— Цицерон всех нас разочаровал, — вздохнул Руф, — тогда как Цезарь… — В его глазах зажглись искорки. Он даже улыбнулся — немного застенчиво, как мне показалось. — Чем больше я имею дел с Цезарем, тем более меня впечатляет его личность. Как понтифик он вдохновляет меня, к религии наших предков он относится с таким уважением, какое недоступно для «нового человека» вроде Цицерона. И не в меньшей степени, чем оратор, он человек действия, испытавший на себе тяготы войны и опасностей, — тебе ведь известна история, как в молодости он попал в плен к пиратам. Он относился к ним с превеликим презрением, говорил, что всех их повесит, будто бы в шутку, добился собственного выкупа, а потом проследил, чтобы пиратов поймали и распяли. Цицерон бы просто довел их до смерти своей риторикой. Цезарь на самом деле позаботился о тех, кто пострадал в годы диктатуры Суллы, встал на сторону их детей и теперь собирается добиться для них компенсации. А Цицерон тем временем долго распространялся о том, как он выступил против Суллы в деле Секста Росция, но даже и пальцем не пошевелил, чтобы помочь его жертвам, — он заявил, что их требования законны, просто сейчас не время беспокоить правительство их просьбами. Ну конечно, никогда не бывает подходящего времени! И никогда не наступит, пока оптиматы управляют государством и не желают, чтобы их беспокоили. Цицерон, храбро выступавший против диктатуры в молодости, уступил старым приятелям диктатора без малейшего протеста.

Хотя он якобы и обладает даром предвидения, на самом деле именно Цезарь предвидит будущее. Государство должно предоставлять определенные права завоеванным народам, а не просто их эксплуатировать. Можно построить порядок на крови, но согласие всегда должно сопровождать победу. Мы с Цезарем объединили свои ресурсы в этой предвыборной борьбе, но я кажусь себе слишком самонадеянным по сравнению с таким кандидатом. Он великолепен. Других слов не подберешь. Когда он говорит… — Голос Руфа затих, и он уставился в неопределенную даль.

Единственный, пожалуй, недостаток Руфа заключается в том, что он легко поддастся восхищению перед человеком, которого уважает. Так было с Цицероном, но, судя по интонации, с которой он упоминал его имя, это восхищение вместе с уважением давным-давно прошли. Теперь он увлекся Цезарем и, памятуя то, что говорили о Цезаре, начиная еще с его отношений с царем Вифинии, он имел гораздо больше возможностей найти ответное чувство в объекте своего почитания — даже если он об этом и не подозревал.

— Ах, да, мы обсуждали мою тогу кандидата, — сказал Руф. — Я как раз собирался снять ее.

— Тебе не обязательно прекращать кампанию у меня в гостях, — сказал я, решив немного поддразнить его. — Я с таким же успехом мог попросить птицу у меня в гостях снять крылья, как и политика — его тогу.

Он посмотрел на меня безучастно.

— Но мне нужно облачиться в одеяния авгуров, прежде чем мы начнем нашу прогулку.

— Так ты хочешь сказать, что сам лично будешь читать предзнаменования для Метона?

— Конечно. Потому я и здесь — в качестве авгура. Но это, конечно, не значит, что я бы и просто так не пришел к тебе. Разве Экон тебе ничего не говорил?

— Нет. Я думал, что он найдет простого авгура, вроде тех, которых приглашают на свадьбы. Я и не предполагал, что ты… и надо же — как раз накануне выборов!

— А что может быть лучше, чем с достоинством исполнить свои обязанности? Я буду выглядеть благонадежнее остальных кандидатов, бегающих за избирателями в поисках голосов, — сказал он с хитрой улыбкой.

— Руф! — рассмеялся я. — Ты представляешь собой новую разновидность политиков. Идеализм в качестве прагматизма: внимание к своим обязанностям вместо грубости и открытого подкупа голосов. Необычно, но вполне может сойти.

— Гордиан, ты безнадежный циник.

— А ты, Руф, все так же полон доблести и чистоты.

Он улыбнулся.

— Но я на самом деле должен идти переодеваться. Ах, да, у меня же для вас с Метоном сюрприз. Но мы поговорим об этом позже.

Я подозвал одного из рабов Экона, чтобы тот указал Руфу, где можно переодеться; за ним последовала маленькая свита рабов, несущих одеяния и посох авгура.

