Гольдстейн лежал на койке, положив руки под голову, и мечтательно думал о жене и ребенке. Вся горечь и переживания, вызванные потерей Уилсона, на какое-то время отошли на задний план иод влиянием последовавшего затем отупения. Он проспал полтора дня, и путешествие с носилками казалось теперь таким далеким. Он даже не обижался теперь на Брауна и Стэнли, потому что в его присутствии они испытывали некоторую неловкость и, казалось, боялись его потревожить. К тому же теперь у него был друг. Между ним и Риджесом возникло взаимопонимание. День, проведенный вместе на побережье в ожидании взвода, прошел неплохо. И, не сговариваясь, они выбрали себе койки рядом, когда оказались на катере. Правда, были минуты, когда Гольдстейна охватывали сомнения. Его друг — из батраков, из бездомных бродяг. Почему ему достался именно такой? Гольдстейну стало стыдно зa себя, за то, что он так думает о Риджесе; так же стыдно, как бывало, когда в его голове мелькала случайная подозрительная мысль о жене. Ну и что ж, что его друг неграмотный? Риджес хороший человек. В нем есть что-то прочное, надежное, «от земли», как говорится.

Катер шел в миле от берега. По мере того как день клонился к концу, люди начинали понемногу двигаться и с интересом заглядывать через борт. Медленно проплывал мимо остров, все такой же непроницаемый, такой же зеленый, весь в зарослях джунглей, вплотную подходивших к воде. Они прошли мимо небольшого полуострова, который заметили еще на пути в разведку, и кое-кто начал высчитывать, сколько еще осталось плыть до бивака.

Полак пробрался в корму, где находился управлявший катером рулевой, и расположился под брезентовым навесом. Солнце подходило к горизонту, ярко отражаясь от каждого всплеска волны, в воздухе стоял пряный запах растительности и океана.

— Ух, как здесь здорово! — сказал Полак рулевому.

Тот что-то проворчал. Его чувства были задеты, потому что солдаты взвода заплевали судно.

— Ты, кажется, чем-то недоволен, друг? — спросил Полак.

— Я недоволен такими умниками, как ты.

Полак пожал плечами.

— А ты, друг, побыл бы на нашем месте. К нам нужно относиться снисходительнее, мы прошли через ад, и нервы у нас не в порядке.

— Да, я думаю, вам было нелегко.

— Еще бы. — Полак зевнул. — А завтра, вот увидишь, они опять пошлют нашего брата в разведку.

— Ведь операция уже почти закончена.

— Откуда ты знаешь? Как это закончена?

Рулевой удивленно посмотрел на него.

— Господи, ребята, я и забыл, что вы пробыли в разведке целых шесть дней! Вся эта проклятая операция закончилась. Мы убили Тойяку. Пройдет еще неделя, и здесь останется не больше десятка япошек.

— Что-о-о?

— Ну да. Мы захватили их склад снабжения. И лупим их. Вчера я видел эту линию Тойяку собственными глазами. У них там бетонные доты с пулеметами, секторы обстрела и всякая другая чертовщина.

Полак выругался.

— Значит, все кончилось, да?

— Почти что.

— И мы чуть не свернули себе шею просто так, задаром?

Рулевой оскалился:

— Высшая стратегия.

Полак сошел вниз и сообщил новость взводу. Это сообщение, казалось, всех устраивало. Солдаты зло шутили, ворочались на своих койках и подолгу бессмысленно смотрели на бортовые переборки. Но вскоре до их сознания дошло, что если операция закончилась, то они не будут участвовать в боевых действиях по крайней мере несколько месяцев. Это вызвало у них замешательство и раздражение, и они уже не знали, как отнестись к этой новости.

Неужели то, что они перенесли в разведке, никому не нужно было? При их усталости мысль об этом сначала чуть не вызвала у них истерику, а потом бросила в буйное веселье.

— Эй, вы знаете, — выкрикнул Вайман, — перед уходом в разведку я слышал, что дивизию пошлют в Австралию, а нас всех превратят там в военных полицейских!

Раздался общий хохот.

— Ну да, в полицейских, а тебя, Вайман, пошлют домой!

— Разведвзвод будет личной охраной генерала.

— Макартур использует нас на строительстве для него еще одного дома в Холландии.

— Из нас собираются сделать сестер милосердия! — закричал Полак.

— Дивизия будет нести постоянный наряд по кухне.

Высказывались самые нелепые и смешные предположения. Судно, до этого почти безмолвное, теперь содрогалось от взрывов смеха. Веселые, злые, охрипшие голоса разносились далеко по воде. Каждый раз, когда кто-то что-то произносил, раздавался новый взрыв истеричного смеха. Даже Крофт оказался вовлеченным в этот шум.

— Я с удовольствием стану поваром, только мне не хочется покидать тебя, сержант! — съязвил Полак.

— А, идите вы... Вы просто базарные бабы, — растягивая слова, проговорил Крофт.

— Прямо сейчас идти, сержант? А куда, кругом ведь вода? — продолжал острить Полак.

Веселье лилось непрерывным потоком, как круги на воде от брошенного камня, встречающие на своем пути другие круги от другого камня. Едва кто-нибудь раскрывал рот, как они разражались диким истеричным хохотом, смеялись почти до слез.

Смех затихал медленно, прорываясь вновь и вновь, как языки пламени из-под наброшенного на костер хвороста, и наконец прекратился совсем. Осталась приятная усталость, пришедшая на смену напряжению; боль в мускулах щек и в груди от громкого смеха приносила людям радость, они с удовольствием вытирали слезы на щеках. Потом наступила абсолютная депрессия.

Полак попытался вызвать новую волну смеха и запел веселую песенку, но его поддержали немногие. Их голоса звучали слабо, теряясь в безмятежных просторах океана. Судно медленно продвигалось вперед, и шум пыхтящих моторов почти полностью заглушал голоса.

Крофт поднялся со своей койки и задумчиво уставился через борт на воду. Ему не сказали, в какой день был выигран бой, и он ошибочно предполагал, что это произошло тогда, когда они потерпели неудачу на горе. Если бы они преодолели гору, то исход боя зависел бы от действий его взвода. Он даже не сомневался в этом. Крофт скрипнул зубами и с досадой сплюнул за борт.

Солдаты пели однообразно, как перезвон колоколов. Полак, Ред и Минетта сидели вместе на корме. При каждой паузе Полак надувал щеки и издавал «уа-а, уа-а-а», подражая звуку трубы с сурдинкой. Постепенно остальные начали следовать его примеру.

— А где Уилсон? — хрипло спросил кто-то, и все на мгновение замолкли.

Они слышали о его смерти, но это как-то не отложилось в их сознании. И только сейчас они вдруг поняли, что он умер. Это поразило всех и вернуло к привычной реальности войны и смерти, и песня прервалась на полуслове.

— Мне будет скучно без этого чертяки, — заявил Полак.

— А-а, брось ты, все это обычно, — пробормотал Ред. — Ребята появляются и исчезают... Пройдет время, и ты даже не вспомнишь, как кого звали.

Катер обогнул небольшой мыс, и теперь они увидели гору Анака.

Она казалась недосягаемой.

— Ребята, неужели мы взбирались на нее? — спросил Вайман.

Люди стояли у борта, указывая друг другу на скаты горы и споря, поднимались ли они на тот или другой хребет. Они прониклись неожиданной гордостью за самих себя.

— Да, здорова, проклятая!

— А мы ведь добрались почти до самой верхушки.

Они уже думали, как будут рассказывать об этом своим приятелям из других взводов.

— Мы просто-напросто сбились с пути в этой суматохе.

— Да, конечно.

И это тоже понравилось всем. (Заключительные забавные эпизоды, обычно венчающие рассказ.)

Крофт пристально смотрел на гору. Она казалась ему похожей на священного слона, который стоял высоко над джунглями и холмами, погруженный в свои мысли. Она была чистой и далекой и в солнечных лучах уходящего дня выглядела бархатисто-зеленой, с голубыми и коричневыми скалистыми скатами, не имеющими ничего общего с душными джунглями внизу. Его снова жгла прежняя мучительная страсть. К горлу подступил комок, и он не мог произнести ни слова, им опять овладело знакомое и в то же время необъяснимое состояние, которое всегда появлялось у него при виде этой горы. Покорить ее!