Казань, Новосибирск, Красноярск, Иркутск… На смену приключениям минувшего пришли новые, современные.
И все-таки монументальность ландшафта, величие и торжественность географических названий, чарующие нас и прославленные в мировой истории и литературе, уже знакомы нам, современным воздухоплавателям, еще по романам Жюля Верна.
Я взял в руки книгу в тисненом красно-золотом переплете, открыл ее на 224-й странице и прочел:
«А между тем двенадцать дней спустя, 2 октября, в 6 часов вечера бесконечная водная гладь открылась перед глазами путников.
Байкал и Ангара
Байкал находится на тысячу семьсот футов выше уровня моря. Его длина — приблизительно девяносто верст, а ширина — около ста. Глубина его неизвестна. Госпожа де Бурбулон передает со слов моряков, что Байкалу хочется называться морем, если же его назовут озером, то он тотчас же начинает бушевать. Но, по преданию, никогда ни один русский в нем не утонул.
Этот огромный бассейн пресной воды питается более чем тремя сотнями рек и окружен великолепной рамкой вулканических гор. У него нет другого выхода, кроме Ангары, которая, пройдя через Иркутск, впадает в Енисей несколько выше города Енисейска. А горы, которые его опоясывают, являются отрогами Тунгусских гор и принадлежат к обширной системе Алтайского хребта».
— Это я читал, папа. Но разве Байкальское озеро и вправду такое огромное, а Ангара такая бурная? Помнишь, в конце книги кто-то говорит… Вот: «…Я не раз видел, как температура падала ниже тридцати, даже сорока градусов, по Ангаре все время плыли льдины, но она не замерзала окончательно. Объясняется это, несомненно, ее исключительно бурным течением».[35]
— Правильно. Я четыре раза пролетал над юго-западной частью Байкала. Правда, один раз ничего не было видно из-за тумана. Но даже с самолета — а оттуда, с высоты двух — трех тысяч метров, можно одновременно видеть на земле пункты, находящиеся очень далеко друг от друга, — нельзя охватить взглядом это огромное водное или ледяное пространство. Байкал гораздо больше в длину, чем в ширину, и невероятно глубок. Когда-то говорили, что он так же глубок, как тоска ссыльных по родине и семье. Туда, в далекую снежную Сибирь, бесчеловечные русские самодержцы, жестокие цари и их жандармы, ссылали передовых людей, чтобы они, отрезанные от всего мира, физически и духовно гибли от нужды, одиночества и тоски. Здесь отбывали ссылку все великие люди царской России. Это было их школой революционной борьбы.
— А какая Ангара?
— И об этой реке можно сказать то же, что говорил наш друг Жюль Верн. Ангара действительно такая бурная, что даже с самолета видно, как она мчит свои темно-зеленые мутные воды по песчаному руслу. С плотов нам махали веслами и баграми. И должен тебе сказать, что плоты мчались как на пожар. По Ангаре их так и несет. Не хотелось бы мне там искупаться. Течение в Ангаре раз в десять сильнее, чем в Дунае.
— А рыба там водится?
— Не знаю, есть ли она в Ангаре, но с самолета я ее даже в Байкальском озере не разглядел. Байкальскую рыбу я обнаружил лишь в меню и сейчас же заказал ее. Она очень вкусная.
— А как она называется?
— Омуль. Это рыба типа форели. Все чехословацкие туристы по пути в Китай или из Китая ночуют в Иркутске, едят на ужин омуля и вспоминают Михаила Строгова. Взгрустнув, они заказывают водку и вспоминают то время, когда были в твоем возрасте.
— Папа, а дядя Каутский всегда говорит: холодно, как в Сибири. Расскажи, как выглядит Сибирь!
— Сибирь раскинулась на огромном пространстве Северной Азии. Ей принадлежит будущее — ведь там так много необжитых земель. Тебе это покажется странным, Мартин Давид, но здесь, в Европе, у нас другие масштабы, намного меньше. А чем ближе к Азии — Сибирь уже в Азии, — тем большие расстояния и большие цифры вырастают перед тобой. В Азии оперируют только крупными цифрами.
Сибирь — самая большая страна на свете. В Китае самое большое в мире население. Гималаи — самые высокие горы на земном шаре.
