В «Каравелле» компании «Крузейро» облаченная в красную шапочку и красную накидку стюардесса вручила нам газеты. Виталий пробежал острым взглядом заголовки и сокрушенно покачал головой:
— Вот так всегда бывает в нашей репортерской жизни: ты летишь в одно место, а главное событие дня происходит совсем в другом.
Я глянул через его плечо. «Ултима ора» сообщала о побеге трех американцев-контрабандистов из столичной тюрьмы. Точнее говоря, не из тюрьмы, а из казармы пожарной команды Бразилиа. Молодая столица, которой к тому времени исполнилось всего пять лет, была, так сказать, «сдана в эксплуатацию» с недоделками. В городе, в частности, отсутствовала тюрьма, вследствие чего преступников держали пока под замком у пожарников, которые относились к этой «нагрузке» с прохладцей, справедливо полагая, что их дело: тушить пожары, а не стеречь правонарушителей. Этим-то и воспользовались Сэм Сэксто, Джозеф Маккутен и Джозеф Трухил, направлявшиеся сейчас под отчие небеса.
— Нам следовало бы немедленно лететь туда и разматывать это дело с максимальным треском, — сказал Виталий, постукивая ногтем по заметке.
— А зачем? — удивился я. — Что-то я не помню, чтобы «Правда» публиковала сообщения уголовной хроники.
Виталий укоризненно поглядел на меня и вздохнул.
— Посмотри! — сказал он и отчеркнул фломастером два абзаца. Я глянул и присвистнул: беглецы были не просто жуликами. Они занимались разведкой и контрабандой золота и стратегических минералов, в том числе сырья, имеющего отношение к атомной индустрии!
— Чувствуешь, чем пахнет?..
Я согласился. Заметка пахла сенсацией. Но мы, увы, летели не в Бразилиа, а в Салвадор.
Поездка в Баию понадобилась Виталию потому, что он надеялся встретиться там с жившим в Салвадоре Жоржи Амаду. Но вслух об этом, естественно, не говорилось, ибо Боровский, как большинство журналистов, был суеверен, опасался «спугнуть», «сглазить» задуманное. Уже там, на месте, когда на следующее утро после прилета мы вышли из отеля «Плаза» на шумную, переполненную людьми и автомобилями авениду «7 сентября», он сказал задумчиво, как бы размышляя вслух, словно не будучи уверен, стоит ли это делать, сказал так, будто идея эта лишь сию минуту пришла ему в голову: «А не съездить ли нам к Жоржи Амаду?..»
— Надо было бы позвонить ему из Рио, узнать, сможет он нас принять или нет, — заметил я. Виталий улыбнулся.
— Нет, брат, в нашем деле — во всяком случае, в таких ситуациях, как эта, — протокольные церемонии ни к чему. Тут лучше действовать методом кавалерийской атаки: когда мы появимся в дверях и скажем, что ради встречи с ним приехали из Москвы, разве сможет он нам отказать?
— А как мы узнаем его адрес?
— Я уверен, — сказал Виталий, — что адрес такого человека должен знать тут каждый водитель такси.
Он опять оказался прав, мой мудрый друг и наставник: первый же водитель, которого мы об этом спросили, широко улыбнулся и сказал:
— Сеньор Жоржи? Да кто же его не знает?! К нему ездит каждый гринго, которого судьба заносит к нам, в Баию. Я еще вчера отвез к нему троих немцев. Они, правда, не попали к сеньору Жоржи: служанка сказала, что его нет дома. Как приехали на мне, так на мне и уехали обратно.
Мы с Виталием переглянулись, и он ободряюще подмигнул: «Не робей».
А таксист вез нас тем временем куда-то на окраину, на узкую, извивающуюся между небогатыми, крытыми черепицей домиками улицу Алагоиньяс. И остановился у светлого особнячка под 33-м номером. Дом был действительно «светлый»: он заметно выделялся среди остальных строений. Но не пышностью, не размерами, а какой-то удивительной пропорциональностью, гармонией линий, рациональной простотой и изяществом отделки. Это было заметно во всем, вплоть до «азулежос» — керамической облицовки стен и лестницы, ведущей от входной калитки к узкой двери, приподнятой метра на два над уровнем земли. На светло-голубых плитках были схематически обозначены темно-синие фигуры, в которых угадывались очертания тропических плодов, диковинных птиц и зверьков, символизировавших, видимо, щедрость байанской земли.
