– Но когда-нибудь – когда устроимся – мы начнем обживаться и обставляться всерьез!– сияя заявила Джина.

От этих слов Стив неожиданно вздрогнул, напрягся, потом резко вскочил и нарочито громко сказал:

– Я все еще голоден как волк. Где мороженое?

И вышел из комнаты.

– Доктор Рэйт присоединится к нам через полчаса,– произнес Иден Хартфилд, закрывая дверь своего кабинета и будто отгораживаясь от внешнего мира.

– Через полчаса? Но я думала...

Ханна и не пыталась скрыть досаду. Только необходимость встретиться с директором ожогового центра заставила ее прийти сегодня в офис доктора Хартфилда.

– Вы же отлично знаете, доктор Ломбард, что у нас с вами есть для обсуждения тема, которая не интересует доктора Рэйта,– мягко заметил Иден Хартфилд.– В связи с этим позвольте называть вас Ханна.

– Пожалуйста,– отозвалась она.

Ханна уже пять дней как вернулась из Куинслэнда, и все это время она откладывала звонок Хартфилду. Впрочем, встреча была неизбежна. Он прав. Она обязана рассказать ему о поездке, причем рассказать наедине.

С чего же начать? Ханна видела, что Хартфилд с нетерпением ждет. Он даже поторопил ее коротким вопросительным «Итак?»

– Что вы хотите сказать?– с трудом выдавила она.

– Вы убедили свою сестру вернуться домой или нет?

– Я даже не пыталась.

Его голубые глаза сузились, потемнели.

– Значит, поездка была напрасной.

– Отнюдь.– Внезапно Ханна рассердилась.– Я увидела сестру после двухлетнего перерыва. Я довольна ею. Она счастлива, спокойна. Больше мне ничего не требовалось. Я сделала что хотела.

Ханна лукавила. Изначально она намеревалась немного утихомирить пыл сестренки, раскрыть ей глаза на невеселую правду жизни, поведать о Патрике Лейси, в конце концов заставить пересмотреть отношения со Стивом – не столько, конечно, ради Салли, сколько ради самой себя. Но подходящий момент так и не выдался, обстановка вообще не располагала к откровениям, поэтому душевный разговор с сестрой так и не состоялся. Хуже того, Ханна ни слов предостережения Джине не сказала, ни совета не дала.

– Она счастлива!– с сарказмом передразнил Ханну Хартфилд.– И гори все огнем, так? Только это имеет значение?

– Для меня – да!– взорвалась девушка, прямо глянув в его сверкающие гневом глаза.– С Салли я не знакома!

– Вы знакомы только с ее жизненной ситуацией: ее оставил муж, на руках двое детей, третий на подходе, ни работы, ни денег, кроме тех крох, которые посылает раз в неделю Стив.

– Между прочим, Стиву эти обстоятельства известны не хуже моего. Воспитывайте его, а не меня!

– Именно это я всю жизнь и пытаюсь делать, поверьте!

– Увы, у меня были возможности убедиться в том, что это мало что дало.

Хартфилд сжал зубы, желваки заходили на скулах, но он взял себя в руки.

– Я не хотел вас обидеть,– как бы через силу выговорил он.– И еще... должен признать, что был неправ, обвиняя во всем вашу сестру.

– Очень великодушно с вашей стороны.

На эту шпильку он не обратил внимания и продолжал:

– Боюсь, здесь вообще некого винить. В конце концов, любовь очень сложная материя.

Хартфилд сказал это уже спокойно, задумчиво, почти отрешенно. Может, вспомнил какой-то собственный горький опыт, мелькнуло у Ханны. Она вдруг посмотрела на него другими глазами – сильные руки, тонкие длинные пальцы, которые творят чудеса... перед ней коллега, хирург, его эмоции, образ мыслей она легко может угадать. Сейчас он просто устраняется – это чисто профессиональный прием.

Любому медику, работающему в травматологии, реанимации, пластической хирургии, знакомы людские страдания: боль физическая и душевная, отчаяние, страх потери, страх смерти... И врач должен научиться держать дистанцию. Сострадать врач обязан, страдать вместе с больным – нет. Иначе он будет неработоспособен, загубит жизнь десятков людей и в конце концов – свою.

