— Интересно, — Аллейн начал новую тему, — кто-нибудь вам говорил, что вы настоящие этруски?

— Что? Я — голландка. Мы оба из Нидерландов, мы с мужем.

— Извините меня, я хотел сказать, вы — этруски на вид. Вы поразительно похожи на пару с чудесного саркофага на Вилле Джулия.

— Мой муж из очень старой нидерландской семьи, — объявила она как некий факт, без малейшего намерения уязвить Аллейна.

Он подумал, что может продолжить начатый разговор.

— Я уверен, что не обижаю вас, — сказал он, — потому что этрусская пара такая привлекательная. У них огромное супружеское сходство, которое говорит, что и они были в полном согласии друг с другом.

Она никак не отозвалась, если следующее замечание не считать откликом:

— Мы в отдаленном родстве, — сказала она. — По женской линии мы происходим от Виттельсбахов[37]. Меня назвали Матильда Якобия в честь такой знаменитой графини. Но все равно, странно то, что вы это говорите. Мой муж считает, что наша семья имеет корни в Этрурии. Так что, может быть, — игриво заметила она, — это у нас атавизм. Он хочет написать книгу на эту тему.

— Как интересно, — вежливо произнес Аллейн и закружил ее в сложной фигуре. Его почти раздражало, что она с легкостью подчинилась ему.

— Да, — произнесла она, подтверждая собственное заключение, — вы танцуете прекрасно. Это было очень приятно. Вернемся за столик?

Они подошли к ее мужу, который поцеловал ей руку и поглядел на нее, склонив голову набок. К ним присоединились Грант и Софи. Джованни спросил, не собираются ли они возвращаться в гостиницы, и, получив подтверждение, вызвал второго шофера.

Аллейн посмотрел им вслед и с покорностью, знакомой всем полицейским при исполнении обязанностей, подумал о предстоящем визите в «Логово Тони».

Он обнаружил, что слово «Логово» отсутствует в официальном названии. Оно было просто «Тони», и то не обозначено на фасаде. Джованни обменялся несколькими неслышными словами со швейцаром, и они вошли через кованые железные ворота в мощеный двор и поднялись на пятый этаж на лифте. У Джованни было по пятнадцать тысяч лир с каждого участника поездки. Он вручил всю сумму человеку, который смотрел на них через окошечко в стене. Затем изнутри открылась следующая дверь, и радости «Логова Тони» постепенно начали обнаруживаться.

Здесь было все и более того — достаточно изощренный ассортимент на все предсказуемые вкусы. Гостей проводили в совершенно темную комнату и усадили на бархатные диваны вдоль стен. Невозможно сказать, сколько там уже было народу, но во многих местах подрагивали красные угольки сигарет, и комната была полна дыма. Группа Джованни, по-видимому, прибыла последней. Кто-то с синим фонариком указал им места. Аллейн ухитрился сесть возле двери. Голос прошептал: «С травой, синьор?» — и при свете фонарика в коробке обнаружилась единственная сигарета. Аллейн взял ее. По временам люди в зальчике что-то бормотали и часто хихикали.

Поднесши к лицу фонарик, сам Тони объявил начало представления. Тони был гладкий мужчина в атласной рубашке в цветочек. Он проговорил по-итальянски и потом, спотыкаясь, по-английски. Название объявленного им действа было «Запретные радости».

Розовато-лиловый свет затопил середину зальчика, и представление началось.

Когда дело касалось полицейского расследования, Аллейн не был склонен к личным оценкам, но в рапорте, который он впоследствии подал, он назвал «Запретные радости» гнусностью, и, поскольку более подробного описания не потребовалось, он его и не стал делать.

Исполнители еще наяривали, когда он за бархатной портьерой нащупал дверную ручку и выскользнул из зальчика.

Швейцар, который впускал их, сидел в вестибюле на стуле, спиной к двери, крупный, грузный, угрюмый тип. Он нимало не удивился появлению Аллейна. Нетрудно было предположить, что у посетителей Тони не раз бунтовал желудок.

— Вы хотите уйти, синьор? — спросил он по-итальянски и указал на дверь. — Уходить? — добавил он на ломаном английском.

— Нет, — ответил Аллейн по-итальянски. — Благодарю, нет. Мне нужен синьор Мейлер. — Он посмотрел на свои дрожащие руки и засунул их в карманы.

Швейцар внимательно рассмотрел Аллейна и встал.

