Второе условие: претенденты не могли быть моложе семидесяти пяти лет. Некоторые исключения могли сократить минимальный возраст до пятидесяти пяти лет.
Третье: письменное согласие семьи и ближайших родственников. При расхождении мнений вопрос решался большинством голосов. Если у претендента не было живых родственников, этот пункт отпадал.
И последнее, но не по важности: финансовое покрытие. Собственно говоря, в первую очередь финансовое покрытие.
Немногие кандидаты, которые отвечали всем этим предварительным условиям, оказывались, в конце концов, перед последним барьером: обстоятельной медицинской проверкой и специальной подготовкой, которая должна была соответствовать требованиям космического полёта.
Сегодня уже никто не считает, что Джон Гленн был старым астронавтом. Уильяму Беккеру было 86, когда он стартовал в космос. Старейшему претенденту, который дошёл по крайней мере до стадии тренировок, был 91 год, и звали его Хао-Ян Да. Он умер в центрифуге — при 5,2 G.
Разумеется, после основания предприятия «Харон» фонтан негодования достиг самой стратосферы. Подняли повсюду лай собаки Павлова, которые вели свою растительную жизнь в резервном модусе в своих квартирах и принимались возмущаться всякий раз, как только где-то в мире раздавался колокольный звон тревоги. Штатные скандалисты, которые всю свою жизнь только и ждали повода покричать и прошествовать по улицам с транспарантами, взывающими к человеческому достоинству. Демонстраций против проекта «Харон» было более чем достаточно. В Париже, Пекине, Лондоне, Москве, Нью-Йорке и других крупных городах на улицы вышло так много людей, что приходилось опасаться, как бы под их тяжестью не обрушились туннели подземок.
Самая извращённая форма смертовспоможения — гласил один из газетных заголовков.
Смертовспоможение, да…
Они были правы, кто же спорит. Особенно остро осуждали «летающие крематории» иудеи и добивались того, чтобы ни один «Слайдер» не сгорел в небе Израиля. Однако проект «Харон» был чем-то гораздо большим, чем рекламируемый смертельный туризм с падением звезды, как была озаглавлена статья в «Le Monde», или прибыльный бизнес на тоске смертельно больных людей («Financial Times»).
Я полжизни размышлял о смысле и бессмысленности этого последнего искушения («The Guardian»). Об этическом и моральном аспекте этого извращения жизни («Известия») в нашем пронизанном двойной моралью обществе и о театрализованной смерти на далёкой от жизни сцене («Die Zeit»). И я натолкнулся при этом на одну цитату. Она гласила: «В смерти каждому своя рубашка ближе к телу».
Проект «Харон» был порождением нового времени. Форма эвтаназии в мире, где техника прогрессировала так стремительно, что рассудок человека не поспевал за ней. Кремирование в будущем обществе тупых офисных служащих, этаких Дильбертов.[2]
Критики — и в первых рядах католическая церковь — шли на баррикады: дескать, это билет в один конец прямиком в преисподнюю. Мол, единственное, чего достигли русские со своей бизнес-идеей, — это моральный урон имиджу космических полётов. Дескать, есть известные границы, и «Харон» их преступил. В случае, если Е-капсула не подействует, космический пассажир самым жестоким образом заживо сгорит в атмосфере. И кто может исключить возможность в один прекрасный день обнаружить в своём палисаднике пережаренного и сморщенного сторонника того взгляда, что «после меня хоть потоп», в его выжженной адской машине? Или на рыночной площади. Или на школьном дворе. Или на детской площадке (что, кстати говоря, в принципе невозможно). И что люди, которые обдумывают вариант такой кончины, лучше бы передали свои деньги какому-нибудь благотворительному фонду, а то и сами бы учредили такой фонд. Дескать, это была бы лучшая альтернатива оставить по себе добрую память.
«Ubique media daemon»[3] — так окрестила церковь это злосчастное дитя. Она во всём обвинила мировые средства массовой информации (а не Джона Гленна). Мол, вначале — приговорённые к смерти, которые настаивали на телевизионной казни, потом — самоубийства перед включённой телекамерой, и вот теперь — эта безбожная, дикая идея: дать запулить себя в космос, чтобы через три дня огненным шаром низвергнуться на Землю, как падший ангел.