…Встреча с Жоржи Амаду была хрустальной мечтой, которую я давно уже холил и лелеял, готовясь к ней, как футболист готовится к финальному матчу на первенство мира: проигрывал различные варианты, разрабатывал хитроумные стратегические планы. Поскольку великий писатель очень занят, нужно придумать, как к нему подступиться. Может быть, воспользоваться помощью кого-нибудь из знакомых с ним бразильцев, попросив у них рекомендательное письмо? Или прибегнуть к содействию пресс-атташе советского посольства? А может быть, мне самому написать сеньору Жоржи вежливое послание, представиться, попросить о встрече? Он назначит день и час. Я приезжаю. Звоню из гостиницы: Мне говорят: «Сеньор Жоржи вас уже ждет».
Словом, вариантов было много, но среди всех этих «домашних заготовок» не было ничего напоминающего наш бесцеремонный и стремительный кавалерийский наскок. Добро бы еще мы пытались захватить врасплох какого-нибудь чужого человека, нужного нам, но уклоняющегося от встречи. Тогда метод Макиавелли «цель оправдывает средства» мог бы показаться приемлемым. А тут мы, можно сказать, нападаем из засады на друга нашей страны, на человека, который, разумеется, согласился бы встретиться с нами, предупреди мы его заранее…
Такие примерно мысли обуревали меня, когда мы стояли у черной, сплетенной из металлических прутьев калитки, ожидая, как кто-нибудь в доме откликнется на наш звонок. И в эту минуту я отчаянно злился на Виталия и втайне даже надеялся, что никого в этом доме не окажется. А когда светлая дверь все же отворилась и по каменной лестнице, орнаментированной осколками голубых «азулежос», к нам вниз пошла смуглая молодая женщина, я поспешил в самом прямом смысле этого слова спрятаться за спину Боровского. Я твердо решил поменьше раскрывать рот, пошире раскрыть глаза и побольше слушать, набираясь ума-разума рядом с бывалым коллегой, который — как уже неоднократно можно было убедиться — при всей своей мягкости и интеллигентности был способен идти к поставленной цели настойчиво, как ледокол.
А дальше все было именно так, как и предвидел Виталий. Мы представились этой молодой женщине. Она пригласила нас подняться, попросила подождать минуточку и вышла. Мы осмотрелись, увидели, что находимся в гостиной, напоминающей зал музея народного творчества: на полках и стеллажах были расставлены сотни сувениров и игрушек из глины, камня, дерева, металла. И тут же к нам вышел хозяин этого дома: коренастый, неторопливый, в просторной красной рубахе, серых шортах и сандалиях на босу ногу. Он был спокоен и сосредоточен, словно тамада за грузинским столом. Он поздоровался, поинтересовался, чем может быть полезен, услышал в ответ от Виталия просьбу об интервью, «ради которого и добирался он, Виталий, сюда из Москвы по поручению газеты „Правда“».
Легкая улыбка тронула начинающие седеть усы этого человека, и мы почувствовали, что мудрый сеньор Жоржи все видит, все понимает и нам нет нужды прибегать к дешевым трюкам и к профессиональной патетике. Он с удовольствием побеседует с советскими друзьями, но не сию минуту, а завтра: сейчас он должен уехать, его уже ждут. А если у нас есть желание ознакомиться с городом, то он готов предоставить в наше распоряжение прямо сейчас свою машину и попросит Зору — он посмотрел на молодую женщину, которая встретила и проводила нас в дом, — помочь нам, показать все то, что достойно быть увиденным в этом лучшем из всех городов на нашей грешной земле. Сеньор Жоржи улыбнулся, развел руками, словно извиняясь, что сам не может сопровождать нас, и вышел.
И все так и было: мы сели в машину, и целый день нас возили по этому удивительному городу помощница Жоржи Зора и его дочь — пятнадцатилетняя Палома.
Даже сейчас, когда я пишу эти строки спустя два десятка лет после той феерической — другого слова не подберешь! — поездки по Салвадору, меня вновь охватывает сладкая волна восторга и изумления. Я вновь переживаю то неожиданное потрясение от встречи с этим тропическим городом, пропитанным соленым запахом моря. Из калейдоскопа впечатлений память выхватывает самые яркие кадры: шумный и грязный рынок Меркадо Модело, где в маленьком ресторанчике «Мария де Сан-Педро» Зора угощала нас экзотическими шедеврами байанской кухни, сдобренными нестерпимо острыми приправами. Вспоминается библиотека монастыря Святого Франциска, где мы окунулись в затянутый паутиной, запорошенный пылью мир XVII века с его необъятными фолиантами на гигантских пюпитрах, с древним глобусом, черепом на столе и сухой чернильницей, из которой торчало гусиное перо. Потом была «Школа капоэйры» — маленький спортзал, точнее говоря — не очень большая комната, в которой мы наблюдали урок древней африканской борьбы, превратившейся в последние годы в любопытную смесь танца и спортивного состязания. А вечером — за городом, в большом деревянном бараке, освещенном неверным светом десятков свечей, хоровод кандомбле — языческого культа, пришедшего в Баию вместе с черными невольниками из Африки.
