— Там вон Леандрова башня, — говорил я, глядя на мерцающие в темноте огни. — Геро — жрица Афродиты в Сеете — любила Леандра, жившего на другом берегу Геллеспонта. Леандр переплывал к ней каждую ночь, ориентируясь на огонёк фонарика, который Геро зажигала на своей башне. В одну бурную ночь огонь погас, и Леандр погиб в волнах. Геро, увидев его труп, пригнанный к берегу, в отчаянии кинулась в море с башни.

— Тебя, Серёжа, я ни на секунду не могу представить Леандром, — сказала Алла Петровна, сидя в шезлонге; Михаил Александрович с Леной разошлись по каютам спать, а мы с тёщей, по обыкновению, курили перед сном на палубе.

— А Михаила Александровича?

— Когда ухаживал… Могу.

— Неужели он позволял себе безумства? Трудно поверить. Вообще, каким он был?

— Миша? Окал, акал, какие-то скомканные сибирские словечки, каша во рту… Но это ещё когда студентом был. Я его тоже учила говорить.

— А как вы познакомились, где? С чего начался ваш роман?

— С чего начался? — Алла Петровна задумалась. — Не помню. Как-то так само собой… Ах, да! Миша меня на каток пригласил, вспомнила! Тогда ведь все на каток ходили.

— И вы сразу согласились?

— Я любила кататься.

— А Михаил Александрович хорошо катался на коньках?

— Залихватски. Пытаясь показать нам, москвичкам, что у себя в Сибири он только и передвигался на коньках. Как в какой-нибудь Голландии. Разогнался — и ка-а-ак шмякнется об лёд затылком!..

— Жалели?

— Жалела. Тогда, может быть, и полюбила… Впрочем, нет, как увидела его впервые — сразу поняла, что мой мужчина. Навсегда. И жалела, конечно, — он такой деревенский, угловатый, неотёсанный был.

— Да — и вы, светская львица, одна из самых красивых женщин!..

— Не мели ерунды.

— Так говорят. И сейчас это очевидно. Да и вообще слухи ходили, извините, что у вас, Алла Петровна, романы были не только с артистом Николаем Крючковым…

— Он был, на минуточку, моим законным мужем!

— Да, но и с Александром Вертинским, когда он только из эмиграции вернулся, и с Марком Бернесом, и…

— Чушь собачья! Ни с кем у меня никаких романов не было. Всегда и только с Михаилом Александровичем Ульяновым.

— Коротко и ясно. А Лаврентий Павлович Берия, случайно, на вас не покушался?

— На меня нет. Но если хочешь «клубнички», то одна моя знакомая, известная актриса, с ним… Впрочем, ничего я тебе не скажу — напишешь еще в какой-нибудь сраной газетёнке, болтать будут… Не скажу!

— Скажите, Аллочка Петровна…

— Нет, значит, нет! Отстань. Всё это только моё. Ни с кем делиться не собираюсь. Унесу с собой в могилу. Но не дождётесь! Видишь, какой месяц, буквой «э»? Мама моя говорила, что это означает: «Эх, поживём!»

…Давняя подруга Аллы Петровны Инна Вишневская рассказывала:

«Ульянов учился в „Щуке“, я — в ГИТИСе, на театроведческом. Главное, что привлекало его в нашей компании, — наша сокурсница Алла Парфаньяк. У неё были длинные чёрные волосы (тогда так ещё не носили), вздёрнутый носик и огромные голубые глаза, — словом, она была так хороша, что её переманили в „Щуку“…»

