Макс моргнул и растянул губы в слабом подобии улыбки. Шевельнул губами. Я наклонилась ниже, чтобы услышать его слова.
- На том и этом свете буду вспоминать...
- Идиот! - сорвалась на ультразвук. - Я серьезно, а ты песенки на смертном одре распеваешь! - захлопнула дверь и скользнула за руль.
- Ну, я обещал сделать этот день незабываемым... - прошептал мужчина.
- Если ты не заткнешься, то увековечишь его в граните вместе со своей фотографией и эпитафией. Что-то вроде он умер молодым, богатым и бестолковым!
Лазаров замолчал. Изредка с заднего сиденья доносились стоны и непонятные шорохи.
За пределы дачного поселка мы выехали за минуту. Пара бабулек стали жертвами грязи из-под колес, а к машине, наверняка, прилипла парочка убойных проклятий. Надо будет посоветовать Лазарову отвезти ее в церковь, пусть BMW грехи отпустят.
А вот на трассе жизнь текла медленно и неторопливо. Мы катились не более сорока, и я очень боялась, что не довезу Лазарова до госпиталя. На крайний случай всегда остается канава на обочине, но хотелось бы избежать его. В конце концов, Максим мне как память дорог и антиквариат в его лице можно выгодно пристроить в хорошие руки. И рукам тепло и от меня этот ходячий... теперь уже лежачий кошмар отстанет!
Движение на дороге вымораживало. Сквозь плотно сомкнутые губы вырывалось нечеловеческое рычание. Я шныряла по рядам, выигрывая где корпус, где половину. Жаль больше не получалось. В зеркало заднего вида смотреть опасалась. Пять минут назад там отражался мистер Зеленый в голубую прожилку. К госпиталю доедет фиолетовый...
И тут словно мне решили помочь некие высшие силы - позади я усшала сиплое завывание сирены скорой помощи. Живо метнулась во второй ряд, готовая прижать скорую помощь к ногтю. Когда машина поравнялась со мной, слегка резанула ее и опустила стекло, бешено махая водителю скорой,
- Дура? - донеслось из допотопной буханки.
- Ты мне диагноз не ставь! Куда несешься? - я не давала скорой вырваться вперед. Другие водители неодобрительно косились на меня сквозь стекла своих авто. А и пусть - у них заднее сиденье в предсмертный одр не превратилось!
- Догадайся! - огрызнулась бородатая несвежая морда из нутра машины.
- Хватит зубы заговаривать. Ты фельдшера где потерял? Так что жмись к обочине.
- Это зачем?! У меня ни наркоты, ни синьки в машине...
- Зато у меня почти труп!
- Ага, если я остановлюсь, то он тогда у меня будет!
- Труп в тебя по-любому будет, вопрос только один или два. Догадался кто второй? - рявкнула я и резко вывернула руль, перекрывая дорогу.
Буханка встала на дыбы, но седока не скинула.
Хлопнула дверь, выпустив небритого мужика. Он злобно зыркнул, обдал меня перегаром, но Лазарова в машину перегрузил. Я отогнала BMW на обочину и плюхнулась на переднее сиденье буханки.
Мы тронулись.
Через десять минут терпение кончилось.
- Пусти! - и одарила водилу зверским взглядом.
Мужик съежился и выпустил руль, правда, на тормоз он нажать забыл!
Буханка вильнула влево, вправо... Меня расплющило о боковое стекло. Бардачок клацнул зубами и едва не откусил мне пальцы, которыми я пыталась хоть за что-то зацепиться. В кузове грохнуло. Следом раздался стон... А потом стих и он, когда что-то куда-то упало с полочки и приземлилось с мягким чавкающим звуком...
Твою мать!
Я пнула ногой дверь. Как ни странно это помогло: скорая чихнула и остановилась. Водилу пинком за дверь, сама за руль и повернула ключ зажигания. Буханка, будто древняя черепаха проснулась, дохнула в салон черным дымом прогорклой солярки, взбрыкнула и покатилась вперед. Я осторожно тронула педаль газа, гадая сколько можно выжать из этого 'танка'.
Хм...
