– Господи, куда гонят-то, куда? – Молодой корнет, старавшийся все время держаться поближе к Тешевичу, с тоской посмотрел по сторонам.

– А вы еще не поняли? – Седой подполковник, шагавший спереди, обернулся. – Вот заведут нас краснопузые куда подальше, в песок какой-нибудь, и порубают за милую душу…

– Не думаю, – хрипло возразил кто-то сзади. – На кой хрен тащить нас так далеко? И в подвале вполне могли кончить.

– Мне тоже так кажется, – корнет благодарно кивнул возразившему. – Да и потом, финны… У них и шашек-то нет.

– Не успокаивайте себя, молодые люди, – желчно заметил подполковник. – Не советую… Так или иначе, конец нам один. Просто мы им еще зачем-то нужны…

Возразить было нечего, и разговор сам собой оборвался. Некоторое время корнет шел молча, но потом томившие его неопределенность и страстная надежда на что-то лучшее заставили его обратиться к Тешевичу:

– Удивляюсь я вам, господин поручик! Мы с вами столько сидим вместе, а вы почти все время молчите…

– А что говорить-то, – процедил сквозь зубы Тешевич. – И потом, я же вас слушаю. Вы все время со мной рядом…

– А вы заметили? – Корнет смущенно улыбнулся и наклонился поближе к Тешевичу: – Я боюсь, господин поручик… Боюсь и ничего не могу с собой поделать. А вы какой-то… Извините меня, как закаменевший… Прошу вас, скажите, разве вам не страшно?

– Не знаю, – пожал плечами Тешевич и спустя минуту добавил: – Только если что, я ведь вам помочь не смогу.

– Неправда, господин поручик, неправда… – горячо зашептал корнет прямо в ухо Тешевичу. – Вы меня уже спасали несколько раз. Вы, как талисман… Я заметил, как приходят ночью за кем, вас всегда обходят. Ну и я… Поэтому возле вас… Но, конечно, если это вам в тягость, то я…

– Да господь с вами, – махнул рукой поручик. – Хоть за рукав держитесь, коли вам легче.

Тем временем колонна свернула с тракта и приостановилась у бревенчатой ограды старой пересыльной тюрьмы. Ворота открылись, пленные офицеры потянулись внутрь, и тут по их рядам прошло легкое волнение. Встречавший колонну краском, по виду тоже из бывших офицеров, раздавал входящим отпечатанные на грубой газетной бумаге небольшие листки-воззвания.

Офицеры брали их неохотно и мало кто, донельзя вымотанный дневным маршем, сразу начинал читать, большинство же, только скользнув взглядом по неровно отпечатанным строчкам, равнодушно прятали листовку в карман.

Отыскав закуток потише, Тешевич с наслаждением уселся на валявшуюся там охапку соломы и привалился спиной к потемневшим от времени бревнам ограды. Но отдохнуть поручику не пришлось. Едва он прикрыл глаза, как его растолкал возбужденный корнет:

– Господин поручик, господин поручик, я был прав!

– В чем? – открыл глаза Тешевич.

– Там, на листовках, обращение генерала Брусилова! – корнет махнул в сторону сгрудившихся неподалеку офицеров.

– Самого Брусилова? – приподнявшись, переспросил Тешевич. – Какое?

– Нам предлагают перейти служить в Красную армию!

– А-а-а, – Тешевич снова опустился на солому. – Они много чего предлагают…

– Да нет, тут другое! – Корнет опять затормошил Тешевича. – Они именно нам предлагают! На польский фронт!

– Польский? – на какую-то секунду оживился Тешевич. – Нам? Это что-то новенькое…

– Вот и я так считаю! Вы как?

Тешевич задумался, но ответить так и не успел. Где-то со стороны острожной канцелярии послышался шум, и от группы к группе взволнованных офицеров полетело:

– Строиться, господа, строиться!..

Не слишком ровные офицерские шеренги в точности повторяли косой излом ограды внутреннего двора и подковой сходились возле крыльца канцелярии. Тешевич сначала вовсе не желал идти в строй, но корнет так умолял его не дразнить судьбу, что поручик в конце концов сдался и очутился не только в первой шеренге, но еще и совсем рядом с крыльцом.

