Гаор пулей вылетел за дверь, скатился с крыльца и подбежал к машине. Окна, багажник, двери, ключи с собой. И бегом обратно. И сколько б ни было - это его.

   Пушинка, как и обещала, ждала его в прихожей, расправляя на вешалке хозяйкину шубу.

   Из-за закрытой двери смутно доносилась музыка. Радио или проигрыватель - понял Гаор, обнимая Пушинку. Она тихо засмеялась, прижимаясь к нему высокой упругой грудью.

   - А есть не хочешь? - тихо спросила она.

   - А я всего хочу, - ответно также тихо засмеялся Гаор.

   - Ну, так всё тебе и будет, пошли.

   Она привела его на кухню, где у большой плиты хозяйничала немолодая рабыня в скрывавшем волосы белом платке, тёмном платье и глухом белом фартуке.

   - Ай да молодец, - встретила она Гаора, - ты откуда ж такой рыжий будешь?

   - Я и есть Рыжий, - засмеялся Гаор, - мир дому и всем в доме, Мать.

   - И тебе мир. Ну, раз ты такой уважительный, то и накормим тебя со всем уважением. Милка, подай полотенце чистое, чего зеваешь. А куртку, молодец, ты сними, тепло у нас.

   Семилетняя Милка, черноглазая и черноволосая, неуловимо схожая с Пушинкой и одетая по-нарядному, но в фартуке, подала ему белоснежное полотенце и забрала его куртку.

   Так вкусно и обильно его ещё нигде не кормили. Да на фарфоровой "господской" посуде. А Мать, Милка и Пушинка втроём ухаживали за ним, как за дорогим и долгожданным гостем. И как заведено, как в сказках сказывают, приступили с расспросами, поставив перед ним тяжёлую стеклянную пепельницу, только когда он поел и закурил. Его хозяина они называли попросту капитаном, а по нескольким обмолвкам Гаор понял, что Мать жила вместе с хозяйкой в капитанском доме, когда ждали рождения сына-наследника. Узнав, что Гаор обращённый, сначала даже не поверили.

   - Это ж как так? Ты же совсем нашенский.

   Гаор приподнял волосы надо лбом, показав в доказательство своих слов клеймо.

   - И за что ж тебе такое? - ужаснулась Мать.

   Гаор невольно помрачнел.

   - Я бастард. Меня отец продал, - с привычной угрюмостью ответил он. - Наследник в карты проигрался, вот меня и... - он оборвал фразу.

   - Матери-владычицы, - Пушинка смотрела на него с ужасом и жалостью. - Как же так?

   - Это чтоб отец за-ради денег и кровь свою не пожалел, - покачала головой Мать. - Да разве ж бывает такое?

   - Значит, бывает, - заставил себя усмехнуться Гаор.

   - А мать-то твоя, она-то что...

   - Меня как в пять лет забрали у неё, так я её больше и не видел, - Гаор раздавил в пепельнице окурок. - И помнить запретили. Я даже имени её не знаю.

   Вроде он к таким разговорам уже должен был привыкнуть, а всё равно каждый раз как заново его прямо по сердцу било. И почувствовав это, Мать и Пушинка повели разговор уже о другом. В каких посёлках он бывал, да кого видел, может, о знакомых или родичах узнать придётся. Гаор успокоился, даже забалагурил. Пушинка и Мать охотно смеялись его шуткам. А потом Пушинка посмотрела на слушавшую его, раскрыв рот, Милку.

   - Ну-ка, слетай, посмотри, как там.

   - Ага, - выметнулась из кухни Милка.

   Вернулась она почти сразу и от двери кивнула Пушинке, подмигивая сразу обеими глазами. Пушинка рассмеялась и встала.

   - Пошли, Рыжий. Хоть миг, да наш. Так, Мать?

   - А чего ж нет, - ответила Мать, убирая посуду со стола, - пока кровь молодая, пусть себе играет. По доброму-то согласию да в общее удовольствие куда как хорошо.

   - Спасибо, Мать, - встал и Гаор.

   Из кухни по маленькому коридорчику Пушинка провела его в комнату с тремя кроватями.

   - Так вы втроём тут? - удивился Гаор.

   - Ничо, - засмеялась Пушинка, - задёрнемся, раз ты стеснительный.

   Только тут он увидел, что угловая кровать отделяется от комнаты цветастой занавеской.

   - Задёрни, - кивнул он.

   Она пожала плечами, но задернула занавеску. И тогда он обнял её и стал целовать в лицо, в грудь в вырезе платья. Она тихо рассмеялась, обнимая его за голову и прижимая его лицо к груди.

