Но дни шли за днями, однако никаких особенных открытий никто из нас не делал.

Ровно в восемь часов вечера крепостные ворота закрывались, и громадный ключ от них торжественно вручался Выжникевичу.

При таком монастырско-тюремном режиме приезд из Петербурга Заболотного становился общим праздником. Тогда далеко за полночь не гасли огни в решетчатых окнах форта, и в библиотеке, где в шкафах за стеклом тускло мерцали золоченые обрезы толстых томов, велись увлекательные беседы, нередко переходившие в весьма ожесточенные научные споры.

Гипотезу Даниила Кирилловича о роли грызунов как хранителей чумных бактерий в природе встретили в штыки многие исследователи. Против нее выступал Высокович, продолжая спор, начатый еще в Индии.

— Что крысы могут распространять чуму — согласен, — говорил он. — Но суслики, тарбаганы — весьма сомнительно!

Турчинович-Выжникевич, по специальности, как я уже говорил, ветеринарный врач и знаток животных, также сомневался в гипотезе Заболотного. Он считал себя учеником Даниила Кирилловича, очень уважал и ценил его, но не боялся с ним поспорить, и это Заболотному нравилось.

— Ни Белявский, ни Решетников не добыли доказательств, будто тарбаганья болезнь идентична с людской чумой! — выкрикивал на всю библиотеку Выжникевич, всегда споривший запальчиво и напористо. — И вам, Даниил Кириллович, не удалось поймать ни одного суслика, заболевшего чумой. А Ланге вон вообще утверждает, что это просто сибирская язва. Вопрос остается открытым, и, может, «тарбаганья болезнь» ничего не имеет общего с чумой, хотя и способна перекидываться на людей.

Да, Выжникевич прав: прямых улик нет. Даниил Кириллович отправляет одну за другой небольшие экспедиции в Забайкалье специально для изучения таинственной «тарбаганьей болезни». Талько-Гринцевич обнаруживает три очага чумы на северо-западе Монголии. Местные жители рассказывают ему, будто каждый раз эпидемии предшествовал массовый мор среди тарбаганов. Но ни одного чумного тарбагана опять не поймано.

На следующий год в Монголию едет доктор Скшиван. «При расспросах проживающих в Урге лам, местных охотников монголов и приезжающих кочевников я мог убедиться, насколько общеизвестна в Монголии эта болезненная форма, возникновение которой единогласно приписывается переносу с больных сурков», — записал он в отчете. Но опять-таки это только слухи, а прямых доказательств нет.

В лабораториях «Чумного форта» мы пробуем заражать чумой сусликов, мышей, тарбаганов, специально привезенных из далекой Монголии. Чтобы вызвать легочную чуму, бактерии приходилось распылять в воздухе. Это были опасные опыты: «черная смерть» бушевала, отделенная от исследователей только тонкой и хрупкой стеклянной стенкой. Достаточно неосторожным движением сдвинуть маску и сделать вдох — и уже никакие лекарства в мире не спасут заболевшего. Заболотный и Выжникевич обычно проводили такие опыты сами.

Оказалось, что все грызуны необычайно восприимчивы к заражению чумой. Новая улика?

— К сожалению, это еще не доказывает, что они могут болеть чумой сами по себе, в обычных для них природных условиях, а тем более долго хранить чуму. Типичное поп sequitur,[2] - упрямо говорит Турчинович-Выжникевич.

И Заболотный ничего не может возразить ему.

Нередко в эти споры ввязывался и приезжавший к нам «на огонек», как он любил говорить, главный врач Кронштадтского морского госпиталя и порта Василий Исаевич Исаев. Он был крупным ученым, обогатившим науку несколькими выдающимися открытиями по иммунитету против различных опасных болезней. Высокий, худощавый, с глубоко запавшими глазами, он всегда так и кипел энергией и был весьма горяч в споре. Пожалуй, лучше всего характер его выразился в крылатой фразе, которой он ответил во время одного своего юбилея на приветствия друзей, товарищей, учеников.

— Спешите трудиться, — коротко, словно на ходу, сказал им Василий Исаевич.

