухом гортанный голос, коверкающий слова диковинным произношением.
Хватка ослабла, Упрям смог повернуть голову и мельком посмотреть на нападавшего. Это был на редкость некрасивый человек с серой бугристой кожей и красными глазами. Из-под кожаного шлема торчали давно не мытые космы.
— Где чародей? — звучало это как «кыде тшарадей».
Упрям молчал. В груди его клокотал гнев, он уже прикидывал, как бы извернуться и лягнуть негодяя — авось да отпустит руку. Но, видимо, его мысли слишком хорошо читались на лице. Незнакомец наградил парня сокрушительной затрещиной, а потом вынул из-за пояса кривой нож и занес над ним:
— Каварьы! Гхавари, ублудак!
И тут безмолвная серая тень обрушилась на него, бросая на пол. Стальные челюсти сомкнулись на запястье, заставляя выронить оружие. Незнакомец даже не закричал — взревел по-звериному, замолотил тяжелыми подкованными сапогами. Буян, ни на что не отвлекаясь, продолжал откусывать руку. Он принадлежал к породе волкодавов и вообще-то при нужде предпочитал вцепляться в горло, человеческие ухватки тоже знал. Как знал и то, к чему присуждают воров и грабителей — и сам, в случае чего, мог поступить строго по закону…
Но нападавший был непрост. Смирившись с болью, он потянулся другой рукой, вынул из-за голенища второй нож, длинный и узкий. И уже готов был вонзить его между ребер Буяна, но в этот момент Упрям оседлал его и без малейших колебаний всадил оброненный изогнутый клинок неприятелю в глотку.
Брызнула черная кровь. Буян отпустил обмякшую жертву. Упрям, которого разом покинули все силы, безучастно смотрел, как преображается труп: кожа окончательно посерела, скулы заострились и как будто выдвинулись вперед. Из-под шлема выскочило заправленное туда длинное остроконечное ухо, а вздернутая губа обнажила частокол кривых клыков.
Убитый не был человеком.
Буян, выждав немного, мягко толкнул Упряма в плечо и лизнул в щеку. Это привело ученика чародея в чувство. Он вскочил, огляделся. Несколько кровавых пятен виднелось на свежих, с прошлого года еще не потемневших досках — и она была человеческой. Возможно, Наум, застигнутый врасплох, сам нанес себе рану, прибегая к магии крови. Нападавших в тот миг здесь не было, иначе последний уцелевший не спрашивал бы, «кыде тшарадей». Но какие чары были созданы? Что случилось потом?
Упрям обежал башню. Всюду царил беспорядок, похоже было, что зарезанный им враг двигал мебель в поисках потайного хода. Само собой, не нашел — его и не было. Однако ученик чародея вскоре подумал, что ему самому впору потайные ходы искать. Ни намека на присутствие Наума!
Куда же он мог подеваться?
Борясь с тошнотой, Упрям осмотрел трупы внизу и убедился, что все неприятели погибли от магии — либо взламывая дверь с охранным заклинанием, либо столкнувшись с Наумом нос к носу. Исключение составлял тот, что лежал у конюшни — ему довелось переведаться с Буяном, он же, по всей видимости, и ранил пса, по счастью, неглубоко.
Шестой труп обнаружился на задах. И, как ни страшно и одиноко было Упряму, он не удержался от нехорошей усмешки: негодяй вздумал поискать чародея в крапиве, Собственно, самого трупа тут уже не было, только лежали у зарослей невкусные сапоги и неудобоваримое железо. А крапива сонно покачивала листьями и шуршала своими таинственными коробочками…
Пес повсюду следовал за Упрямом, настороженно оглядываясь. Парень опустился на колено и обнял могучую мохнатую шею.
— Эх, — вздохнул он, — если б ты мог рассказать, что здесь произошло!
Буян высвободился из объятий — нежностей он никогда не любил, даже в щенячестве — и потянул ученика чародея за собой.
— Что? Ты хочешь мне что-то показать?
Пес презрительно фыркнул. Ну да, дурацкий вопрос… не хотел бы — не звал.
Сначала он решительно направился к двери в башню, но остановился, принюхался, подбежал к телеге и, опершись о край передними лапами, глухо рыкнул на перевернутый котел.
— Да нет, — отмахнулся Упрям. — Это просто иноземная вещь, колдовской инструментарий, ничего опасного.
Волкодав только зыркнул на него: мол, я-то знаю, чего рычу.
— Эй!.. — донесся тонкий голосок, — Люди!
Ба, да ведь это же из-под котла! Упрям запрыгнул в телегу. Оказалось, один бок «колдовского инструментария» зацепился за бортик, а другой был придавлен мешком соли, не очень большим, но увесистым. Да еще поверх во время тряски кое-какая снедь попадала. Освободив этот край, ученик чародея перевернул в телеге котел и увидел того самого паренька с княжеского двора, скрюченного в три погибели. Кряхтя, постанывая, всхлипывая, неловко взмахивая руками, он перевалился через бортик и стал распрямляться. В три-четыре приема это ему относительно удалось. Глядя на страдальца, даже Буян забыл рычать. А Упрям просил: