— Потому что женщин не подозревают, вот почему! — сказала Ильза. — Потому что женщину немцы едва замечают — может, на кухне или изредка в спальне. У немцев не бывает так, чтобы полный кабинет клерков-мужчин возился с секретными документами, иначе рано или поздно их всех придется для пущей надежности расстрелять. Почему, как ты думаешь, у Гитлера шесть секретарей и все они, кроме Мартина Бормана, женщины?

Рик никогда не думал об этом в таком аспекте.

— И потом, — продолжила Ильза, — это же очевидно. Рейнхард Гейдрих знаменит своим, так сказать, пристрастием к красивым женщинам, а я…

— А Ильза исключительно прекрасная женщина, — закончил за нее Виктор Ласло. — Как вы сами могли заметить, мсье Блэйн.

— Вам не терпится втравить ее в вашу войну, да? — огрызнулся Рик.

— Ты что, так и не понял, Ричард? — закричала Ильза. — Я уже давно на войне! Зачем мы, по-твоему, оказались в Касабланке? Уж конечно не затем, чтобы мы с тобой снова встретились! Помнишь Бергера — украшениями торговал, часто бывал в твоем кафе? Он был моим связником, а не Виктора. Я пыталась вытащить мужа, а не наоборот.

— Что? — спросил Рик.

— Да, мой связник, — повторила Ильза. — Бергер работает на норвежское Сопротивление. Он пытался достать нам выездные визы, а когда услышал про убийство двух немецких курьеров и про существование транзитных писем, попытался купить их у Угарте. И тут…

— И тут вмешался я, — признался Рено. — Чтобы немного поразвлечь майора Штрассера, арестовал Угарте в кафе Рика. — Он окинул взглядом стол. — Виноват.

— Тут и появился ты, Ричард, — сказала Ильза. — Ты получил от Угарте эти бумаги и отдал их нам. И тоже вступил в войну. Мы все теперь на войне, вместе. — Она смолкла и зарделась. — Ведь так, Ричард? Пожалуйста, скажи, что мы вместе.

Рику хотелось целовать ее, прямо здесь, на глазах мужа, на глазах у всех, и он недоумевал, отчего медлит.

— Я подумаю, — вот и все, что он сказал.

Глава четырнадцатая

Сэм в тот вечер вернулся поздно. Он снова играл — его рояль стоял теперь в прокуренном ночном клубе в Сохо, расположенном в подвале на Грик-стрит, где посетителям предлагали разбавленные водой коктейли и шоу с полуголыми девицами, ни одна из которых, заключил Сэм, не выдержит более пристального рассмотрения при свете дня. Заведение называлось «Кабаре-клуб Мортона», и заправляла им парочка гангстеров-кокни, близнецы по имени Мелвин и Эрл Кэнфилд. У местного британского населения братья, как понял Сэм, вызывали оторопь, но сам он находил их разве что забавными. Как они важно разгуливают в облегающих черных пиджаках — в которых даже зажигалку не спрятать, куда уж там пистолет, — выкрикивая распоряжения и вообще изображая из себя крутых! Сама мысль о безоружном гангстере смехотворна; дома в Америке Сэму встречался только один вид безоружных гангстеров — мертвые.

Из черных, кроме него, в «Мортоне» была еще пара судомоев, и они Сэма тоже не особо заинтересовали. Оба из Вест-Индии, но совершенно не похожи на карибских интеллектуалов, с которыми Сэм сталкивался в Гарлеме, где уроженцы островов более-менее задавали тон в социальном смысле. Эти же двое, наоборот, были мягкие и застенчивые, говорили кротко, словно боялись, что британцы с минуты на минуту заметят, что они черные, и вышлют за океан. Вторично.

Из песен в «Мортоне» пользовалось спросом «Сияние», джазовая негритянская песенка Форда Дэбни,^[70] которую Сэм не прочь исполнить где угодно, хоть с Жозефиной Бейкер^[71] в Париже или соло в «Американском кафе Рика». Белые ребята думают, что глумятся над ним, но Сэм знает: на самом деле это он над ними глумится. Представить невозможно, чтобы цветные сидели кружком и слушали, как белый человек валяет дурака, да еще платили бы за это.

— Где тебя носило? — спросил Рик.

Он сидел один в гостиной, сам с собой играя в шахматы. По его виду трудно было понять, выигрывает он или проигрывает.

