Энн резко свернула теперь направо и ускорила шаг, думая только о том, чтобы быстрее достичь ворот парка. Человек за спиной тоже повернул и ускорил шаги. Вот и памятник принцу Альберту, вот чугунная решетка. Подхватив Герцога на руки, Энн бросилась к ней и через ворота Виктории выбежала на людную Кенсингтон-роуд. Сразу осмелев, она остановилась на тротуаре и оглянулась на ворота, ожидая увидеть преследователя. Но из парка никто не появился. Энн еще подождала и двинулась вверх по улице к своему дому.

Этот незначительный эпизод несколько отвлек ее и даже поднял настроение. Но стоило Энн войти в подъезд, как мысли об утрате и одиночестве овладели ею с небывалой силой. В то же время она порадовалась, что не встретила внизу миссис Хьюстон, разговаривать у нее просто не было сил.

Автоматически она сняла в прихожей куртку и повесила на дубовую полированную вешалку, переоделась в домашний халат из зеленого бархата, теперь несколько выцветший, с кисточками на поясе. Она купила его в Александрии. Аппетита не было.

Энн прошла в гостиную, налила себе порцию джина, слегка разбавила тоником и, держа бокал в руке, медленно направилась в кабинет отца. Там она с ногами села на диван с немного потертой обивкой и сделала несколько больших глотков, а Герцог улегся рядом, положив голову на лапы, и глядел на нее преданно и печально.

На письменном столе стояло несколько фотографий в серебряных рамках. Вот совсем юная смеющаяся мама в модном в конце шестидесятых облегающем джемпере и плиссированной юбке – снимок сделан еще до свадьбы. Черные, как у Энн, волосы разделены на косой пробор и падают на плечи. Вот Джон – магистр юриспруденции в черной шапочке и мантии. А дальше – Энн. Энн с Глостером на руках на фоне пирамиды, Энн на раскопках, совсем маленькая Энн под яблоней в Лорел-Лодже… Как-то Энн спросила, зачем папе столько ее фотографий, когда они и так всегда вместе. А он ответил, что хочет видеть своего котенка постоянно.

Энн не отрываясь смотрела на фотографии и не замечала, как из ее глаз катятся слезы. Потом она резко вскинула голову. Нет, она не станет плакать! Единственная в доме фотография отца стояла в ее спальне. Энн вошла к себе, схватила ее, прижала к губам.

– Папа, – горячо прошептала она, – помоги своему котенку, научи, как жить без тебя!

Герцог Глостер ткнулся холодным носиком ей в ногу. Она же совсем забыла покормить его!

– Идем на кухню, мой милый.

Энн насыпала в фарфоровую миску собачий корм, и Глостер аппетитно захрустел. Энн отметила, что корма осталось на самом дне, завтра нужно купить новый. Она разогрела приготовленное миссис Хьюстон рагу и без всякого аппетита, а просто потому, что так надо, поела. Вымыв посуду, она погасила свет, прошла в спальню, разделась и забралась под одеяло, старательно думая только о сиюминутных действиях, чтобы не допустить в сознание мучительные воспоминания.

Глостер прыгнул на кровать и лег в ногах. Энн зажмурилась и вздохнула. Как она устала… Изнемогшее под бременем тоски сознание стремилось поскорее отключиться. В голове мелькали обрывки мыслей. Необходимо решить множество проблем… Деньги, Лорел-Лодж… Ей предстоят поиски работы. Надо позвонить мистеру Катерленду по поводу его вчерашнего предложения. Но это все завтра, завтра…

Папа умер и унес с собой ее прежний мир, ей предстоит научиться жить без него, а для этого придется измениться, стать другим человеком. Кто это сказал? Или это ее собственный вывод? Мысли Энн путались. Какие-то яркие, причудливые образы, предвестники сна, замелькали перед глазами. Она еще успела дать себе в них отчет, но уже в следующее мгновение погрузилась в благотворный сон.

Утром Энн проснулась и не успела еще открыть глаза, как ее первой мыслью было: папы нет и она одна. Никого в целом мире нет у нее, кроме Глостера. Захотелось натянуть на голову одеяло, сжаться в комок и заплакать навзрыд от разрывавшего душу горя. Впереди длинная череда дней, из которых ушло тепло, сердечное общение с самым близким, дорогим человеком. Кто сможет заменить ей отца? Кто станет так же близок и дорог? Разве возможно для нее с кем-то еще подобное духовное единение, подобная дружба, какая была у нее с папой?

