Врач пошел отбирать немногих избранных, а генерал Аугсберг подозвал Старика.

— Фельдфебель Байер, назначаю тебя командиром танка. Даю полное право расстреливать всех, кто попытается влезть в него без разрешения. Обер-ефрейтор Порта будет водителем. Унтер-офицер Хайде возьмет на себя пушку и радио… Унтер-офицер Мартин, — он поманил рукой Грегора, — возьмет на себя пулемет. — Повел взглядом и остановил его на тяжелораненом фельдфебеле, ступни которого представляли собой ободранную бесформенную массу. — Знаком с танковым вооружением?

— Так точно.

Фельдфебель с надеждой заковылял вперед на винтовках вместо костылей. Генерал, сощурясь, поглядел на него, потом кивнул.

— Ладно. Полезай внутрь.

Мы стали спускаться по крутому склону холма к покрытой льдом реке. Танк так скользил, что мы опасались за кое-как отремонтированные гусеницы, но Порта был опытным водителем и обращался с танком заботливо и любовно, будто с лошадью.

Мы перешли реку и наблюдали за неуверенным движением «пантеры». Теперь опасность заключалась в том, что лед мог треснуть под танком: Дон никогда не промерзает до дна. Из «пантеры» вылезли все, кроме Порты. Он медленно повел танк вперед, гусеницы то и дело скользили по зеркальной поверхности, и мы слышали пугающее потрескивание льда. Наконец Порта достиг громадных бесформенных блоков между замерзшей водой и берегом. Танк проехал по ним и в дожде сверкающих на солнце кристаллов льда оказался на берегу. Раздались громкие приветственные возгласы, и немногие привилегированные снова заняли свои места в «пантере». Мы переправились через Дон.

Глаза снова мучили меня пульсирующей болью, несмотря на несколько драгоценных капель лекарства, которые дал мне врач. Если б только среди нас были люди из альпийских частей, Порта наверняка смог бы выпросить, одолжить, украсть или выиграть в карты темные очки для меня. Но высшее командование не считало нужным снабжать такой роскошью обычные войска.

— Проклятые недоумки! — выругался Легионер, поддерживая меня, пытавшегося идти с закрытыми глазами. — Отправили армию в глубь России, одев в нижнее белье, и ждут, что она будет сражаться! Свиньи, убийцы!

Легионер редко выходил из себя и произносил обличительные речи, но он был совершенно прав. Целая армия была отправлена скверно экипированной для подобных погодных условий, и начальство даже не могло оправдываться неведением. В течение десяти лет немецкие офицеры преподавали в советских военных академиях и, собственно, помогли русским создать наилучшую экипировку для боевых действий в их суровые зимы![88]

Привал нам разрешили устроить только после шестичасового пути, и мы повалились в снег, изнеможенные и почти не думающие об опасности.

— Поосторожнее с этой штукой, — сказал Малыш, когда я беспечно отбросил пулемет. — Она может понадобиться раньше, чем ты думаешь.

— К черту ее, — буркнул я. — Выматывает все силы, как инкуб[89].

— Насчет этого не знаю, — неуверенно сказал Малыш. — А как насчет антифриза? Есть он у тебя? У Легионера целая банка, стянул ее из «пантеры».

— Легионер не поделится со мной, — ответил я, мне было лень искать его.

— Ты просил?

— Нет, — сказал я. — Мне плевать на антифриз. Плевать, если эта чертова штука выйдет из строя. Хоть бы вышла, тогда не придется таскать ее повсюду.

— Я спрошу Легионера, — спокойно сказал Малыш. — Побудь здесь. Пойду, принесу антифриз. Ты ж не хочешь, чтобы пулемет замерз, так ведь?

Я почувствовал себя виноватым, когда Малыш вернулся через несколько минут, помахивая банкой антифриза.

— Дал без разговоров, — сказал он мне. — Думал, придется давить на него, однако…

Малыш умолк и прислушался. Я сел, прикрыл рукой глаза и, щурясь, посмотрел в небо.

— Самолет!

— Наш!

Это был «фокке-вульф». Мы поднялись, забыв о боли в ногах, принялись кричать и размахивать руками. Грегор выпустил ракету, самолет снизился, описал круг и пролетел над нашими головами на высоте около двухсот метров. Мы видели, как его экипаж подает нам сигналы. Видели черные кресты на крыльях. Обнялись и безумно закружились по снегу в радостном вальсе.

