Очевидно мой ответ показался отцу неутешительным, потому что вскоре я получил еще одно письмо:
«2/9. 27.
Милый Туре.
Я вовсе не считаю, что ты совершенно здоров, но я писал тебе, как обычно. Мне казалось, что мое письмо не менее нежное, чем мамины письма, но оказалось, что я все делаю по-дурацки. Мне хотелось помочь тебе, поддержать тебя, поделиться с тобой собственным опытом. Я хочу помочь всем своим детям, и когда ты станешь старше и задумаешься над этим, ты меня поймешь. Только что я дочитал последнюю корректуру своей большой книги, она выйдет 1-го октября. Но эта книга еще не для тебя, тебе еще надо повзрослеть, и я решительно требую, чтобы ты пока ее не читал. Это не детское чтение, когда-нибудь ты это поймешь. Теперь я начал писать статью для американского журнала. Я очень рад, что у тебя появился аппетит. Немецкий не так уж тяжел, вот увидишь! И математика тоже вполне одолима!
Твой папа».
«Скитальцы» вышли в октябре 1927 года. И в Норвегии и за границей книга была воспринята как большая творческая победа, поразительное возвращение художника после двух романов, которые, по мнению многих, не достигали уровня его лучших книг, написанных раньше.
В письмах ко мне отец никогда не упоминал об этом, ни словом не обмолвился об успехе. Может, потому, что я мог поддаться искушению и прочитать запретную книгу? Не думаю. Скорее всего, это была его обычная застенчивость и явное отсутствие интереса, когда речь заходила о его собственных произведениях и отзывах критиков.
За эти три года, что я учился в Эурдале, то есть с пятнадцати до восемнадцати лет, я получил от него много писем. И они помогали мне ощущать близость с домом, несмотря на разделяющее нас расстояние. В них он часто сообщал мне о заботах и делах домашних, и конечно больше всего о том, что особенно занимало его самого — жизнь и строительство в усадьбе. А часто он садился и писал нам всем, просто чтобы немного поболтать с нами. Когда мы жили врозь, ему нас не хватало, так же как и его нам.
Я приведу некоторые из писем, или хотя бы отрывки из них, в них видны те стороны отношений между отцом и сыном, которые в то время имели для меня огромное значение.
«8 ноябр. 27.
Я знаю, что ты писал маме о лыжах. Если тебе нужны такие же лыжи, какие есть у других мальчиков в Валдресе, то будет лучше, если ты сам купишь их, выберешь по своему вкусу. Посоветуйся об этом с Фрюденлюндом и Конрадом. Но покупать лыжи пока не выпал настоящий снег бессмысленно… Арилд с гордостью ездит на маленькой лошадке, которую ему подарили, как компенсацию за то, что ему приходится жить дома и ходить в школу с девочками. Мы начали закладывать взрывчатку за сеновалом, чтобы, взорвав скалу, немного расширить пространство и увеличить хлев… Возвращаясь из Осло, мы с мамой чуть не попали в аварию, и наш автомобиль изрядно пострадал, сейчас Улаф Педерсен приводит его в порядок, чтобы мы могли на нем ездить, пока весной не уедем в Осло… Я положу тебе в письмо еще немного денег. Принимаешь ли ты таблетки, о которых я писал? Хотелось бы увидеть, насколько ты пополнел и вырос».
«19 янв. 1928.
Решил написать несколько слов, потому что сижу один и думаю о тебе. Мама с девочками ушли на прогулку, Арилд занят своей лошадкой, а фрёкен Мюре уехала в Гримстад. Я же как раз сегодня первый раз встал после простуды и еще боюсь выходить из дома.
Мне очень хочется знать, как ты себя чувствуешь, как ешь, пьешь, растешь, ходишь на лыжах и справляешься со школьными занятиями.
Фрюденлюнд молчит, но, надеюсь, ты сказал ему, что он должен взывать ко мне и жаловаться, если у него кончились деньги, мне не нужны его паршивые счета, а вот хороший нож мог бы меня осчастливить. Я вложу в конверт немножко денег. Всего тебе доброго!»
«28/4. 28.
