Я огляделся по сторонам и заметил дружелюбного крестьянина, едущего верхом. Его медные волосы и круглое лицо напомнили мне моего друга Луция Сергия, хотя никогда Луций не ходил в такой дырявой и заплатанной тоге. У этого человека были такие же красные щеки и беззаботный вид, хотя вероятно, этому немало способствовал бурдюк с вином, висевший у него за плечом. Я окликнул его и подъехал.

— Гражданин, скажи мне, что все это значит?

— Что «все»?

— Толпа. Повозки вдоль дороги.

Он пожал плечами и ответил:

— Им ведь нужно где-нибудь переночевать. Я и сам проехал обратно до Вей, а теперь вернулся. В доме моего кузена не хватило места для меня и моей семьи. Так что мне ничего другого не остается, как расположиться на краю дороги, как те люди.

— Не понимаю. Люди уезжают из Рима, а зачем возвращаются?

Он взглянул на меня как-то подозрительно.

— Как, ты хочешь сказать, что только что приехал? Но ведь ты гражданин.

Для подтверждения своих слов он посмотрел на мое железное кольцо.

— Все это как-то связано с выборами консула?

— Как, разве тебе ничего не известно? Ты ничего не слышал?

Он посмотрел на меня с превосходством — ведь он мог похвастаться передо мной своей осведомленностью.

— Выборы отменили!

— Отменили?

Он с достоинством кивнул.

— Сам Цицерон. Он собрал Сенат и подговорил всех отменить выборы. Ох уж эти грязные оптиматы!

— Но почему? В чем причина?

— Причина или, скорее, повод в том, что Каталина замышляет заговор с целью перебить весь Сенат, — будто большинство из них не заслуживает того, чтобы им перерезали глотки! — так что теперь небезопасно проводить выборы. Это произошло уже несколько дней назад, ты что — только что из пещеры вылез? По всей Италии отправили гонцов — передать населению, что выборы отменяются, чтобы народ не съезжался. Ну, и большинство не поверило, считая это уловкой, чтобы отстранить нас от участия выборах. Похоже на то, будто оптиматы это все и придумали, не правда ли? Вот мы и выступили. Увидев толпу, сенаторы решили пойти на попятную и провести выборы. Но за день до того на горизонте видели молнии — на чистом небе! — а ночью было небольшое землетрясение. На следующее утро авгуры прочитали предзнаменование по внутренностям птиц и сказали, что нас ожидают ужасные последствия. Трибуны для голосования закрыли. А выборы отложены на неопределенный срок — так нам повторяют. Что же это значит, не знаю, клянусь царством мертвых! Повсюду ходят слухи — выборы будут через три дня, через пять, через десять. Ты и сам видишь, что люди то уезжают из Рима, то снова приезжают. В последний раз я слышал, что выборы состоятся послезавтра.

— Как?!

— Да-да, в тот же день, что и выборы преторов. Вот почему я возвращаюсь сегодня. Мне-то кажется, что вместо послезавтра они намерены провести их завтра — решили одурачить меня, назначив следующий день! Но эти грязные оптиматы меня не обманут. Завтра же с первыми лучами солнца я буду на Марсовом поле, вместе со всей моей трибой, а если понадобится, то и послезавтра, и через два дня. За Каталину! — добавил он резко, подняв кулак.

Некоторые люди вокруг нас услышали его выкрик, несмотря на царивший шум, и тоже закричали, подняв в воздух руки; «Катилина!» Они повторяли это имя снова и снова, пока несколько голосов не сделали из него подобие песни.

Человек улыбнулся и повернулся ко мне.

— Не все, конечно, собираются оставаться в Риме на неопределенный срок. — Улыбка его погасла. — Вот почему так много людей едут в обратном направлении. Простым людям нужно вернуться к своим делам в поместьях и хозяйствах, не правда ли? Они беспокоятся за свои семьи. Оптиматы же всегда могут уехать куда им заблагорассудится, но никогда не пропустят выборов.

Он подозрительно посмотрел на меня.

— А ты случайно не один из этих Лучших Людей?

— Мне не требуется оправдываться перед тобой, гражданин, — резко ответил я, понимая, что сержусь не на него самого, а на то, что он мне сказал.

