Ему повезет только в том случае, если окажется, что рыцарь в состоянии путешествовать. Тогда наутро у стража будет тяжелая голова. И он благополучно доживет до моего нового посещения и побега.

Я как раз вынимаю из ножен сверточек с отравой, когда на лестнице наверху раздаются шаги. Судорожно обшариваю взглядом прихожую… укрыться негде! Я поспешно прячу «ночные шепоты», хватаюсь за рукоять ножа и оборачиваюсь.

Сперва я вижу лишь темный силуэт у входа. Потом лицо, отражающее полное недоумение.

– Сибелла?

Вот же проклятье! Ну что же за невезение! Это не какой-нибудь воин или тюремщик – передо мной стоит Юлиан. Он молча делает три шага вперед и хватает меня за плечо:

– Что ты здесь делаешь?

Гнев в его взгляде обильно разбавлен страхом.

– Ты вернулся! – Радость, звенящая в моем голосе, так убедительна, что я чуть ли не сама готова поверить в нее. Я кокетливо улыбаюсь Юлиану. – А как ты понял, где меня искать?

– Я повсюду смотрел, пока не догадался проверить единственное место, где тебя уж точно не должно было быть… – И Юлиан легонько встряхивает меня. – Как ты тут оказалась? Понимаешь хотя бы, какой опасности подвергаешь себя?

Я с готовностью выдаю почти правдоподобную ложь:

– Так весь замок только и говорит о том, как в этой башне призраки стонут и цепями гремят! Я и сама по ночам слышу такое, что становится не до сна! Разве ты не знал, что здесь нечисто?

Он не торопится мне поверить.

– И ты слышала голоса призраков непосредственно из своей спальни? А не далековато ли?

Я бросаю на него томный взгляд из-под ресниц:

– Что ты, нет, конечно! Я ходила в часовню помолиться о твоем благополучном возвращении. Тогда-то и услышала звон цепей.

С его лица понемногу пропадает жесткое выражение.

– За молитвы спасибо, но не стоило тебе соваться куда не следует. Это бывает слишком опасно.

Я с благодарной улыбкой возвожу глаза к потолку:

– Откуда же мне было знать, что мои молитвы так скоро будут услышаны? – И снова делаюсь серьезна. – Тут и в самом деле призраки витают, Юлиан! Разве ты их не чувствуешь? – И я содрогаюсь всем телом, благо из-за страха и холода, источаемого вьющимися кругом меня неупокоенными душами, даже и притворяться особенно не приходится. Я только стараюсь, чтобы глаза поблескивали возбуждением. – Здесь, наверное, томятся призраки узников, умерших без причастия! – И в это время весьма кстати раздается лязг цепей, между прочим в первый раз за все время. – Вот оно, вот! Ты слышал? А ведь они могут проникнуть в наши комнаты посреди ночи и выпить всю кровь!

И я осеняю себя крестным знамением.

Некоторое время Юлиан молча разглядывает мое лицо, потом принимает какое-то решение.

– Вот что, – говорит он, – давай-ка я покажу тебе, что тут за призраки.

Он выпускает мое плечо и громко стучит в зарешеченную дверь. Изнутри доносятся шаркающие шаги, и Юлиан успевает спросить:

– Да, а как ты вошла?

Я хлопаю глазами, словно вовсе не понимая вопроса:

– Просто открыла дверь и…

– Это невозможно, – шипит он.

Между тем сквозь решетку на нас уже таращится темный глаз, и Юлиан выходит на свет, чтобы тюремщик мог видеть его лицо. Со скрежетом отодвигается щеколда.

Я не могу не отметить, с какой готовностью старик отворяет дверь моему брату. Насколько же, интересно, доверяет Юлиану д’Альбрэ? Я-то думала, он лишь косвенно вовлечен в интриги, которые плетет наш отец, и участвует в его делах только для того, чтобы не навлечь на себя лишних подозрений. Похоже, это мое убеждение надо будет пересмотреть!

Дверь открывается, и хромоногий страж сгибается в неловком поклоне.

– Так это никакой не призрак, – произношу я, разглядывая жалкое существо. – Здесь всего лишь старый калека. Или, может, горгулья?

Юлиан награждает меня безнадежным взглядом, хватает за руку и почти силком тащит на другую сторону тесной комнаты. Я прикрываю нос ладошкой и замечаю:

– Да и запах тут вовсе не из потустороннего мира.