Как только перевалишь через Урал, начинаешь считать в миллионах и миллиардах. У нас иногда достаточно для подсчета пяти пальцев, а мы ведь все же не самая маленькая страна на свете. Но у нас красиво, и нам здесь хорошо, не правда ли?
— Конечно, папа.
— Советской Армии мы обязаны тем, что можем сейчас вот так сидеть и говорить на родном языке, и тем, что нашу страну у нас никогда никто не отнимет. А сколько советских воинов отдали свою жизнь на полях Европы! Советские войска уничтожили фашистскую армию и освободили Чехословакию. Вот по этим дорогам весной 1945 года грохотали советские танки, изгоняя разбитые фашистские дивизии из нашей страны. Советские воины были из далекой Сибири, или с Крайнего Севера, или с Украины, или Кавказа.
— Ты знаешь весь Советский Союз, папа?
— Что ты! Такую огромную страну, пожалуй, и узнать как следует невозможно. Но я был там несколько раз. Впервые — в 1931 году. В те времена в Праге люди, побывавшие в Советском Союзе, считались белыми воронами. Тогда вся Советская страна превратилась в огромную стройку, и каждый советский человек, чем бы он ни занимался, считал себя рабочим на этой стройке.
Началось огромное преобразование страны, превращение ее в промышленную державу. Я был свидетелем этого. С тех пор я побывал в СССР, или, по крайней мере, проезжал через СССР, раз десять. И каждый раз мне казалось, что я приехал в страну впервые — так быстро менялись ее облик и ее люди.
Сейчас Москва — огромный, сверкающий огнями город, бурлящий от зари до зари. Есть там и метро, и широкие улицы, и высотные здания, и большие заводы, громадные музеи, аэродромы и вокзалы. А в центре города стоит окруженный красной стеной Кремль — твердыня русской славы, — с церквами и колокольнями, с дворцами над рекой и курантами, которые играют гимн.
В СССР всегда хочешь вернуться и никогда не хочешь оттуда уезжать.
— А ты опять поедешь туда?
— Конечно, поеду. Но всегда буду возвращаться домой. Последние минуты перед отъездом из Москвы особенно врезаются в память. Первый раз я уезжал из Советского Союза домой в полдень 25 октября 1931 года и решил отправиться на пароходе «Феликс Дзержинский» через Ленинград в Киль, в Германии, а оттуда — поездом в Прагу. Мне в тот день повезло: не проходило часа, чтобы я не увидел что-нибудь такое, на что действительно стоило посмотреть. В тот момент, когда я выходил из гостиницы «Европейской», в СССР прибыли редкие гости: англичане, и среди них знаменитый английский писатель Джордж Бернард Шоу.
— Тот, который кактус?
— Да, писатель, которого я нарисовал в виде кактуса, потому что его язвительное остроумие так же колюче, как кактус. Направляясь на моторном катере к пароходу «Феликс Дзержинский», мы прошли мимо «Красина». «Красин» — знаменитый ледокол, который прославился в полярных экспедициях и спас жизнь многим путешественникам, затерянным во время полярной ночи в грозной ледяной пустыне Арктики. Ледокол произвел на меня огромное впечатление. За год до этого в Праге профессор Самойлович рассказывал нам, как вместе с командой «Красина» спасал экспедицию капитана Нобиле, дирижабль которого потерпел крушение в Северном Ледовитом океане на пути к Северному полюсу. Вместе с Нобиле летел и чешский профессор Бегоунек. «Красин» не очень-то красивый железный корабль, толстобокий, с красным килем, желтыми трубами и с красной пятиконечной звездой. Внешне скромный, он сейчас покачивается на волнах, словно почивает на лаврах своей славы.
Но это еще не все. Смотрю я на героя полюса «Красина» и вдруг чувствую, что на меня упала какая-то тень. Я поднял глаза. Совсем низко пролетает «Граф Цеппелин» — дирижабль, похожий на огромную станиолевую сигару. Я никогда не видел дирижаблей в воздухе. «Цеппелин» сделал два круга над Ленинградом и покачал носом, приветствуя толпы на площади Урицкого и около Смольного. Потом повернул к аэродрому и плавно, величественно исчез между домами. Белой ночью «Феликс Дзержинский» поднял якоря и медленно двинулся к Кронштадту.