Ханна знала, что хирурги имеют репутацию людей циничных, даже равнодушных, жестких, но она знала также, что это неправда. Во всяком случае, к ней это не относится. Хирург-профессионал, хирург-кудесник должен найти золотую середину между холодным расчетом и человеческими эмоциями, между лечением и мучением. Хирург не имеет права превращаться ни в бездушное чудовище, ни в плакальщицу. Специалист по пластическим операциям и ожоговой хирургии, доктор медицины Ханна Ломбард эту середину нашла. А Иден Хартфилд? Он достиг блестящих служебных и научных успехов, в этом сомнений нет. Но что у него на сердце?

– Жизнь сложная материя,– в тон ему тихо сказала Ханна.

Эмоции Хартфилда вновь овладели им.

– Да, но это не решает наших проблем. Итак, что делать?

– Делать?

– Да, делать. Чтобы положить конец этому сумасшествию. Я признал, что зря искал правых и виноватых, но я не говорил, что умываю руки. Вы не могли бы по крайней мере уговорить сестру вернуться в Канберру хотя бы на время? Пусть чувства поостынут.

– Сомневаюсь, что это достижимо. Правда, я не пыталась.

– В таком случае...

– Послушайте, вы все время стремитесь плыть против течения, а мне кажется, что нам вообще не надо вмешиваться.

– Они производят впечатление счастливой пары?

– Да! По крайней мере...

Ханна осеклась. Как могла она объяснить Идену, что Стив витает где-то в облаках, что он упорно отказывается взглянуть действительности в лицо, не чувствует ответственности за свои поступки, не ощущает даже угрызений совести? Ханна не могла этого сделать, она инстинктивно боялась реакции Идена. Ведь одно его неверное движение – Джина останется с разбитым сердцем. Нет, эта история должна сама найти свой конец. И в свое время.

В Лондоне Ханна не сумела этого понять. Здесь же придуманная схема как всегда отступила перед реальной жизнью, с которой она познакомилась в Куинслэнде.

– Да, они счастливы. Думаю, у них есть шанс на настоящее долгое чувство.

– А как же Салли?

– Найдет свое счастье и Салли.

– Вы бессердечны.

– Нет. Я реалист. И вы, кстати, тоже. Поэтому мы не должны вмешиваться.

– То есть мы должны бездействовать, наблюдать, а потом склеивать разлетевшееся на куски зеркало?

– Совершенно верно.

– Это ваше кредо и в хирургии, а, доктор Ломбард?

– Наверное, я бы не стала хорошим врачом, будь это так,– хотела отшутиться Ханна.

– Да? Судя по вашей «семейной деятельности», все обстоит именно так...

Она вскочила. Ярость вновь охватила ее. Хартфилд использовал запрещенный прием, повернув разговор на личности.

– Доктор Рэйт будет с минуты на минуту,– отчеканила Ханна ледяным голосом.– Имеете ли вы сказать еще что-нибудь до его прихода? Предпочитаю сугубо профессиональные темы.

Намек был яснее ясного. Разговор о Джине и Стиве закончился.

Неожиданно миролюбиво Хартфилд пошел навстречу ее желанию, и она почти с наслаждением окунулась в родную стихию медицины.

– Сейчас мы переживаем переходный период,– начал Иден Хартфилд.– Учитывая это, наиболее серьезных пациентов пока отправляем в Сидней. Средний персонал укомплектован и вымуштрован, остались кое-какие бумажные и хозяйственные недоделки. Рядовые случаи мы уже несколько месяцев берем. Теперь, когда вы, доктор Ломбард, здесь, наши возможности расширяются. Мы изучили традиции и опыт разных травматологических клиник, ожоговых центров в Европе и США и выработали свой подход к организации всего дела. У нас будет особый профиль, подсказанный региональными, даже национальными особенностями.

– Поясните, что вы имеете в виду.

– Приведу пример. Не так давно я вернулся после годичного контракта в травматологическом центре Детройта. Солидная часть их ожоговых больных – это пострадавшие от огня в автокатастрофах, в результате употребления наркотиков и алкоголя, из-за несчастных случаев на производстве. В наших краях, на австралийском юге, скорее будут бытовые травмы, химические ожоги фермеров – из-за небрежности в обращении с удобрениями, например. Тяжелая промышленность будет доставлять нам меньше хлопот. Останутся, конечно, алкоголики, дети – наши вечные пациенты. Теперь вы понимаете, чем деятельность местного центра отличается от детройтского? И это касается не только нас, хирургов, но и медсестер, терапевтов, сотрудников социальной реабилитации.