Юлиан подталкивает меня ко второй двери, благо там тоже есть наверху зарешеченное оконце.

– Смотри! – говорит мой брат. – Вот он, твой призрак!

И, сорвав со стены факел, просовывает его между прутьями.

– Господи Исусе! – вырывается у меня.

Человек со стоном пытается отвернуться от слишком яркого света. У него на лице следы жестоких побоев: сплошные шишки, и синяки, и потеки запекшейся крови. Он полуголый, остатки одежды превратились в лохмотья, из двух открытых ран на левом плече сочится темная жидкость. Неужели это тот же самый человек, что так яростно и отважно защищал герцогиню всего-то две недели назад? Поверить невозможно!

Похоже, д’Альбрэ в очередной раз наложил лапу на что-то чистое и благородное… и сломал, погубил.

– Кто это? – шепотом спрашиваю я.

Мне даже не приходится притворяться, мой голос и так дрожит от омерзения. Правда, не к самому узнику, а к тому, что с ним обращаются точно с самым подлым злодеем. Знатного пленника, за которого рассчитывают получить выкуп, обычно содержат не так. То, что здесь творится, есть попрание всех рыцарских правил! Подобным образом не поступают даже с самой старой и никчемной собакой!

– Это пленник, взятый в бою, – говорит Юлиан. – А теперь идем. Если кто-нибудь прознает, что ты сюда приходила, даже я не смогу оградить тебя от гнева отца!

С этими словами он возвращает факел в скобу на стене и выводит меня из подземелья.

Выбравшись наружу, я жадно глотаю чистый холодный воздух. Потом спрашиваю:

– Наш государь-отец хочет взять за него выкуп?

– Нет.

– Тогда почему бы просто не убить его, и дело с концом?

– Подозреваю, – говорит Юлиан, – этих двоих связывает что-то из прошлого, и наш отец уготовил для него особую месть. Не удивлюсь, если он использует этого человека, чтобы отправить послание герцогине.

Я сохраняю легкомысленный тон, больше подходящий недалекой девице:

– По-моему, он никакое послание даже до двери не донесет, куда там до Ренна!

– Ты все неправильно поняла, – говорит Юлиан. – Посланием должен стать сам рыцарь. Когда герцогине отправят его тело после виселицы, потрошения и четвертования, это послужит предупреждением: против д’Альбрэ не выстоять даже ее самым верным и могучим сторонникам!

От бесчеловечности этого подлого плана у меня переворачивается желудок. Я улыбаюсь и игриво толкаю Юлиана под ребра:

– Подумать только, отец посвящает тебя во все свои замыслы! Значит, ты у него теперь в любимчиках?

Мы стоим уже на самом верху лестницы. Юлиан пропускает мой вопрос мимо ушей и поворачивается ко мне:

– Как все-таки ты проникла туда, Сибелла?

Голос у него более чем серьезный. Так он разговаривает, если думает, что нам с ним угрожает опасность.

Я стою на своем:

– Говорю же, дверь не была заперта. А что, должна быть на замке? Тогда ты лучше проверь стражу и выясни, кто закрывал последним.

Кажется, я не вполне убедила его. Я придвигаюсь ближе, гася волну отвращения, вздымающуюся из глубины моего существа. Обвиваю руками его шею и тянусь губами к уху, касаясь и щекоча его:

– Я чистую правду тебе говорю, но, если хочешь, ты можешь меня обыскать. Занятная получится игра…

Сердце так грохочет у меня в груди, что я даже удивляюсь, как это он не слышит биения. Боясь, что Юлиан все-таки распознает мой страх, я делаю, кажется, единственное, что может его отвлечь, – накрываю его губы своими.

Его глаза удивленно распахиваются. Он обнимает меня и притягивает к себе так, что я ощущаю все его тело, от ног до плеч, а наши сердца чуть не стукаются друг о друга. Он прерывает поцелуй лишь затем, чтобы выдохнуть мое имя.

«Он мне не брат. Он мне не брат…»

Когда он вновь тянется к моим губам, я быстро отстраняюсь и упираюсь кулаком ему в грудь.

– В другой раз не оставляй меня так надолго одну, – говорю я, надув губки.

Если он думает, что я с ним играю, то наверняка поддержит игру. Если решит, что отвергаю, – рассердится. Я жду, затаив дыхание.