Итак, случилось то, чего я всеми силами старался избежать — мне придется быть в Риме во время выборов консула! Боги решили позабавиться за мой счет, подумал я. Неудивительно, что на нашем пути не было никаких препятствий! Боги решили как можно скорее доставить меня в Рим — а там уж они повеселятся! Я невольно рассмеялся. Потом остановился, но, почувствовав, что от смеха мне стало лучше, продолжал хохотать. Незнакомец тоже немного посмеялся, но потом резко остановился, поднял кулак и снова прокричал:

— Катилина!

Я замолчал.

— За тот день, когда это безумство наконец закончится, — сказал я, вздыхая.

— Что это значит? — спросил мой собеседник, наклоняясь ко мне.

Я неопределенно покачал головой, придержал коня и дал незнакомцу уехать вперед.

В городе мы продвигались медленно, но уверенно. С Марсова поля подымались клубы дыма и пыли — там тысячи избирателей, живущие за пределами Рима, разбили свой лагерь; обычно же там можно было наблюдать гонки на колесницах или солдат, разыгрывающих воображаемые сражения. Вилла Публика — открытое место, где в дни выборов собирался народ и где рядом находились трибуны и кабины для голосования, — была сейчас закрыта. Перед Фламиниевыми воротами движение замедлилось, но вот мы проскочили через них и оказались в стенах старого города, в настоящем Риме.

Солнце уже садилось и посылало свои последние лучи, освещающие верхушки крыш, но жизнь по-прежнему кипела на улицах, особенно на Субуре.

Печально известная улица привела нас к самому сердцу города — не к площадям, окруженным храмами и дворцами, а к лавкам мясников, борделям, игорным притонам. Я остро воспринимал запах города — конский навоз, дым печей, сырая рыба; вонь из общественной уборной смешивалась с ароматом свежевыпеченного хлеба. Проехав только один квартал, я увидел столько лиц, сколько бы не встретил и за год жизни в деревне. Навстречу нам двигались самые разные люди — молодые, старые, сильные и тщедушные, одетые в дорогие одежды и платья или, наоборот, в жалкие лохмотья. Из дешевых комнат на верхних этажах, высовывались женщины и болтали друг с другом, делясь последними новостями. На площадях мальчишки играли в мяч, встав в круг и перекидывая его из одних рук в другие. В общественном фонтане молодая эфиопка набирала воду.

На фонтане я задержал свое внимание. Это было главное украшение близлежащего квартала — с желобом для лошадей и стоком для людей. Сток был сделан из мрамора, в виде наклонившейся дриады, выливающей воду из кувшина. Фонтан стоял еще тогда, когда я был мальчишкой. Сколько раз я прикладывался губами к этому кувшину, наполнял из него бурдюки, поил своих лошадей из этого желоба! Невозможно было представить себе ничего более будничного, но сейчас и фонтан, и все вокруг казалось мне одновременно знакомым и незнакомым. Я оставил Рим из благих побуждений, а теперь вернулся, и он напомнил мне, что всегда будет моим домом, как бы далеко я ни уехал от него.

Я оглянулся. Диана устала. Она положила головку на колени матери и крепко спала, несмотря на толчки. Вифания тихонько поглаживала ее. Она поймала мой взгляд и улыбнулась в ответ. Я понял — она тоже почувствовала, что возвращается домой, но не отмахивалась от этого ощущения, не боялась показать его мне. Я глубоко вздохнул и принял в себя запахи Субуры, стараясь в одно мгновение охватить взглядом все. Я увидел, что Метон очень странно взирает на меня, как, бывало, и я на него, когда он осматривал мир вокруг себя с нескрываемым изумлением. Такого места, как Рим, больше на земле нет.

Мы приехали в наш старый дом на Эсквилине грязные, усталые и голодные. Солнце зашло, и теперь все вокруг погрузилось в синеватую дымку. Лампы уже зажгли. Мы приехали позже, нежели ожидали, но Экон знал, что творится на дорогах, и даже удивился, что мы так быстро добрались.

— Вы, должно быть, проехали по Фламиниевой дороге, — предположил он, хлопая в ладоши, чтобы позвать рабов для распаковки наших вещей. — Говорят, что мосты на Аврелиановой дороге — просто ужас. Там якобы есть повозки, которыми правят скелеты.