Охраны нигде не было видно, только у дверей канцелярии стоял давешний краском, явно ожидая, когда закончится построение. Чуть позже на ступеньках появились еще человек пять военных, но кто они, Тешевич определить не мог – знаков различия на одежде у красных не было, но судя по добротности обмундирования, обилию ремней и оружия, это были птицы весьма высокого полета.

Ожидая с некоторым интересом, кто из них заговорит и что скажет, Тешевич вдруг заметил маленького чернявого человечка, как-то сразу выдвинувшегося из-за спин красных командиров, в котором он с удивлением узнал того самого чекиста, что первым его допрашивал. Чернявый шагнул вперед, требовательно поднял руку и резко выкрикнул:

– Граждане офицеры! Я не буду говорить много! И о том, что привело вас всех сюда, не буду говорить вовсе! Да, у нас во многом разные взгляды, но Родина у всех одна!

Чекист сделал многозначительную паузу, и кто-то за спиной Тешевича с издевкой произнес.

– И чего только у нас не водилось…

Но на крыльце ехидную реплику вряд ли расслышали, и оратор снова вскинул руку.

– На нас напали польские паны! Они снова хотят решить давний спор, но это одна видимость! За их спиной стоят империалисты Антанты, которые только и ждут нашей погибели!

По шеренгам сразу прошел гул одобрения, и Тешевич отметил про себя, что комиссар сразу взял нужный тон. Правда, такое заявление можно было воспринимать двояко, но чекиста подобные тонкости, по всей видимости, не смущали, и он продолжал напористо выкрикивать:

– Граждане офицеры! Вы все прочитали воззвание генерала Брусилова, в котором он вас призывает встать на защиту нашей общей Родины! Мне понятны ваши теперешние опасения, но тот, кто был виновен, нами уже наказан, а вам всем предлагается выбор!

Чекист сделал явно преднамеренную паузу, вздохнул и гораздо тише, почти буднично закончил:

– Желающие могут немедленно предстать перед комиссией и после переаттестации, без промедления будут направлены для замещения командных должностей на польский фронт.

Тешевич инстинктивно сделал шаг назад и нечаянно толкнул стоявшего за ним корнета, который тут же страстно зашептал ему на ухо:

– Господин поручик, пойдемте! Господин поручик, это судьба, я верю…

Шевеление в строю не укрылось от чекиста, так и замершего по окончании речи на последней ступеньке. Он хищно крутанул головой, уперся взглядом в Тешевича и вдруг расплылся в улыбке.

– А-а-а, это вы… Я рад! Какое решение примете?

Тешевич вздрогнул, дернулся и, снова натолкнувшись на корнета, совершенно непроизвольно шагнул вперед…

Шурка Яницкий и Чеботарев шли по Гиринской. Рядом по мостовой грохотали колесами катившие в сторону Пристани пара ломовиков[7]. Крайняя подвода прошла так близко от тротуара, что неизвестно как оказавшийся в Харбине российский битюг[8] обдал поручика запахом горячего лошадиного пота.

Сейчас Шурка, третий день как выпущенный из Цицикарского заключения, глазел по сторонам. Он ожидал увидеть типично китайский город, но, к его удивлению, Харбин больше всего походил на какой-нибудь Аткарск или Саратов. По улице сплошь шли деревянные или каменные двух-, а то и трехэтажные здания типично русской архитектуры. Встречались и этакие купеческие «терема», а о вывесках и говорить не приходилось: рекламные надписи сплошь были русские и среди них особо часто мелькало упоминание «Торгового дома И.Я. Чурин и Ко».

Шурка даже не выдержал и спросил Чеботарева, кто это, на что полковник, упрямо куда-то ведший Яницкого, только отмахнулся и пренебрежительно бросил:

– Толстосум здешний, из иркутских купцов…

Некоторое время Шурка молчал и только приглядывался к прохожим. В своем большинстве они тоже казались русскими, и уж точно русской была веселая ватага молодежи, которая, судя по их громким репликам, явно собралась на левый берег Сунгари отдыхать и купаться.

В памяти поручика еще были живы воспоминания о метровой толщины речных льдинах, и чтобы как-то дать выход своему удивлению, Шурка поинтересовался: