Обратим внимание на две детали. Первая – возраст не более восьми дней (к этой детали мы вернемся позднее). И вторая деталь – «на теле не найдено следов какой-либо травмы или насильственной смерти». Вот эта вторая деталь на самом деле может иметь два принципиально разных варианта трактовки. Первый вариант и выдали археологи, обнаружившие это захоронение, – они пришли к выводу, что имеют дело со свидетельством своеобразного жертвоприношения – захоронения живых детей (заметим, что подобный ритуал не упоминается более нигде). Однако результаты других исследований, проведенных совсем недавно, выводят на совсем иной вариант трактовки.
В 2010 году команда археологов во главе с антропологом Джеффри Шварцем из университета Питсбурга обследовала тофет, который располагался за пределами основного кладбища древнего Карфагена (на территории нынешнего Туниса). Ранее здесь в 348 урнах были найдены останки 540 детей, которых кремировали в период с VIII-го по II-й век до нашей эры – то есть в тот самый период, к которому относятся описания якобы массовых ритуальных жертвоприношений в этом городе.
Исследователи определили, что около половины детей умерли еще до родов (!!!) или спустя всего несколько дней после рождения, а остальные умерли в возрасте от месяца до нескольких лет. И совсем немного останков относилось к детям, умершим между пятью и шестью годами – то есть в возрасте, в котором их начинали хоронить на главном кладбище.
Заметим, что традиция отдельных участков кладбища для малолетних детей встречается ныне и у нас…
Более того, по статистике, останки, обнаруженные в Карфагенском тофете, оказались сопоставимыми с количеством мертворожденных и детской смертностью в современном обществе!..
Приняв во внимание все эти детали, Джеффри Шварц сделал вполне обоснованный вывод, что мы имеем дело с детьми, которые вовсе не были принесены в жертву, а умерли естественной смертью и были похоронены.
Думаю, что предыдущие археологи, которые считали это ритуальным кладбищем принесенных в жертву детей, просто были сбиты с толку как идеологическим давлением устоявшихся стереотипов, так и следами кремации останков – довольно обычного способа утилизации останков в культурах, далеких от религии Яхве…
Рис. 15. Тофет близ древнего Карфагена (Тунис)
Однако и полностью отрицать существование в прошлом практики жертвоприношения детей у нас нет никаких оснований. Как говорится, дыма без огня не бывает. И если многочисленные источники указывают на наличие такой обрядовой практики в довольно обширном регионе, то скорее всего она все-таки имела место быть. Другое дело, что подобное ритуальное действо явно было явлением исключительным и вовсе не носило характер каждодневной практики. И если внимательней присмотреться к деталям сохранившихся текстов, то об исключительности таких жертвоприношений, указывается даже там, где их масштаб имело бы смысл преувеличить.
Так в 4-й книге Царств рассказывается о моавитском царе IX века до нашей эры по имени Меса, который принес своего сына в жертву, когда армия израильтян уже почти одержала над его войском победу.
«И взял он сына своего первенца, которому следовало царствовать вместо него, и вознес его во всесожжение на стене. Это произвело большое негодование в Израильтянах, и они отступили от него и возвратились в свою землю» (4 Цар., гл.3).
Если полагаться на утверждения Кв. Курция Руфа, память о подобной практике сохранялась в Тире еще в IV веке до нашей эры. Когда город был осажден Александром Великим, несколько граждан предложили прибегнуть к старому обряду и пожертвовать Сатурну ребенка одного из наиболее видных семейств города. Совет старейшин, однако, воспротивился этому предложению, хотя данный обычай, добавляет римский историк, был передан Карфагену его тирскими основателями…
В сохранившихся текстах обращает на себя внимание выделение в особую категорию жертвоприношений не просто детей, а именно первенцев. Э.Липиньски в своей работе «Пантеон Карфагена» пытается объяснить это тем, что первенцы якобы обладали некоей «неполноценностью», неприспособленностью к жизни на этом свете. Дескать первенец «не предназначается богом для жизни», а посему его и требовалось приносить в жертву. В обоснование такой позиции Липиньски приводит отрывок из «Вавилонской теодицеи», в котором излагаются соображения древневосточного мудреца:
«Отпрыск (их) первый у всех не[ладен(?)]:
Первый теленок мал у коровы,
Приплод ее поздний – вдвое больше;
Первый ребенок дурачком родится,
Второму прозванье – Сильный, Смелый.
Видят, (да) не поймут божью премудрость люди!».
Однако данное утверждение как минимум спорно. Оно вовсе не подтверждается на уровне биологии и медицины. Порой даже наоборот – именно первый ребенок оказывается наиболее сильным и здоровым.
Если же учесть широкую распространенность (не только в древних обществах) принципа первородства и привилегированного положению первенца-сына в семье и в вопросах наследования, то гораздо более логичным выглядит совершенно иное объяснение особого положения жертвоприношений первенца. Отказываясь не просто от какого-либо ребенка, а именно от первенца, и принося его в жертву, родитель отдавал богу самое ценное, что у него было. Это была максимальная жертва. Особенно в тех случаях, когда у жертвователя больше не было детей мужского пола – ведь род его вообще мог прерваться.
Исключительная важность и значимость жертвоприношения первенца прослеживается и в известной ветхозаветной истории с жертвоприношением Авраама, драматизм которой усиливается еще и тем, что Авраам очень долго ждал рождения своего сына-первенца, который родился уже тогда, когда Авраам находился в довольно почтенном возрасте. Смысл этой истории как раз и состоит в том, что Авраам ради своей веры в бога готов был пойти на подобную жертву и продемонстрировал свою готовность, дойдя почти до конца.
«Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе.
Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из отроков своих и Исаака, сына своего; наколол дров для всесожжения, и встав пошел на место, о котором сказал ему Бог. На третий день Авраам возвел очи свои, и увидел то место издалека. И сказал Авраам отрокам своим: останьтесь вы здесь с ослом, а я и сын пойдем туда и поклонимся, и возвратимся к вам.
И взял Авраам дрова для всесожжения, и возложил на Исаака, сына своего; взял в руки огонь и нож, и пошли оба вместе. И начал Исаак говорить Аврааму, отцу своему, и сказал: отец мой! Он отвечал: вот я, сын мой. Он сказал: вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения? Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой. И шли далее оба вместе.
И пришли на место, о котором сказал ему Бог; и устроил там Авраам жертвенник, разложил дрова и, связав сына своего Исаака, положил его на жертвенник поверх дров. И простер Авраам руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего.
Но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: Авраам! Авраам! Он сказал: вот я. Ангел сказал: не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня.
И возвел Авраам очи свои и увидел: и вот, позади овен, запутавшийся в чаще рогами своими. Авраам пошел, взял овна и принес его во всесожжение вместо [Исаака], сына своего» (Быт., гл. 22).
В этой истории обращает на себя внимание одна деталь – Авраам абсолютно не удивляется требованию со стороны Бога принести в жертву ребенка. Это косвенно указывает не только на то, что практика таких жертвоприношений имела место быть в то время, но и то, что она, вполне вероятно, имела место и среди евреев. Это противоречит расхожему утверждению, что данная история является якобы ветхозаветным запретом на подобные жертвоприношения. Реально в Ветхом Завете – см. выдержку выше – никакого явного запрета нет. Есть лишь согласие Яхве на замену ребенка овном. Причем в отдельном конкретном случае. И нигде нет требования Яхве, чтобы Авраам и его потомки не приносили в жертву детей.
