Ганди понял всю бесполезность этих переговоров и большую часть времени тратил на то, чтобы нести слово и славу Индии в другие места: интервью, выступления по радио, встречи, визиты, высшие школы и университеты — он не пренебрегал ничем, бывал везде, от храмов науки до промышленных городов, одолеваемых безработицей, он говорил с каждым, от профессоров Оксфордского университета до рабочих Ланкашира, даже со звездой кинематографа: есть фотография, на которой он запечатлен с Чарли Чаплином, причем оба широко улыбаются.
Его настоящая работа и заключалась в этом общении: встречаться с представителями среднего и привилегированного классов, потому что они определяли будущее Индии, с деятелями искусства и интеллигенцией, с политиками и служителями культа, поскольку они обладают влиянием, и, наконец, с народом, чтобы попытаться его убедить. В Оксфорде, где он провел два уикэнда, его забросали вопросами, устроив форменный допрос. Просвещенных собеседников выводило из себя его невозмутимое спокойствие. «Я пришел к убеждению, что со времен Сократа в мире не было человека, равного ему по хладнокровию и самообладанию, — отмечал профессор Томпсон. — Пару раз я поставил себя на место тех, кому пришлось иметь дело с этим непобедимым и невозмутимым спокойствием, и, кажется, понял, почему афиняне заставили выпить цикуту софиста-мученика»[214].
В Ланкашире он имел больший успех, потому что бойкот английских товаров вызвал безработицу в этом регионе. Закутавшись в свое белое покрывало, прикрыв глаза, он стоял в окружении сотен женщин — работниц текстильной промышленности, — которые приветствовали его, вскинув руку. Бездна ликования, зашкаливающий восторг. «У вас три миллиона безработных, — сказал он им, — а у нас почти триста миллионов, причем шесть месяцев в году. Вы получаете пособие по безработице в 70 шиллингов. У нас среднемесячный доход составляет 7,6 шиллинга»[215].
Ему надо было возвращаться в Индию. Конференция провалилась. «Разделяй и властвуй» — хорошо известная формула; разжигая распри между общинами — мусульманами, сикхами, парсами, христианами, индусами, — которые все требовали отдельной избирательной системы, «круглый стол» проложил дорогу к трагичному будущему. Ганди понял, что англичане стараются таким образом обострить различия, и восстал против требований делегатов: он был полон решимости сохранить единство Индии (и снова это доказал, решительно восстав против особых избирательных списков для неприкасаемых в 1932 году, когда этот вопрос был на повестке дня).
В Индии дела шли не лучше. Перемирие, установленное пактом Ганди — Ирвина, грозило вот-вот нарушиться. Поэтому Ганди отклонил все приглашения из Европы и Америки, решив, однако, съездить в Швейцарию, где его ждал Ромен Роллан. На обратном пути он остановился в Италии, где, по совету Роллана, отказался стать гостем правительства. Он имел краткий разговор с дуче; отметил, что личность хозяина и всё внутреннее убранство просто созданы, чтобы внушать страх: этот гипнотический кошачий взгляд, оружие, развешанное на стенах. Папа римский отказался от встречи. Визит Ганди в Рим остался бы незамеченным, если бы не один итальянский журналист, заявивший, будто Ганди дал ему интервью, где сообщил, что возвращается в Индию, чтобы продолжить гражданское неповиновение. Ганди тотчас же выступил с опровержением. Но британская администрация, столкнувшись с ярко выраженным разочарованием и нарастающими волнениями, прибегла к испытанному средству. «Пока эти господа были в Лондоне, во всех индийских провинциях без исключения, хоть и с разной силой, бушевали репрессии»[216].
Небывалый пост
Вернувшись в Индию в декабре 1931 года, Ганди испытал на себе сполна последствия этой политики. Виконт Уиллингдон[217], сменивший Ирвина, считал, что для решения индийской проблемы требуется прежде всего покарать зачинщиков беспорядков. «Он был почти неспособен понять эмоциональные и интеллектуальные основы движения за политическое освобождение: энтузиазм, вызываемый этой борьбой, казался ему проявлением невежественного фанатизма», — пишет Нанда[218].
В отличие от барона Ирвина Уиллингдон ничего не понимал в философии Ганди и его личности, а поэтому имел ошибочные представления о реальной власти Махатмы, по мнению сэра Сэмюэла Хора.
На сей раз правительство действовало быстро и четко. Едва Ганди сошел с парохода на землю, как был посажен в тюрьму. Индийский национальный конгресс составил план гражданского неповиновения — против него развязали блицкриг. Средства обычные: тысячи заключенных (за первые девять месяцев движения в 1932 году было арестовано около шестидесяти тысяч человек), запрет партии и организаций, арест их лидеров, ограничения свободы печати (ведь именно она обеспечила успех соляному маршу). Черчилль одобрял эти меры — «самые жесткие со времен бунта 1857 года»: администрация сумела проявить твердость. Со своей стороны, Ганди писал, что «репрессии выходят за рамки дозволенного». В тюрьме он закончил небольшую книгу, которую начал писать в ашраме Сабармати, и назвал ее «From Yeravda Mandir» — «Из храма Еравда»: тюрьма — место для молитв. Он читал Гёте и Кингсли, шутил с Пателом, которого тоже арестовали.
Объявление о его посте до смертельного исхода ошеломило Индию и отвлекло внимание общественности от политических проблем. Неру писал из тюрьмы:
«Наше тюремное существование, мирное и однообразное, вдруг всколыхнула в сентябре 1932 года новость, взорвавшаяся, как бомба: Ганди решил “поститься до смерти” в знак протеста против решения Рамсея Макдональда предоставить отдельное избирательное право для неприкасаемых. Как он умел нас повергнуть в шок! Два дня подряд я пребывал в потемках»[219].
Поститься ради неприкасаемых — какая странная мысль! «Я был в ярости от того, что он избрал столь маловажный вопрос для своей высшей жертвы». И какие последствия будет иметь его поступок для освободительного движения? При мысли об этом узника охватывало отчаяние. Но вскоре он пришел в себя: «Бапу обладал удивительным даром делать то, что нужно, тогда, когда нужно; возможно, его поступок — неоправданный, с моей точки зрения — будет иметь огромные последствия не только в узкой области, которую он избрал, но и в более широком плане нашей национальной борьбы»[220].
Наконец, «до нас дошла новость о необыкновенном восстании по всей стране, волшебной волне воодушевления, потрясшей все индусское общество, — похоже, с неприкасаемостью покончено. Что за волшебник этот маленький человечек, сидящий в тюрьме Еравды, думал я, он знает, как достучаться до людских сердец!»[221].
Что произошло? 17 августа 1932 года английский премьер-министр Джеймс Рамсей Макдональд[222] распорядился, чтобы правительство предоставило отдельное избирательное право для неприкасаемых, как в свое время для мусульман. «Я должен воспротивиться Вашему решению ценой своей жизни, — написал ему Ганди. — Единственный способ, каким я располагаю, — объявить постоянный пост до самой смерти…» Ганди пытается вернуть себе влияние и авторитет, утраченные в ходе идущей на спад кампании гражданского неповиновения, — вот как отреагировали британцы на эту новость. Его голодовка — шантаж. «Причина их непонимания в том, что они и Махатма говорят на двух в корне различных языках», — писал Тагор. Ганди хотел пробудить осознание долгое время сносимой тирании, которую, однако, терпеть нельзя, вырвать людей из бездействия, освободить из плена тысячелетних предрассудков, дать эмоциональную встряску, перевернуть привычный ход мыслей. (Однако его деятельность в отношении неприкасаемых до сих пор еще вызывает споры. С 1924 года он поставил отмену этой системы в центр своей созидательной программы наряду с насаждением прялки. Но он был не согласен с радикальными движениями, возглавляемыми неприкасаемыми, которые считали возможным покончить со своим положением, лишь полностью порвав с индуизмом. Для Ганди неприкасаемость была не составной частью индуизма и кастовой системы, а чудовищным наростом на его теле, который следовало удалить. Он хотел вернуть неприкасаемых в лоно индуистской общины, уничтожив дискриминацию, которой они подвергались, — их не пускали в некоторые крупные индийские храмы, запрещали брать воду из общих колодцев в деревнях, не принимали в государственные школы, — и когда этот этап удастся преодолеть, проблема неприкасаемости ограничится проблемой бедности, которую предстоит решить с помощью созидательной деятельности. Угнетенные больше не будут выделены в отдельную общину; страна, несмотря на различия, останется единой — а это всегда было целью Ганди: не разделять, а объединять.)