С самолета бросили каску. Летчик показал нам поднятый большой палец, сделал еще круг и улетел на запад. Мы бросились к каске. В ней была нацарапанная наспех записка:

«Держитесь, мы вернемся! Ждите. Удачи!»

— Они заберут нас! — закричал Грегор, подскочив и широко раскинув руки.

Один из летчиков «кондора» печально и пренебрежительно покачал головой.

— Увы! Может быть, им удастся сесть здесь без груза, но взлететь они не смогут. Даже пустыми, тем более с полной загрузкой.

— Он прав, — неохотно сказал Старик. И ткнул в небо пальцем. — Сверху нам помощи не придет. Ни от Бога, ни от авиации… Полагаться можно только на свои ноги.

— На свои ноги? — простонал Порта. — Сколько можно еще их бить? Дошли до Дона и ничего не обнаружили. Сколько еще нужно пройти? Следующая остановка на Рейне? Видит Бог, я туда не дойду. — И приложил руку к правой стороне груди. — Я непригоден к военной службе, я не должен быть здесь, у меня шумы в сердце с шести…

— Неудивительно, — буркнул Легионер. — Раз оно у тебя расположено не с той стороны…

Порта сверкнул на него глазами и передвинул руку влево.

— В семь лет у меня была ревматическая атака. Я три раза болел воспалением легких. Мне нельзя мокнуть и простужаться. Я не должен находиться здесь. Не могу идти пешком до самой Германии! — Голос его поднялся до жалобного, пугающе пронзительного вопля. — У меня больное сердце, говорю вам! Мне нужна помощь! Нужен врач! Я не могу и дальше так идти!

Он издал громкий мучительный крик, согнулся, сделал, шатаясь, несколько шагов и повалился в снег.

— Что такое? Что случилось? — Врач, встревоженный мелодраматическими криками Порты, торопливо подошел к нам. — Что с этим человеком?

Мы стояли вокруг, глядя на корчившегося Порту. Врач раздраженно спросил:

— Что с тобой? Почему так кричишь?

— Он болен, — сказал Малыш. — Сердце барахлит. С шестилетнего возраста. — И с надеждой приподнял бровь. — Алкоголя?

— Это еще зачем?

— Он всегда принимает алкоголь, когда ему плохо. Стимулирует работу сердца.

Врач неуверенно переводил взгляд с Малыша на Порту.

— У него в самом деле слабое сердце? Или он притворяется?

— Притворяется? — переспросил Малыш.

— Притворяется? — произнес Грегор.

Врач только что окончил медицинский институт. Отправился прямо в Сталинград, исполненный добрых намерений, и нашел здесь суровое учебное поле. Он с сомнением опустился на колени рядом с Портой, а тот разыгрывал больного на грани мучительной смерти.

Толпа расступилась, пропуская генерала и юного лейтенанта в первый ряд. Они посмотрели на чрезмерно переигрывающего Порту.

— Ладно, ладно! — сказал генерал. — Хватит. Сейчас не время для лицедейства.

Порта открыл глаза и обратил их на генерала.

— Водки… — жалобно произнес он.

— Возьми себя в руки, приятель!

Генерал повернулся и ушел. Лейтенант усмехнулся.

— Водки… — стонал Порта, переводя взгляд с одного человека на другого. — Ради бога, водки…

— Оставь Бога в покое! — сказал лейтенант, протягивая фляжку.

Порта алчно схватил ее и лег на спину. Пил он с жадностью, широко раскрыв рот, дно фляжки поднималось.

— Вы спасли мне жизнь. Как отблагодарить вас? Попросить фюрера дать вам медаль? Думаю, вы ее заслужили. Думаю…

— Не заставляй меня краснеть! Только верни оставшуюся водку!

Лейтенант ушел, смеясь, вслед за генералом. Врач с сомнением покачал головой.

— Людей со слабым сердцем нельзя посылать на фронт. Тебя нужно демобилизовать…

Мы окопались в снегу, собираясь провести ночь там на тот случай, если вернется «фокке-вульф». Вдали послышался шум моторов.

— Тяжелые грузовики, — сказал Легионер. — Угнать бы несколько, мы быстро бы оказались дома.