— Его нет, — сказал он.

Аллейн вынул руку из кармана брюк и рассеянно поглядел на банкноту в пятьдесят тысяч лир. Швейцар негромко прокашлялся.

— Сегодня вечером синьора Мейлера нет, к сожалению, — сказал он.

— Очень жаль, — продолжил Аллейн. — Я крайне удивлен. Мы договорились встретиться. У меня с ним был уговор: особая услуга. Вы меня поняли? — Он широко зевнул и достал носовой платок.

Швейцар, не сводя с него глаз, несколько мгновений помолчал.

— Вероятно, он задержался, — заговорил он. — Я могу сообщить о вашем деле синьору Тони, синьор. Я могу оказать вам эту особую услугу.

— Может, синьор Мейлер еще придет. Может, лучше его подождать. — Аллейн снова зевнул.

— Нет необходимости. Я могу устроить вам что угодно.

— Вы даже не знаете…

— Только скажите, синьор. Что угодно!

Швейцар попытался уточнить, но Аллейн изобразил беспокойство и неудовольствие.

— Все это очень хорошо, — сказал он. — Но я хочу видеть патрона. Это уговор.

Аллейн ожидал, что швейцар не согласится со словом «патрон», однако этого не произошло. Наоборот, он попытался подольститься к Аллейну, что-то сладко ему бормотал, уговаривал. Он видит, что у гостя неприятности, говорил он. Что ему нужно? Может быть, героин, кокаин? И все, что к ним полагается? Он может немедленно раздобыть что угодно, равно как уютный диванчик в отдельной комнате. Или, может быть, он предпочитает получить удовольствие у себя дома?

Через минуту-две Аллейну стало ясно, что швейцар торгует на свой страх и риск и не собирается идти к Тони за предлагаемым кокаином и героином. Может быть, он приворовывает из наличных запасов. Сам Аллейн продолжал изображать отключение. Пятидесятитысячная бумажка дрожала в его пальцах, он зевал, теребил кончик носа, вытирал платком шею и лоб. Он подчеркивал свое недоверие к швейцару. Откуда он знает, что тут будет высшее качество? У мистера Мейлера было лучшее, чистое, без примесей. Он не сомневался, что мистер Мейлер получает непосредственно с Ближнего Востока. А тут как может он быть уверен?..

Швейцар с готовностью заявил, что наркотики он даст из запасов мистера Мейлера. Разумеется, мистер Мейлер важный человек в их деле. В его голосе появилось нетерпение.

— Через минуту, синьор, будет поздно. Представление кончится. Верно, гости Тони перейдут в другие помещения к другим развлечениям. Но, откровенно говоря, синьор, они не получат того, что могу предоставить вам я.

— Вы гарантируете, что это из запасов синьора Мейлера?

— Как я уже сказал, синьор.

Аллейн согласился. Швейцар удалился в близлежащий чуланчик, который, очевидно, был его офисом. Послышался звук поворачиваемого ключа. Хлопнул задвинутый ящик. Швейцар возвратился с запечатанным пакетиком, аккуратно завернутым в блестящую голубую бумагу. Цена была непомерная: процентов на тридцать выше, чем на лондонском черном рынке. Аллейн заплатил и взволнованно заявил, что хочет уйти немедленно. Швейцар отпер дверь, спустил его в лифте и выпустил через ворота.

В переулке стояла их «ланча», за рулем крепко спал заместитель Джованни. Из чего Аллейн заключил, что Джованни основательно занят в другом месте.

Он дошел до угла, нашел табличку с названием улицы — Виа Альдо, — сориентировался и, вернувшись к машине, разбудил шофера и потребовал отвезти себя в гостиницу. Ради шофера он демонстрировал признаки отключения, долго не мог отыскать деньги и в конце концов дрожащей рукой дал на чай много больше, чем надо.

После «Логова Тони» вестибюль гостиницы можно было бы счесть за австрийский Тироль, столь здоровой казалась его тишина, приглушенная роскошь, журчащие фонтаны и полное безлюдье. Аллейн поднялся в свой номер, принял душ и минуту-две стоял на балкончике и смотрел на ночной Рим. Восток неба уже слабо светлел. В церквах, закрытых на ночь, словно глаза, скоро зажгутся свечи для ранней службы. Может быть, монах из Сан-Томмазо-ин-Паллария уже проснулся и готов шлепать сандалиями по пустынным улицам с ключами от подземелья в кармане рясы.