«Харон» возражал против того, чтобы суицид изображался как морально предосудительное действо. Напротив, мол, право на жизнь включает в себя и право на смерть, поскольку то и другое неразрывно связано между собой.
Корень возмущения произрастал, без сомнения, из нашей цивилизации. Он был феноменом культуры. Если вождь племени навахо объявляет своей семье, что сегодня благоприятный день для того, чтобы умереть, его смерть будет принята безоговорочно. Старик пойдёт со своими сыновьями к святому месту и там расстанется с жизнью. А если человек из современного общества хотя бы намекнёт на такое, его тут же упекут в психушку.
Но как быть, если этот человек родом из семьи, где чуть ли не все имели генетическое предрасположение к смерти от рака? Из семьи, мужская линия которой, кроме того, была склонна добровольно готовить конец своему существованию? Из моей семьи?
Вопреки результатам судебно-медицинского заключения, я убеждён в том, что Рон Ван Арсдалл был ещё жив, когда ринулся на своей машине с утёсов Коль-Мунье. Он знал об опухоли, которая разрасталась в его голове — и которая за два года с момента сё обнаружения ни разу не вызвала ни одного спазматического приступа! Только головные боли. А может, мой отец тогда совершенно спонтанно выжал педаль газа до конца, бросил руль и вслух сказал:
— Ну что, Господи, покажи, как Ты умеешь водить машину!
С момента его смерти у меня было тридцать лет для того, чтобы подготовиться к болезни и поразмыслить, как мне распорядиться наследством в 12 миллионов евро. Я принял решение расстаться с жизнью в космическом полёте, проглотив в его конце капсулу, вместо того чтобы догнивать в больнице в ежедневном ожидании, когда санитары подсунут мне утку под задницу. Я мирно и счастливо принял решение, вызывающее древний страх у девяноста процентов людей и заставляющее остальные десять процентов с завистью смотреть в ночное небо.
Что же касается якобы извращённой природы проекта, то сжигание есть древнейшая в мире форма погребения. В Индии и Непале родные смазывают своих покойников, поливая их маслом, и сжигают. Огонь, согласно религиозному учению индусов, освобождает душу от тела. В этой культуре очень важно, чтобы голова лопнула ещё в процессе горения. Если этого не происходит, родные должны разбить голову палкой. Так у них остаётся надежда на последующее возрождение. Пепел развеивают над священными водами, чтобы все грехи были смыты. В одной только Индии в священные реки ежегодно выбрасывается почти 2 тысячи тонн останков сожжённых трупов. Если ссыпать в одно место в море пепел всех трупов за прошедшие пять тысяч лет, то вырастет остров размером с Исландию. А если составить друг на друга все урны с собранным за это время прахом, то воздвигнется башня высотой до Урана.
Моё решение сгореть на орбите было не трусостью, уж точно нет. Это поймёт каждый, кто окажется здесь, наверху.
Для многих людей космический полёт остаётся мистическим опытом. Целые орды талантливейших психологов не смогли бы подготовить человека к этому. Вид голубой планеты, предполагаемая близость к Богу… Мысль об этом щекочет нервы даже атеистам.
В том случае, если пилот «Слайдера» не сделает этого вовремя сам, бортовой компьютер автоматически активирует через 72 часа функцию поджига при сходе с орбиты. Три дня — это чёрт знает как много времени для того, чтобы раскаяться в своём намерении умереть. У многих возникают сложности и с одиночеством. Были, наверное, случаи, когда пилоты пытались вывести из строя компьютер, чтобы сорвать обратный отсчёт времени для вхождения в атмосферу, или, не дожидаясь поджига, долететь до какой-нибудь космической станции. Некоторые даже пытались добраться до «Симидзу» или какого-нибудь другого космического отеля. Но никому не удалось. Большинство орбитальных отелей — таких, как «Астростар» или «Берлин» — находятся на слишком высокой орбите.
