— Нет, я все еще никак не могу поверить в то, что произошло. Думаю, что никто из нас не в состоянии сделать этого.

— Постарайся не судить и не осуждать его, Амбер. Он, вероятно, и сам не понимает.

Амбер вздохнула.

— Я знаю. Ты прав. Но всякий раз, когда я смотрю на него, я просто не могу выкинуть все происшедшее из головы...

— А как это все выглядит для него, что он должен чувствовать? — мягко перебил ее Танде.

— Ну почему, черт возьми, ты такой чуткий. Он ведь тебе никогда особенно не нравился! — возмутилась Амбер, делая шаг назад от него. Он обернулся и поймал ее за руку.

— Потому что он — твой брат.

— А она — моя сестра! — с жаром выкрикнула Амбер.

— Именно. Тебе следует проявлять больше терпимости.

Амбер уставилась на него, чувствуя, что начинает злиться и выходить из себя.

— Нет-нет, не сердись. У нас есть много других проблем, о которых мы должны побеспокоиться прямо сейчас. Они переживут это. Ты и сама так говорила. Они оба будут направлены, как, ты тогда говорила, это называется? На обследование? Они найдут решение. А теперь, ты только что хотела чего-то легкого и бодрящего?

Она неохотно кивнула.

— Пойдем поужинаем. Ты хочешь ужин в африканском стиле? — улыбнулся он ей. — А потом пойдем танцевать. Здесь есть новый клуб, который только что открылся в центре города. Некоторые из моих друзей, вероятно, тоже будут там.

Глаза Амбер засияли. Это был ее второй приезд в Мали. Первый проходил в совсем других условиях.

Она бросилась ему на шею.

— Прости меня, я совсем не хотела злиться на тебя. Я просто, наверное, слишком устала.

— Знаю. Но сегодня вечером мы пойдем развлечься и хорошо проведем время. Макс прилетает в субботу, поэтому нам нужно успеть сделать как можно больше. У меня такое ощущение, что наши дела могут очень сильно осложниться.

Амбер покачала головой, все еще прижимаясь к нему.

— Он будет хорошо себя вести, обещаю.

— Увидим. — Танде поцеловал ее в кончик носа. — Не хочешь ли принять душ, перед тем как мы пойдем?

— Да, здесь так пыльно. Все совсем не так, как было в тот раз, когда я приезжала.

— Это Харматтан, ветер, который дует со стороны пустыни. Боюсь, что еще пару месяцев все будет так продолжаться. Но сегодня все не так уж плохо. Иногда с трудом можно различить предметы вокруг на расстоянии буквально нескольких футов.

— Жуть просто!

— К этому можно привыкнуть.

Она отодвинулась от него и внимательно посмотрела в его лицо:

— И я смогу? И к другим вещам тоже?

— Ты привыкнешь ко всему. А теперь, давай. Ты говорила, что хочешь весело провести время. Беги под душ и будь готова. Я сделаю несколько звонков, а потом мы пойдем. Договорились? — Она кивнула. — Иди же уже. — Он подтолкнул ее в сторону ванной.

В только что открывшемся ресторане «Акваба» возле ипподрома Танде наблюдал за тем, как Амбер заказывает рис граси нконтомире— блюда кухни Ганы. «Акваба»— значит «добро пожаловать» на языке тви, одном из основных языков Ганы, объяснил ей официант. Она хорошо говорила по-французски и могла болтать, не задумываясь, с официантом или посетителями, которые время от времени подходили, чтобы поздороваться с ними. Это было одной из тех черт, которые он особенно любил в ней. Она была не похожа на большинство европейцев, живущих в городе, которые либо восхищались всем подряд в жизни местного населения, то и дело восклицая: «это великолепно!» или «чудесно!», либо обращались со всеми и смотрели на все вокруг свысока, лениво цедя сквозь зубы, что все это они уже где-то видели раньше. Амбер относилась к Мали точно так же, как относилась ко всему, и к жизни вообще. Конечно, существовали всевозможные отличия, но она воспринимала их умом, а не поддавалась эмоциям. Попрошайки были попрошайками. Мухи мухами. Харматтан ужасен. Блюдо нконтомире,когда его подали, оказалось чудесным на вкус, а рис грасотвратительным. Рис, плавающий в томатном супе, как она его охарактеризовала. Танде очень развеселился.