Хочу опять черкнуть тебе несколько слов, рассказать немного о нашей жизни. Мы взорвали скалу за хлевом и на ее месте сделали подпол для навоза, он предназначен для нового хлева. Это была колоссальная работа, шестеро человек бурили и взрывали целую неделю, а сколько камня они убрали! Он весь пошел на ликвидацию утиной лужи. Там, где раньше разгуливали куры, теперь ровно лежит камень, а сверху мы насыплем земли, вдоль стены поставим железную ограду и посадим декоративные кусты — это будет как бы второй сад. Вчера Теркель взорвал в Хюллете сто шесть шашек динамита, от взрыва и хлев и сеновал поднялись на воздух, а потом плюхнулись обратно на свои места. Но, конечно, многое пострадало — часть цементного пола в хлеве, большие дыры в двух стенах и т. п., впрочем, это нестрашно, все равно все придется снести, чтобы построить новый хлев из цементных блоков. Но шум и грохот в усадьбе был будь здоров, Дуке дрожал в кухне, и у него совершенно пропал аппетит. Но как только в пять часов работы закончились, он стал есть, и я каждый вечер гуляю с ним. А еще мы сейчас цементируем фундамент для новой пристройки к главному зданию, там с каждой стороны веранды будет по четыре окна вместо теперешних трех, так что, например, комната фрёкен Мюре станет на три-четыре метра больше, летом вы сможете даже танцевать там, если, конечно, она будет готова… Еще мы поставили в заливе навигационный знак, запрещающий ловить рыбу в зоне двухсот пятидесяти метров от устьев наших ручьев. Густав заново покрасил лодку, теперь она сияет… Арилд, когда он бывает в Гримстаде, понемногу работает на своей лошадке и зарабатывает на необходимые расходы, но тут недавно оба, и лошадь и Арилд, захромали, Арилд — потому что лошадь сбросила его на камень, а лошадь — потому что ей в подкову попал камешек. Сейчас они оба в порядке. У девочек все хорошо, они ходят в школу, играют в свои игры и иногда ездят в Гримстад. Мама уже принялась за свои вечные хлопоты в саду. Что касается меня, я целых полгода был так занят усадьбой, что ничем другим не мог заниматься, но вскоре собираюсь сбежать в Лиллесанн или в какое-нибудь другое место и снова взяться за свое… Впрочем, теперь большая часть уже написана… Да-да, дружок Туре, уже совсем скоро ты снова приедешь домой и найдешь здесь много перемен… Не благодари меня за деньги и не пиши о них в письмах домой. Благослови тебя Бог, дружок Туре!»
Он не любил, чтобы его благодарили, и не хотел, чтобы я сообщал ему о том, что получил деньги, это было что-то вроде нашей с ним тайны. Впрочем, я думаю, что такие тайны у него были с нами всеми.
Навигационный знак в заливе Нёрхолмскилен, о котором он пишет, представлял собой, собственно говоря, объявление, установленное на мысе, и оно имеет свою историю: отец долго сердился, что соседи по ночам бьют острогой рыбу прямо у нас под окнами. Несколько раз он вызывал ленсмана, но это отцу тоже не нравилось, ему не хотелось воевать с жителями нашего селения, и он придумал выход, который соответствовал его темпераменту и чувству справедливости. Он написал прямо в правительство.
Хорнсрюд только что принял бразды правления, и хотя прошло совсем мало времени, как в Норвегии появилось первое рабочее правительство, отец был так доволен, что страна отделалась от Мовинкеля, ушедшего в отставку, когда пало правительство Люкке{69}, что не видел в новом правительстве никаких недостатков. И у него не было оснований на него жаловаться.
В Нёрхолм приехал с поручением министр социального обеспечения Алфред Мадсен. Он ознакомился с делом и сразу поддержал отца: положение действительно сложилось невыносимое. Отец счел его блестящим государственным мужем, очень славным бергенцем, с которым можно договориться и который к тому же не отказался от виски.
Мадсен все уладил. Граница для рыбной ловили в Нёрхолмскилене была определена Королевским указом, и понятно, что указ, тем более Королевский, пришелся отцу по душе.