Исаев также уже давно интересовался чумой и несколько раз выезжал в астраханские степи, где после Ветлянской эпидемии то и дело снова возникали вспышки подозрительных заболеваний. Многие отрицали, будто это «черная смерть» рыскает в заволжских степях. Но Исаев утверждал, что это, несомненно, чума и сохраняется она в этих краях, вероятно, со времен Ветлянской эпидемии в скрытой, ослабленной форме, только иногда разгораясь, словно степной пожар.

— Хранят ее сами люди, а тарбаганы тут ни при чем, — говорил Василий Исаевич. — Да и нет никаких тарбаганов в астраханских степях.

Вдвоем с Выжникевичем они, бывало, крепко наседали на Заболотного в этих полуночных спорах, загоняли его иногда в угол не фигурально, а буквально, — и тогда Даниилу Кирилловичу не оставалось ничего другого, как поднимать руки.

— Сдаюсь. Вы правы: «не пойман — не вор…» Но на самом деле сдаваться он вовсе не собирался. Сам рылся в книгах, по крупицам выуживая из них отрывочные сведения о непонятных, еще не получивших объяснения заболеваниях среди сусликов и тарбаганов; и я по его просьбе в свободное время занимался подбором материалов, которые могли бы подтвердить его гипотезу.

— Понимаешь, она ведь очень перспективна, — говорил мне доверительно Заболотный. — Если я прав и грызуны действительно служат хранителями чумы в природе, то мы сможем перейти в наступление на болезнь, поражать ее в собственном проклятом вогнище, не ожидая, пока она вырвется на свободу.

Мы мечтали об этом, но «черная смерть» не дремала и то и дело сама переходила в наступление. Летом 1900 года чума объявилась не где-нибудь на окраинах, не в нищей Индии и не в забытых богом монгольских степях. Нет, она стала наносить удар за ударом в самом центре культурной и цивилизованной Европы, в дымном и многолюдном шотландском городе Глазго. И Даниил Кириллович, бросив все дела, срочно отправился туда, на передний край битвы.

Эпидемию в Глазго удалось ликвидировать сравнительно быстро — ведь это была не колониальная Индия. Госпитали здесь были хорошо оборудованы, не то что жалкие временные бараки в Бомбее, вполне хватало врачей и сыворотки. По газетам мы следили за ходом схватки, радовались, что наша сыворотка в руках Заболотного приносит спасение одному больному за другим, и с нетерпением ждали возвращения Даниила Кирилловича, его подробных рассказов.

Но ждать его возвращения пришлось долго. Не успела утихнуть полностью эпидемия в Шотландии, как тревожные вести разнес по всему миру телеграф из Марокко. И Заболотный помчался туда. Затем ему пришлось еще заехать в Португалию, где также вспыхнула чумная эпидемия. Так что вернулся он под своды «Чумного форта» только осенью.

— Становлюсь каким-то чумагоном, противочумным коммивояжером, ей-богу, — забавно жаловался он, грея дождливым вечером ладони о стакан горячего чая в нашей столовой. — Как это у Пушкина: «То ли дело рюмка рома, ночью сон, поутру чай… То ли дело, братцы, дома». А тут то и дело: «Ну, пошел же, погоняй!..» Да куда: в Англию, в Африку, в Португалию. Ну, дудки, теперь по крайней мере год никуда не поеду!

Но не прошло и недели, как ему уже пришлось по срочному вызову ехать в Самару: «Есть несколько случаев заболевания смертным исходом требуется консультация опытного бактериолога местные анализы сомнительны».

А из Киева такой же телеграммой был вызван Высокович.

К счастью, тревога оказалась ложной. Местные медики приняли за чуму очень каверзный и редкий случай нескольких одновременных заболеваний малярией. Только благодаря опытности Заболотного и Высоковича удалось быстро распознать так ловко замаскировавшуюся под чуму болезнь.

Но вернуться в Петербург Даниил Кириллович не успел. Он вызвал меня короткой телеграммой: «Срочно выезжайте Астрахань захватите побольше сыворотки».

Еще по пути из Астрахани в степное село Владимировку мы поняли: здесь чума настоящая, без подделок: в стороне от дороги торчала из снега рука со скрюченными пальцами. То была первая веха на скорбном пути «черной смерти».