Энн медленно встала. Глостер спрыгнул на пол и радостно бросился приветствовать ее. Обнимая его и целуя в теплый лобик, Энн поблагодарила Бога, что у нее есть ее Глосси. Не будь его, тоска была бы непреодолимой. Радость собаки, у которой тоже никого кроме нее нет, как никогда растрогала ее.

– Ничего, Глосси, как-нибудь справимся. Папа с нами, и он нам поможет.

Но как ни старалась Энн почувствовать незримое присутствие отца, ей это не удавалось. Энн чувствовала только холод, и одиночество, и пустоту, и мучительно хотелось, чтобы ее папа вернулся к ней во плоти.

Она присела к зеркалу на туалетном столике, и оно отразило хрупкую темноволосую и темноглазую девушку со сливочной кожей. Энн была похожа на мать, но брови у нее папины – разлетающиеся, как крылья ласточки, темные и густые. И такие же ресницы, окаймлявшие темно-шоколадные глаза. Наружные уголки глаз были несколько опущены вниз, что придавало им серьезное и кроткое выражение. Небольшой аккуратный носик, маленькие, бледно-розовые детские губы. Разглядев себя, Энн в очередной раз вынесла себе приговор: ничего интересного, заурядная внешность, лишенная очарования и ярких красок.

А вот маму, которую она напоминает лицом, все считали красавицей – такой от нее исходил внутренний свет. Энн сделалось не по себе от мысли, что она похожа внешне на тетю Мириам, старшую мамину сестру, которая жила одна в своем коттедже в Честере, никогда ни в ком не нуждалась, но обожала поучать и критиковать других. Вполне вероятно, что лет через десять Энн станет точной ее копией!

Но брови у нее все-таки папины…

Энн умылась, причесалась, выпила кофе, снова стараясь всеми силами не предаваться тяжелым мыслям. Затем надела свитер крупной вязки гиацинтового цвета и прямую черную шерстяную юбку. Надевая в прихожей куртку, она сказала Глостеру, напряженно смотревшему на нее:

– Малыш, я скоро приду, жди меня, я вернусь и все тебе расскажу.

Спускаясь вниз по лестнице, она снова поблагодарила Бога, что ей есть к кому спешить домой и есть кому ожидать ее возвращения.

Внизу в гараже стоял папин серый «ягуар», но Энн садилась за руль крайне редко, и только за городской чертой.

Спустившись в метро, она поехала в Британский музей, где ее ждал мистер Катерленд, давний и близкий друг отца, с которым он учился вместе в Оксфорде. Он сказал ей при прошлой встрече, что через две недели возвращается в Израиль, на озеро Кинерет, продолжать раскопки, откуда приехал на похороны ее отца, и предложил поехать с ним:

– Энн, я и миссис Катерленд будем очень рады, если ты поедешь с нами. Я думаю, проблем с твоим оформлением не будет. У тебя, правда, нет специального образования, зато немалый опыт. Работа, моя девочка, в самом деле лучшее лекарство, как ни банально сие звучит. Глостера ты можешь взять с собой.

Энн тогда слушала его и испытывала щемящую благодарность за участие к ней и заботу. Оказывается, кому-то есть до нее дело. Она снова поедет на Восток, увидит в январе ярко-голубое небо, красный песок, окунется в привычные занятия. Но потом в голову ей пришли совсем другие мысли…

В музее она прямо прошла в кабинет, узкий, с высоким окном. Мистер Катерленд ждал ее, большой, грузный, он поднялся ей навстречу, протянул руки.

– Милая моя девочка, я так рад, что ты держишься молодцом. Вид у тебя бодрый, боевой.

Энн от души была благодарна ему за эти слова, хотя подозревала, что сказал он их не совсем искренне.

– Надеюсь, ты захватила с собой все документы, Энн? – продолжал он. – Сейчас ты пройдешь к моему секретарю…

Его светло-голубые глаза излучали готовность помочь дочери своего друга. Он снова повторил, что ее присутствие на раскопках будет очень кстати, что она составит компанию миссис Катерленд, что ее помощь будет весьма полезна.