   Они раздевали друг друга, смеясь и целуясь, так спокойно, будто у них впереди и впрямь... времени не считано. А когда и как она сняла с кровати пёстрое, сшитое из разноцветных лоскутков покрывало и откинула толстое стеганое одеяло, он даже как-то не заметил.

   Занавеска не доходила до потолка, и света хватало. А он... он за эти годы так толком ни разу и не видел тех женщин, с которыми был близок. В вещевой у Сторрама, в фургоне, в ночной избе, в своей повалуше... всегда ночью или в темноте. А здесь... Гаор даже на мгновение отстранился от Пушинки, разглядывая её так, будто в жизни голой женщины не видел. Она рассмеялась.

   - Ну, давай и я на тебя погляжу. Ишь ты, ладный какой. И чего стеснялся?

   Гаор невольно покраснел, и Пушинка, всё ещё смеясь, порывисто притянула его к себе. Здесь было так тесно, что или падай на пол, или на кровать. Пружины весело звякнули под двойной тяжестью. На мгновение он испугался, но Пушинка опять засмеялась, колыхаясь под ним грудью и животом, и ему стало уже совсем ни до чего...

   Потом они лежали, отдыхая, и Пушинка гладила его по волосам, перебирая кудри.

   - Жаркий ты, горячий.

   - А ты сладкая, - повернул он к ней голову так, чтобы её ладонь скользнула по его лицу.

   - Понравилось никак? - засмеялась Пушинка.

   - Ага, - искренне согласился он.

   Стукнула, открываясь дверь, тяжелые шаги, и негромкий голос Матери.

   - Спите себе, тама до утра теперь.

   Гаор негромко рассмеялся.

   - Спасибо, Мать, - ответила Пушинка и, откинув одеяло, села. - Давай, сложу твоё, чтоб не помялось зря.

   - Мг, - согласился Гаор.

   Сквозь неудержимо накатывающую дремоту он слышал, как Пушинка собирала и куда-то относила его вещи и своё платье, как о чём-то говорила с Милкой и Матерью, но слова доходили смутно, оставаясь непонятными. Вот, вроде по шумам судя, легли и Мать с Милкой. Что, так поздно уже? А как бы ни было. От подушки тонко, еле ощутимо пахнет травами, будто набита ими, запах горьковатый и приятный, вот щёлкнул выключатель, и веками он ощутил темноту, чуть слышно звякнули кольца занавески.

   - А то душно будет, - тихо сказал совсем рядом голос Пушинки.

   Не раскрывая глаз, он протянул навстречу её голосу руки.

   - Иди сюда.

   - А куда же я денусь, - ответила она очень серьёзно.

   От мягких тонких волос Пушинки так же пахло травами, летом, и он зарывался в её волосы лицом и ладонями. И было так странно, приятно странно ощущать её руки в своих волосах, на своём лице и теле. Ну да, щетины-то теперь у него нет, не колется нигде. И почему-то он совсем не беспокоился, что скрип и звяканье пружин побеспокоят Мать и Милку, что кто-то из них увидит его, занавеска-то отдёрнута, а ему... когда не насильно, не обманом и не за деньги - пришла вдруг необычно чёткая законченная фраза - греха нет и стыда нет...

   Посреди ночи Гаор проснулся, оттого что вдруг пересохло в горле, и стал осторожно выпутываться из одеяла.

   - Ты чего? - сонно спросила Пушинка.

   - Пить хочу.

   - Лежи, я принесу. А то ещё налетишь на что, перебудишь всех.

   Замечание было резонным, и он остался лежать. Пушинка, еле слышно шлёпая босыми ногами - видно, за лёгкий шаг и прозвали так, подумал Гаор, а так-то она увесистая, есть за что подержаться - принесла ему в толстой фаянсовой кружке холодного щиплющего язык кваса. Квас - питьё летнее, это он уже знал хорошо. Зимой-то откуда?

   - Откуда такой? - спросил Гаор, переводя дыхание между глотками.

   - Мать варит, - ответила Пушинка. - У нас не переводится. Твой тоже его любит. Как приедет, так мы на ночь им в спальню целый кувшин ставим, а к утру пустой. Ещё?

   - Нет, спасибо, - вернул ей Гаор кружку. - Давай, ложись.

   - Экий ты скорый, - засмеялась Пушинка, - подождёшь, пока кружку отнесу.

   Забрала кружку и ушла. Гаор ждал её, приподнявшись на локте и вглядываясь в тёплую спокойную темноту.