Долгое время Катилина лежал напротив меня с закрытыми глазами. Я же рассматривал странные узоры и картины, которые представлял моему воображению пар.

— Что самое интересное, эту шахту действительно стоит покупать.

— Ты говоришь серьезно? — спросил я.

— Я всегда серьезен, Гордиан. Все эти кости, конечно же, нужно будет убрать, а то новые рабочие в ужас придут. Не стоит никого пугать. Нужно заботиться о моральном духе, даже у рабов.

— Ты кого-то цитируешь.

— Да, моего адвоката, того, кто покупает старые шахты и получает от них выгоду.

— Значит, такой человек существует на самом деле?

— Конечно. А ты думаешь, я солгал старому бедняге Форфексу?

— И я, конечно, знаю имя этого человека?

— Он всем известен.

— Марк Красс?

Катилина приоткрыл глаза и поднял брови.

— Да, ты решил и эту загадку, Гордиан, угадал имя загадочного покупателя. Но ее не трудно было решить. Известен всем — значит, нет нужды держать в тайне его имя. Покупает шахты, старается всеми средствами увеличить свои доходы. Кто еще, как не самый богатый человек в Риме?

— Загадкой является то, что ты слишком близко знаком с ним — так, что даже заботишься о его делах.

— И что же здесь непонятного?

— Говорят, что твои политические представления чересчур радикальны, Катилина. Зачем самому богатому человеку в мире связываться со смутьяном, который ратует за передел собственности и за отмену долгов?

— Мне казалось, что ты не хочешь говорить о политике.

— Это все горячая вода виновата — размягчила мне голову. Это не я. Извини, уж так получается.

— Как хочешь. Да, действительно, у нас с Крассом имеются кое-какие разногласия, но мы при этом противостоим общему врагу — правящей олигархии. Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду — кучку семейств, связанных тесным родством, которые хватаются за власть и не остановятся ни перед чем, чтобы удержать ее и не отдать бразды правления оппозиции. Ты знаешь, как они себя называют? Лучшие Люди, «оптиматы». И такие слова они произносят без малейшей тени смущения, ведь власть настолько очевидна, что скромность тут излишня. А те, кто не принадлежит к их кругу, называются просто толпой, чернью. По их представлениям, власть должна принадлежать только им, ведь кто же еще, если не Лучшие Люди, могут управлять государством? Ох, как мне ненавистна их чопорная самоуверенность! А Цицерон полностью им продался. Цицерон, выскочка из Арпина, без благородных предков. Если бы только он знал, как оптиматы называют его за глаза…

— Мы говорим о Крассе, а не о Цицероне.

Катилина вздохнул и устроился поудобнее.

— Марк Красс слишком велик, чтобы принадлежать одной партии, даже оптиматам. Красс сам себе партия и, когда хочет, примыкает к оптиматам, когда не хочет — отстраняется. Ты прав, Крассу вовсе не по душе мои намерения преобразить экономику государства, что необходимо для спасения Республики. Он бы даже предпочел увидеть, как она погибает, лишь бы имя следующего диктатора было Марк Красс. Но в то же время нам часто приходится сплачиваться против оптиматов. И конечно же, наши добрые отношения зародились еще в те времена, когда мы оба служили у Суллы.

— Ты хочешь сказать, что, как и Красс, ты нажился благодаря постановлениям Суллы, когда у его врагов отобрали собственность и устроили распродажи?

— Так многие поступали. Но я никогда не убивал ради выгоды и не предавал человека из мести. Ну да, мне известны слухи, будто бы я внес в списки имя мужа своей сестры, а некоторые говорят, будто я сам убил его, а потом настоял, чтобы его объявили врагом Суллы. Как будто бы я нарочно старался обесчестить имя сестры и лишить ее наследства!

В его голосе появились гневные нотки.

— В прошлую избирательную кампанию пустили слух, не без участия брата Цицерона — Квинта, будто бы я помог в те годы убить претора Гратидиана. Бедный Гратидиан, растерзанный толпой! Они сломали ему ноги, оторвали руки, вырвали глаза, а затем обезглавили. Ужасающая жестокость! Мне пришлось быть свидетелем этого безумства, но я вовсе не подстрекал толпу, как утверждает Квинт Цицерон. И уж вовсе я не бегал по Риму, размахивая оторванной головой. Но некоторые из оптиматов привлекли меня к суду в прошлом году — и я полностью оправдал себя, как защищался от любого обвинения за все эти годы.