- Молись, - вынесла я вердикт.
- Да я атеист, как бы, - пожал плечами устроившийся на моем месте водила.
- Дефибриллятору молись, - мрачно кивнула и дернула ручку переключения скоростей на пониженную передачу...
Следующие тридцать минут я слушала... нет, это была не молитва, но парочку новых деталей в двигателе автомобиля я от мужика узнала, пока прыгала по ухабистой обочине со скоростью сто километров в час.
Буханка так не может?
Гы...
Скорее не хочет, но я и не такие драндулеты ездить заставляла. Вообще, это авто - незабвенное достояние советских времен, на мой взгляд принадлежало к разряду неубиваемых. Да, скорая грозила на ходу развалиться: ее подвеска громыхала, как танцовщица турецкого белле-денс в костюме, водительская дверь трижды открывалась, педаль тормоза то каменела, то проваливалась в пол, сиденье играло острыми пружинами фугу ре минор на моей пятой точке.
А где-то в кузове...
Впрочем, об этом я честно старалась не думать.
Перед самой Москвой мы основательно встряли. Я еле-еле, теряя остатки терпения, протолкалась в левый ряд и встала на разворот.
- Нет... - протянул мужик. - Ты же не собираешься... О, Господи! - он обеими руками вцепился в сиденье.
- Ты же атеист? - съязвила я, выруливая на встречную полосу. Буханка огласила сиплым воем округу...
- Знаешь что?!
- Что? - теперь за дорогой следовало внимательнее.
- С тобой сам дьявол святой воды хлебнет, потом перекрестится и добровольно на крест полезет грехи искупать! - проблеял мужик и закрыл глаза...
Лазарова мы довезли.
Когда его перегружали на каталку в приемном отделении он даже выглядел лучше. Сказал, что эта поездка в него желание жить буквально вбила дефибриллятором по голове. Я улыбнулась - Максим в своем репертуаре. Пусть шутит, лишь бы была у него такая возможность, иначе... иначе... Легко жить, зная, что он где-то там, а если его нет?
Я сглотнула.
Этот вариант как-то не вписывался в рамки моей реальности.
Двадцатый полет
Седов примчался по первому звонку. Причем совершенно добровольно и с подскоком. Не смог он проигнорировать звонок от девушки, на которой собрался жениться, по поводу лучшего друга, который собрался умирать. Мужчина понимал - ситуация полный бред, но куда от него деваться? Этот стресс таблетками не запить!
Юрий ворвался в приемный покой госпиталя на окраине Москвы, выпотрошил медсестру на предмет нужной информации, поднялся на четвертый этаж в реанимацию, выхватил из рук другой медсестры протянутый халат, облачился в него и пошел по коридору вдоль стеклянных боксов, всматриваясь в лица пациентов. Почему-то мужчина ужасно боялся не узнать Лазарова.
Когда-то Седову сказали, что болезнь сильно меняет человека. Сказали перед тем, как он в последний раз увидел бабушку на скрипучей больничной койке. Увидел и удивился, ибо желтый пергаментный сверток ничем не напоминал пряничную старушку в цветастых платьях с всегда накрахмаленными белоснежными воротничками.
Как ни пытался мужчина разглядеть среди опутанных проводами и бинтами мумий знакомое лицо - не получилось. И сгорбленную фигурку на скамейке в коридоре не заметил. Обернулся на возглас...
Девушка выглядела жалко. Растрепанные волосы, мятая одежда, зареванные глаза, лицо в пятнах. Эта перемена во внешности поразила Седова. И дело вовсе не в красоте - с Птицы словно слетели золотые перья, по которыми скрывалась обычная серая утка.
Где бычий норов?
Где искрящийся бирюзовым льдом темперамент?
И куда пропал вызов всему и всем в ее глазах?!
- Настя? - вырвалось из уст Седова.
Мужчина тут же пожалел о сказанном, но уже через секунду обрадовался: щеки девушки окрасились ярким румянцем, а во взгляде появился недобрый огонек.
- Мы сутки не виделись, а ты уже забыл, как я выгляжу?! - Птица вскочила со стула.