«Жизнь Михаила Александровича могла сложиться иначе, — размышляла актриса Галина Коновалова, — вернее, совсем не так, как сложилась. Ещё в театральном училище у него был бешеный роман с замечательной девушкой на курс младше — Ниной Нехлопоченко! Совершенно безумный роман! Он был страшно влюблён! Но вот судьба: она уехала в Одессу к родным, он остался в Москве… А в Одессе гастролировал наш Театр Вахтангова. И был в оркестре, на фаготе, кажется, играл, огромный такой нескладный парень Боря. Весёлый, остроумный, шутил всё время… И вдруг она с ним закрутила роман. И ушла. Она честно призналась: „Миша, я тебя больше не люблю“. Он был ошеломлён! И сказал ей: „Дай тебе Бог, чтобы тебя кто-нибудь полюбил так же, как я, и чтобы ты не пережила то, что я сейчас переживаю…“ Потом и он поступил, и она поступила в Театр Вахтангова, у Нины были чудные отношения с Аллой… Нина тогда была потрясающе красивой и считалась необыкновенно талантливой! Миша в театре пошёл в гору стремительно, а она как-то не очень… Но всю жизнь они были в самых добрых отношениях. И Алла всё твердила, завещала, она ведь, как ты знаешь, болела, умирала тысячу раз: „Когда помру, пускай Мишка женится на Нине Нехлопоченко, она хохлушка чистоплотная, хозяйственная, готовит хорошо, вяжет сама…“ А была ведь шекспировская страсть к Нинке — как всё у Ульянова. Мне кажется, и в гору-то он так резко пошёл, работая день и ночь, будто пытаясь доказать, что не права она была, его бросив… Как там у Пушкина? „Желаю славы я…“ Но появилась в его жизни Алла, тогда жена знаменитого на весь Союз народного артиста Крючкова. Помню, шёл прогон сказки Маршака „Горя бояться — счастья не видать“. Ничего особенного, но играл Рубен Николаевич Симонов, так что мы с Аллой стояли в конце зала, смотрели. И вдруг она по обыкновению прямолинейно, как гладильная доска, спрашивает: „Тебе нравится этот парень?“ — „Какой?“ — не понимаю я, кого она имеет в виду. „Вон тот, с краю“. — „Тот, кривоногий? — удивляюсь. — Нет, не нравится“. — „Да? А я думала…“ — „Что ты привязалась, Алка?“ — „Это Миша Ульянов, — говорит. — Я с ним живу“. А ведь Алла была настоящей примадонной, у неё единственной был „москвич“, который Крючков, великий, богатый, присылал в театр со своим личным шофёром, — тогда это было всё равно, что сейчас личный реактивный самолёт иметь или космическую ракету! Выходила вся из себя шикарная Алла, в своей каракульчовой чёрной шубке, в шляпке от самой модной в Москве модистки, — все лопались от зависти! А тут Миша — бедный, голодный, тощий… Однажды в общежитии варили, варили пшённую кашу, едва забулькала — сняли, но обожглись, и кастрюлька опрокинулась: так они, трое мужиков, стоя на четвереньках, ложками с пола соскребали недоварившуюся кашу и ели!.. У Аллы, конечно, были романы, была полная свобода выбора. С Марком Бернесом, например, — вполне серьёзно. Однажды она спрашивает меня: „Слушай, Галь, а ты как думаешь: мне с Марком или с Мишей?“ — „Конечно, за Марка, — отвечала я. — Тут двух мнений быть не может!..“»

«Мужики дар речи теряли, когда появлялась Алка!..» — говорила мне её одноклассница Анна Максимовна Манке, проработавшая много десятков лет в ЦДЛ; ещё в 1970-х, выдавая мне дефицитный билет в Театр Вахтангова, Анна Максимовна как бы между прочим заметила, что неплохо было бы мне познакомиться с Леночкой Ульяновой…

…Длинных чёрных волос и голубых глаз я уже не застал (глаза почему-то обрели зеленовато-карий оттенок) — но я гордился своей тёщей. Её волевым, с усиками поверх губ лицом: воле её мог бы позавидовать полководец; говорят, великие полководцы, Александр Македонский, Суворов, Наполеон Бонапарт, обладали способностью засыпать по собственной команде на строго определённое время накануне или сразу после сражения — Алла Петровна обладала поразительным даром в разгар бурного семейного скандала (что было, конечно, редкостью) удалиться к себе в комнату, воткнуть в уши «беруши», надеть повязку на глаза и спокойно крепко уснуть, остальных же участников баталии ещё долго трясло и колотило. Чрезвычайно практична — именно Алла Петровна настояла на том, чтобы покупать за бесценок антиквариат в то время, когда все от него избавлялись. Отменный вкус: предпочитает живопись Серебряного века, Лондон — Парижу. Изящна, утончённа. Что даже подчёркивают большие, тяжеловатые для хрупкого сложения кисти рук. Редкой красоты и глубины тембр низкого голоса (хотя музыкальный слух отсутствует). Короче говоря, Крючкова, Вертинского, Бернеса и прочих знаменитостей «Союза нерушимого республик свободных» можно понять — даже если и не было никаких романов. Что касается Ульянова, то я допускаю — в таком масштабе, в такой яркости и самобытности он мог бы и не состояться, кабы не она. Хотя бы потому, что «Алла подняла коллектив» и «члена коммунистической партии тов. Ульянова М. А. взяли на поруки», когда его выгнали из Театра Вахтангова «за систематическое пьянство». Настоящего мужчину выбирает женщина. Она выбрала. Мужчине, каким бы он ни был настоящим, нужен режиссёр. И она — лучший режиссёр в его жизни. Повезло Ульянову.