— Да особо нигде, мистер Рик, — ответил Сэм, снимая пальто и вешая его на крючок в передней. Входя, он кинул взгляд на доску: Рик играл одну из любимых партий Сэма — партию Пола Морфи,^[72] в которой черные лихо жертвуют ферзя и ставят мат на семьдесят шестом ходу. Сэм с Риком сыграли ее всю только вчера. Зачем Морфи на шестнадцатом ходу сыграл пешкой на а5, Сэму вполне очевидно, но Рик, похоже, так и не понял. Сэм подумал было, что надо дать боссу почитать «L'analyse du jeu des Echecs» Филидора,^[73] но вспомнил, что Рик плохо читает по-французски. — Просто парочка полисменов захотели узнать, зачем цветному парню вздумалось разгуливать по улицам Лондона за полночь и знаю ли я, что идет война.

— И что ты им сказал? — спросил Рик.

— Что это не моя война.

— Может быть, уже твоя. — Рик, сдавшись, повалил белого короля. — Ладно, пошли вниз. Устал я сидеть тут, пить и сам себя громить в шахматы. Хочется музыки послушать. Может, даже старье какое-нибудь.

— Заметано, босс, — сказал Сэм.

Они спустились в фойе отеля. Там почти ни души, свет не горел, но Сэм управлялся с роялем и при свече. Рикову бурбону свет и вовсе незачем: бурбон и в темноте хорошо пьется.

— Хотите поговорить, босс? — спросил Сэм; его пальцы легко порхали над клавишами. Он играл «Наверное, ты была прелестный ребенок»,^[74] одну из любимых песен Рика. Босс всегда расслаблялся, когда Сэм играл.

— О чем? — спросил Рик.

— Вы поняли, — сказал Сэм. — О ней. О мисс Ильзе.

Рика выдала партия Морфи: в бодром настроении он обычно переигрывал партии Капабланки.

— Я, кажется, не велел тебе о ней заговаривать, — огрызнулся Рик. — Насколько я знаю, этот приказ никто не отменял.

— Как скажете, мистер Ричард, — сказал Сэм. — Я просто думал…

— Кто тебя просил думать? — сказал Рик.

Несколько минут он курил и пил в молчании. Сэм продолжал импровизировать. Машинально позволил пальцам скользнуть в «Пусть время проходит».

— Прекрати, — воспротивился Рик, но Сэм поспешно его перебил:

— Помните, где мы первый раз услышали эту песню, мистер Рик? Еще в «Тутси-вутси», году, наверное, в тридцать первом или тридцать втором.

— Да, где-то так, — проворчал Рик. — Я примерно тогда стал управляющим.

— Точно. — Сэм покачал головой, припоминая. — Вот было время. — Он перешел к пианиссимо и обернулся к Рику. — Помню как будто вчера, — сказал он. — Этот белый паренек, мистер Герман, ворвался в парадную дверь и сказал, что у него внутри сидит песня и ей нужно вырваться на волю, и мистер Соломон сказал — проваливай вместе со своей драной песней, это цветной клуб и нам тут евреев не надо, но вы сказали — я теперь управляющий, и потом велели мистеру Герману сыграть, и он сыграл. — Сэм отпил воды из стакана, пропустив лишь пару тактов в левой руке. — С тех пор я ее играю всегда.

— Это уж точно, — согласился Рик.

— А сказать по правде, для меня она ничего особенного. Но у вас всегда была из любимых.

— И у нее, — сказал Рик. — Так что прекрати.

— Я слышу вас, мистер Рик, — сказал Сэм, продолжая играть. — Но я вас не слушаюсь.

— Ты уволен.

— Я в это поверю, когда вы мне дадите эту чертову прибавку, которую обещали.

— Он тебя никогда не уволит, Сэм, — сказала Ильза. — Ты так волшебно играешь «Пусть время проходит», что у него рука не поднимется.

И вновь она вышла к нему из темноты — ангел в белом, как тогда, в его кафе в Марокко. Тогда Рик думал, что знает, зачем она пришла, и ошибался.

Но сегодня все по-другому. Сегодня он знает.

— Когда ты едешь? — спросил Рик.

— Завтра.

— Шампанского?

Шампанское они пили в «Ла бель орор» перед расставанием. Сейчас было бы кстати.

— Шампанского было бы здорово, — сказала Ильза.

— Сэм, будь добр, добудь шипучки для дамы, — попросил Рик. — Только смотри, холодной. Мне плевать, кого и как тебе придется подмазать, чтобы ее достать, главное, достань.