Итак, Даниэл Кэйт Людвиг, проект «Жари», Амазония. Жалко, что я уже не в Бразилии. Очень интересно было бы проследить судьбу этого предприятия, ради успеха которого Людвиг, как сообщает «Гранма», собирается даже закупить в Японии и доставить на Амазонку — пока не совсем ясно, каким способом, — гигантскую фабрику по переработке древесины в целлюлозу.

Из Санта-Клары в Эскамбрай мы выезжаем рано утром. Залитое розовым, но уже жарким светом восходящего солнца шоссе ведет нас сначала по равнине, но вскоре рельеф начинает меняться. Дорога взбирается на пологие отроги холмов Агабама, потом спускается в долину речки Сагуа-ла-Гранде.

Слева и справа уплывают назад ослепительно зеленые табачные плантации. За поселком Маникарагуа шоссе устремляется вверх, подымаясь по северным склонам Эскамбрая — горного района, который до революции был одним из самых глухих и заброшенных уголков Кубы. Поэтому именно здесь в начале 60-х годов контрреволюция попыталась свить свое гнездо и создать плацдарм для готовившегося наступления на молодую республику.

Дорога становится круче, серпантин асфальта извилистее. Водитель Мойзес переходит на третью передачу, затем на вторую. За каждым поворотом — все более глубокие долины и глухие, заросшие лесами ущелья. Да, здесь можно было спокойно собирать силы, накапливать оружие, закладывать военные лагеря, даже проводить учения и стрельбы, не опасаясь, что кто-нибудь услышит или узнает об этом.

Ни шоссе, по которому взбираются наши машины, ни иных мало-мальски проезжих дорог не было проложено еще тогда на этих горных склонах. Поэтому-то и надеялись гусанос — «червяки» — так кубинцы прозвали контрреволюционеров, — что здесь до них не доберутся ни народная милиция, ни армия республики.

— Люди жили здесь в полном отрыве от цивилизации, — рассказывает Диосдадо. — Десятилетиями не спускались с гор. Не представляли, что существует электричество, радио, автомобили. Если кто-нибудь заболевал, неудачника сажали на мула и тащили к «ближайшему» врачу по глухим горным тропам. Путешествие обычно продолжалось несколько дней, и чаще всего бывало так, что больной умирал в пути. Его хоронили там, где настигала смерть. Никто не знает, сколько полусгнивших крестов стоит в этих ущельях, сколько безымянных могил заросло папоротником и травой.

Еще круче ввинчивается ввысь узкая полоска асфальта. Тревожно стонет мотор. Через каждые полсотни метров Долина требует остановиться, торопливо выскакивает из машины, бросается к багажнику, вытаскивает гигантскую, словно Эйфелева башня, треногу штатива, водружает на нее «арифлекс» и припадает к видоискателю с жадной дрожью путника, добравшегося в центре Сахары до последнего родника. Нацелившись длинноствольным, как базука, объективом в очередную пропасть или стоящую на другой стороне обрыва раскидистую сейбу, расщепленную ударом молнии, он восторженно шепчет: «Какой план! Снять и умереть в этом Эскамбрае!..»

Кубинские коллеги с великодушной улыбкой покачивают головами, словно эти чудеса природы слеплены и преподнесены нам в подарок их собственными руками, и говорят, что умирать здесь не надо. Надо ехать вперед, ибо сотней метров выше мы найдем еще более впечатляющие красоты. «Остановимся и там», — бормочет Долина, не прекращая яростно поливать длинными очередями все, что попадает в поле зрения объектива. Сейчас он похож на японского камикадзе — смертника, которого привязали к скале и приказали отстреливаться до последнего патрона.

Диосдадо с кроткой улыбкой высказывает предположение, что если мы будем с такой тщательностью фиксировать на пленку каждое встречающееся на нашем пути дерево, то вряд ли сумеем вернуться в Гавану раньше января будущего года. А деньги, отпущенные нам на поездку, завтра к вечеру должны подойти к концу.