Они вышли из ресторана около полуночи. В Бамако, так же как и в Париже, ночная жизнь начиналась после полуночи, как он ей объяснил. Выходные начинались в ночь с четверга на пятницу, то есть сегодня, и продолжались до середины дня в воскресенье. Утренняя молитва в воскресенье означала конец выходных. Амбер кивнула. Ей очень нравился утренний призыв к молитве на рассвете, который разносился над городом, хотя Танде и указывал ей на то, что по соседству с его домом мечетям запрещалось пользоваться усилителями. Должно быть, именно поэтому, с его точки зрения, ей и нравился этот звук по утрам. Амбер возразила. Она считала, что этот сигнал задает дню особый ритм, люди живут и действуют в несколько ином ритме. В Лондоне день делится на две части, между двумя часами пик. Все ее передвижения в течение дня связаны с тем, попадает она в утренний или вечерний пик или нет, или занимается чем-то в перерыве между ними.

— Знаешь, как я узнаю, что наступило утро воскресенья? — спросила она, когда они шли к его машине. Он покачал головой в знак отрицания. — По отсутствию шума, — сказала она. — На улицах нет никаких машин. Я просыпаюсь от тишины.

— А теперь ты готова к тишине? — выкрикнул Танде, пытаясь перекричать слишком громкую музыку и смех в клубе. Она кивнула, продолжая держать во рту кубик льда, тщетно пытаясь с его помощью охладить себя изнутри. Было почти четыре часа утра. Они танцевали несколько часов. Они простились с друзьями Танде и стали пробираться сквозь толпу к машине. Он был очень известным человеком. К ним подходили самые разные люди за те четыре часа, которые они провели в буатэ.Пожилые друзья поколения его родителей, его собственные друзья, молодые люди в костюмах и джинсах, которые вели себя и выглядели так же, как тридцатилетние мужчины в любом уголке мира. Они усаживались у стойки бара с кружкой пива в одной руке, лениво перебрасываясь репликами между собой по поводу каждой проходящей мимо симпатичной девушки, хозяина клуба, диск-жокеев, и снова девушек. Амбер была поражена тем, какие красивые здесь были женщины, это были стройные создания, настолько прекрасные и элегантные, что глазам было больно смотреть на такую красоту. Она чувствовала себя бесплотной серой тенью рядом с ними. У них был прекрасно нанесенный макияж и удивительные наряды из какого-то неведомого иного мира. Одна или две из них смотрели на нее весьма неодобрительно, не скрывая своих чувств. Было ли это только неодобрение или разочарование — она не могла определить. Они касались плеча Танде и издавали какие-то восклицания. Симпатии? Или наоборот? Она не понимала. Но, как ни странно, она не испытывала никакой ревности. Она никогда не чувствовала себя рядом с Танде обеспокоенной или беззащитной, совсем не так, как это было с Генри. Он, как правило, так устраивал дела, чтобы заставить ее беспокоиться. Она остановилась. Ей совсем не хотелось думать о Генри, потому что это значило — думать и о Бекки, а она еще была не готова думать обо всем этом.

— Устала? — прервал ее размышления голос Танде. Она повернула к нему голову в темноте машины и положила руку ему на колено.

— Да нет, просто жарко и пить хочется.

— Знаю, это все из-за ветра.

...Они проснулись несколько часов спустя от звонка будильника Танде. Он недовольно заворчал и сел. Было шесть тридцать утра. Он бросил взгляд на Амбер, которая перевернулась на спину и продолжала спать. Танде помотал головой, чтобы немного привести в порядок мозги, и тихонько спустился с кровати. В семь часов его должна была подобрать машина, которая отвезет его в аэропорт. Ему надо было спешить. Он прошел голым прямо в ванную. Он чувствовал, что у него сохнет и чешется вся кожа, как это всегда бывало в это время года. Было не так жарко, чтобы включать кондиционер, но было очень сухо, и это создавало дискомфорт. Он быстро принял холодный душ, почистил зубы и выложил из сумки некоторые вещи, потому что они с Максом должны были вернуться в Бамако в четверг. Он на секунду замер. Потом понял. Он знал, что Амбер кажется, что ему все равно, что подумает Макс, но ему не было все равно. Он никогда не признается ей в этом, но он не просто немного нервничал по поводу реакции Макса. Он не мог точно определить даже для себя, чего он так боится. Танде был человеком, который любил во всем порядок и точность, он любил все раскладывать по полочкам и точно определять. Работа — это работа, политика — политика, любовь — любовь. Но с Амбер все границы были смазаны и размыты. Что все это значило, он не знал, но сам угодил в эту неразбериху.