Я огляделся по сторонам — вокруг меня качалось море голов. И совсем близко, среди равномерного рокота, я услыхал знакомый женский голос, произносящий известное мне имя.

— Ах, вы, должно быть, знали моего покойного кузена, Луция Клавдия. Да, такой добродушный мужчина, с рыжими волосами, как у того человека, который только что прошел через всю комнату, но с фигурой, более походящей на мою, извините уж, что обращаю внимание. Ну так вот, мне от Луция Клавдия достался дом на Палантине, большой, просто неимоверно огромный, но он не по размерам моей скромной особе, с моими более чем скромными требованиями, хотя мне и сказали, что он может приносить мне доход, если я немного потрачусь и отремонтирую его и если найду человека, достаточно богатого, чтобы его снять. Но мои кузены хотят, чтобы он пустовал на тот случай, если все они решат приехать в Рим, но ведь тогда нужно содержать хотя бы часть рабов, а я не думаю, чтобы мои кузены были намерены кормить их… Ах, смотрите, вот наш хозяин и мой дорогой сосед. Гордиан, желаю тебе и твоему сыну всего хорошего в этот день.

— Клавдия, — воскликнул я, взяв ее протянутую руку и целуя ее прямо в щеку.

Если бы я не услышал ее голос, то с трудом бы узнал ее в толпе, поскольку вместо грубого крестьянского платья на ней сейчас была изысканная пурпурная стола и темная накидка, искусно скрывающая ее полноту. Соломенные волосы моей соседки были подкрашены хной и уложены в высокую прическу, способную коснуться балки дверного проема. Она выглядела не лениво отдыхающей, а, напротив, энергичной и полной сил. Клавдия разговаривала с нашей соседкой, маленькой, неприметной женщиной, которая дружески следила за успехами моих детей и несколько раз встречала Луция Клавдия, когда он приезжал ко мне в гости. Эту маленькую женщину, казалось, сильно смущало общество Клавдии, и она даже не обиделась, а, наоборот, вздохнула с облегчением, когда Клавдия резко повернулась ко мне и ей представилась возможность убежать.

— Гордиан, я и не ожидала такого праздничного убранства. Еда великолепная — но, как мне кажется, это не Конгрион готовил. Повар твоего сына Экона или наемный раб, я угадала? Да, я всегда могу отличить блюдо, приготовленное одним поваром, от блюда, приготовленного другим; у меня к этому способности. Как восхитителен Метон в тоге! Хотя, мне кажется, ему в ней пока неудобно — видишь, как часто она свешивается не так с левого плеча, и ему приходится поправлять ее рукой и поднимать правое плечо. Но он привыкнет, я уверена. Спасибо, что пригласил меня, ведь я не родственница тебе и даже вряд ли старая подруга. Ты можешь считать, что я представляю здесь дорогого нашего Луция, который, конечно, не пропустил бы такое празднество.

— Мы с Луцием часто сидели и попивали вино как раз в этом саду, — сказал я.

— Очаровательно, очаровательно, — проговорила Клавдия с отсутствующим взглядом. — А я могла бы и не прийти к тебе. Я сегодня собиралась в поместье, но так как дороги переполнены…

— Ты уже уезжаешь? Мне казалось, что ты собиралась провести весь квинтилий здесь, в Риме, следя за обустройством дома Луция?

— Да, так и было. Но оказалось, что я не могу решить, как мне следует поступить с этой собственностью. Я в таком недоумении, что самое лучшее, как мне кажется, — поехать обратно домой и спокойно все обдумать. Да, я понимаю, что придется пропустить выборы, но тем более, слава Юпитеру! Я ведь женщина, и мне не нужно голосовать. Кроме того, с меня уже достаточно города. Понимаешь, меня так расстраивает мысль о том, что нужно провести здесь целый месяц! В этой одежде мне как-то не по себе. Уж лучше бы на мне был мой старый мешок; к тому же я говорю и говорю и не могу остановиться…

Она неожиданно рассмеялась и глубоко вздохнула.

— Вот видишь! Если быть откровенной, с меня достаточно кузена Мания и его проницательной жены. Это твои соседи с севера, но большую часть времени они проводят в Риме. Они приезжают ко мне каждый день и уговаривают приходить к ним в гости каждый вечер, но я уже устала от них. Повар у них никудышный — для начала. И потом, их консервативные разговоры неприятны даже для меня. Представь только, какую болтовню о политике они разводят за ужином.