— Если уж зашла речь о головах, то твоя покраснела и стала похожа на свеклу. Вода, должно быть, очень горячая.

Катилина, увлекшись своей речью, высунулся по пояс из воды. Теперь он вздохнул и снова погрузился в лохань.

— Но мы говорим о Крассе… — Он улыбнулся, а я подивился тому, насколько быстро он может изменять свое настроение. — Знаешь, что на самом деле упрочило наше знакомство? Скандал с весталкой! Той весной к суду привлекли не только нас с Фабией — Красса обвинили в том, что он совратил саму главную жрицу! Ты помнишь подробности? Его настолько часто видели в ее компании, что Клодию не составило труда убедить в самом худшем половину Рима. Но Красс превосходно защитил себя — сказал, что просто докучал жрице по поводу продажи ее собственности и хотел заключить сделку — история настолько типичная для миллионера Красса, что все ему поверили. Ему удалось сохранить свою жизнь, как и мне, но мы оба запятнали себе репутацию — он, потому что все поверили в его невиновность, но сочли очень жадным, я же, по мнению толпы, просто легко отделался, хотя и был виноват. После судебного разбирательства мы отметили нашу победу, выпив несколько бутылок фапсонского вина. Политические союзы, Гордиан, часто заключаются не по правилам логики. Иногда они вырастают из совместно перенесенных неприятностей, — он внимательно посмотрел на меня, словно придавая вес своему высказыванию. — Но, насколько я понимаю, у тебя тоже были свои дела с Крассом.

— Он позвал меня, чтобы разобрать дело об убийстве своей кузины в Байях, — сказал я. — Это было девять лет тому назад. Обстоятельства были довольно примечательными, но я не вправе говорить о деталях. Достаточно того, что мы с ним расстались не совсем в дружеских отношениях.

Катилина улыбнулся.

— Красс, на самом деле, мне кое-что рассказал. Свою версию. Он хотел, чтобы ты обвинил нескольких рабов, но ты же настаивал на поисках истины, хотя это и противоречило планам Красса. Поверишь или нет, но он втайне восхитился твоей честностью, даже если ему и не нравилась, скажем так, твоя несгибаемая натура. Я думаю, что Красс и сам становится таким, когда дело касается его антипатий. Но, по крайней мере, дело в Байях имело хотя бы одно положительное последствие. Насколько я понимаю, там ты встретил Метона. Ах, пожалуйста, не опускай глаза, Гордиан. Я считаю, что это довольно замечательный поступок — освободить юного раба и усыновить его. Я понимаю, что ты так поступил не ради того, чтобы тебя хвалили, а ради мальчика. Мне все известно, со мной ты можешь быть откровенным.

— Я бы постарался забыть, что Марк Красс был хозяином Метона. Поступи он по-своему, Метон был бы уже давно мертв. Красс продал его сицилийскому крестьянину, чтобы воспрепятствовать мне. И то, что я его нашел и усыновил, доказывает, что можно противостоять слепой, маленькой и злобной мести Даже самого богатого человека в мире.

Катилина надул губы.

— Как я вижу, Красс не все мне рассказал.

— Потому что Крассу не все известно. Но от меня ты тоже не все услышишь.

— А теперь и ты покраснел, Гордиан. Ну что, ты готов окунуться в холодную воду?

Как и Катилина во время предыдущей речи, я наполовину поднялся из воды. Я вздохнул и опустился на место.

— Ты защищаешь мальчика, как и следовало ожидать, — сказал Катилина. — Сейчас опасное время. Я и сам отец. Постоянно тревожусь за судьбу жены и дочери. Иногда мне кажется, что надо бы последовать твоему примеру и удалиться от мира, насколько это возможно. Жить в безвестности, как Цинциннат. Ты ведь знаешь старую историю — когда Республика была в опасности, то люди позвали крестьянина Цинцинната. Он отложил свой плуг, принял пост диктатора и спас отечество.