Этот аргумент действует на Долину укрощающе. Он нехотя отрывается от видоискателя, снимает камеру, вздыхает, великодушно позволяет своим помощникам зачехлить и водрузить в багажник штатив, и пока они возятся с гигантской треногой, объясняет мне: «Вот ты сейчас нервничаешь, торопишь, а через два дня, когда мы с тобой в Гаване просмотрим проявленный материал и начнем монтировать этот сюжет, вот тогда-то ты мне скажешь: „Спасибо, друг! Выручил!“ И хочешь знать, почему? Да потому, что представь себе: станешь ты делать тему „Контрреволюция“. Одна „говорящая голова“ рассказывает о бандитах, другая говорит то же самое, потом третья… Слепим мы эти „головы“, одна к другой, и все это будет действовать как сильное снотворное. Потому что нельзя делать репортаж только на интервью. Ты не знаешь, как быть, и тут-то я показываю тебе сегодняшние планы! Смотри: глухое ущелье, камень, нависший над пропастью, одинокий коршун сел на высохший ствол с черными голыми ветками. Сплошная тревога, смятение, беспокойство. Чувствуешь, как эти планы работают на нашу тему?..»

Мы втискиваемся в маленькие машины. Водители жмут на педали. Мотор «Альфы» взвывает особенно яростно, словно стремясь выпрыгнуть из-под раскаленного капота на свежий воздух. Потом успокаивается и переходит на чуть слышный рокот: мы миновали перевал. Вскоре прямо по курсу на вершине ближайшей горы возникает высокое белое здание. Такое же неожиданное для этого дикого ландшафта, как плантация тюльпанов на Чукотке. Это и есть цель нашего сегодняшнего маршрута — поселок Топес де Кольянтес: административный центр Эскамбрая, приютившийся у вершины почти километровой горы Потретильо.

Диосдадо, с удовольствием вошедший в роль гида, говорит, что до революции в том здании, к которому мы держим путь, размещалась лечебница для местных богатеев. В годы борьбы с бандитизмом революционная власть организовала там временную тюрьму для отлавливаемых бандитов. Потом контрреволюционеров вывезли в Гавану, здание отремонтировали и устроили в нем первую в республике школу преподавателей младших классов. А сейчас, когда страна взялась за развитие туризма, здесь предполагается организовать первоклассный отель.

Объезжаем эту светлую, похожую на океанский лайнер восьмиэтажную громаду, шоссе извивается по небольшой седловине, соединяющей два холма, и выходит к двухэтажному серому особняку, в котором разместился районный комитет партии. В прохладном холле нас приветствует Рафаэль Гонсалес Родригес, заведующий отделом революционной ориентации. Разумеется, тут же появляются кофе и сигареты, Рафаэль предлагает отдохнуть с дороги, но Виталий озабоченно поглядывает на солнце, которое вот-вот скроется за облаками, и шепчет, что отдыхать будем в Гаване, а сейчас нужно работать. И работать быстро, пока есть погода, пока хорош свет.

Прошу Рафаэля организовать несколько интервью, которые могли бы дать достаточно полное представление и об истории края, и о его сегодняшнем дне. Первое — с ветераном революции и участником борьбы с бандитизмом, второе — с местным руководителем, который сможет рассказать, как менялась жизнь Эскамбрая после революции. «Это можешь сделать ты сам, Рафаэль, не правда ли?..» Кроме того, хотелось бы снять представителя местной интеллигенции и крестьянина, который вспомнит о жизни бедняков Эскамбрая в старые времена. Рафаэль внимательно слушает, записывает пожелания в блокнот и выходит.

Нет, мы не имеем права жаловаться на кубинских друзей! Через каких-нибудь пятнадцать минут нас знакомят с невысоким, застенчиво улыбающимся Мигелем Пухоль Вальдивия, бывшим работником райкома, а ныне — начальником дорожной сети Эскамбрая.

— Вот вам первое из запрошенных интервью — ветеран революции, — говорит Рафаэль, обнимая за плечи Мигеля.

Ветеран? Опять не вяжется это слово с обликом совсем еще молодого кубинца, спокойно раскуривающего черную, необъятных размеров сигару.

— О чем, собственно, говорить-то? — спрашивает он, наблюдая, как Виталий, установив на треногу кинокамеру, озабоченно приникает к видоискателю, подыскивая фон для съемки, ибо фон в таком интервью — чрезвычайно важное дело.

— О себе, о своей жизни, — отвечаю, — и в первую очередь о борьбе с бандитизмом.