- Эй, как тебя, Рыжий, спишь?

   - Сплю, - ответил Гаор, не открывая глаз.

   - Чего так? - не отставал спросивший.

   - Жрать хочу, - ответил по-прежнему с закрытыми глазами Гаор и пояснил памятной с училища присказкой, - чего не доем, то досплю.

   Несколько голосов засмеялись.

   - А ты, паря, того, языкатый.

   - Он могёт, - подтвердил ещё чей-то голос, - нас там тряхнуло, так он такое загнул... Эй, Рыжий, ты чего тогда так?

   - Кожу наручником защемило, - ответил Гаор, открыл глаза и сел.

   - Тады хреново, - согласился сидевший рядом светлобородый черноглазый мужчина, - а ты здоровско на суржике чешешь, и не скажешь, что обращённый.

   О смысле нового слова Гаор догадался, но все же уточнил.

   - Суржик - это что?

   - А когда зерна разные намешаны, - светлобородый рассмеялся, - ну и слова, понимашь.

   - Понятно, - кивнул Гаор.

   - Так откуль знашь?

   - Так не первую неделю ошейник ношу, - усмехнулся Гаор, - вот и выучился.

   - А надели за что?

   - Я бастард, - привычно ответил Гаор, - меня отец продал, наследник задолжал, вот меня и продали.

   Говорилось об этом легко и даже - с удивлением заметил Гаор - без особой злобы или обиды, слишком далеки были теперь Юрденалы и та, прежняя жизнь.

   - А не врёшь? - засомневался сосед, - голозадые, они сволочи, конечно, но чтоб отец сына родного в рабство продал...

   - Смотри, - Гаор спокойно приподнял волосы надо лбом, показывая клеймо.

   - Ух ты! - удивились заинтересовавшиеся их разговором, - не видали такого.

   - Ну, так и отцов таких немного, - усмехнулся Гаор.

   По коридору скрипела, приближаясь, тележка с вечерним пайком, и надзиратели лупили по решётке, приказывая старшим строить камеры на выдачу.

   Гаор оказался в предпоследней четверке рядом со светлобородым. Звали того неожиданно - Черняком.

   - Чего так? - невольно удивился Гаор, - ты ж светлый.

   - По матери я, - объяснил Черняк, вытряхивая в рот последние капли из кружки. - Чернава она. Ну, мы все и Черняки. По посёлку-то различали нас, а здеся и родовое сойдёт.

   Гаор задумчиво кивнул, отдавая кружку правофланговому их четверки. Вот оно, значит, как, нет, листы здесь доставать рискованно, стоит запомнить. Вот почему его так усиленно спрашивали о материном имени, и как звала его мать, и как звали саму мать. Его личное имя и родовое. А он ни того, ни другого не помнит. Хорошо его обработал Сержант. А Ворон говорил, что ему ещё повезло, что память отбивали, а не выжигали током. Судя по рассказу Ворона, действительно, повезло.

   Распорядок Гаор помнил хорошо, да и не было в нём ничего особенного. Ну, пересчёт, ну, обыск, подумаешь. Раздали одеяла и прокричали отбой. Как все, он плотно завернулся с головой, тщательно подобрав одеяло под ступни. А хорошо как чуньки помогли, весь день, считай, босиком, а не болят совсем ноги, а может, ещё и потому ноги выздоровели, что он по росе походил, когда Мать-Землю заклинали. Тогда по земле, а в прошлом году уже по газону, по росистой траве. Хорошо, что Сторраму приспичило газон сделать. И трава удачная оказалась, как раз её подстригли на неделе, и не помялась, утром встали, так как и не было ничего. И голова чистая осталась, пара травинок запуталась, так их в момент вычешешь, это тебе не торф отмывать.

   Гаор был готов думать сейчас о чём угодно, даже "ящик" вспоминать, лишь бы не дать прорваться жгучей рвущей горло тоске, не завыть от горя и отчаяния, как он выл тогда в Алзоне, чудом выбравшись на берег болота, в котором медленно тонули грузовики его взвода. Они бы проехали, если бы не шальная мина, разметавшая узкую гать. И на Малом Поле, когда утром был полк усиленного состава, почти полторы тысячи человек, а вечером их, уцелевших, построили в сводную неполную роту, на том же месте, откуда они начинали утреннее наступление. И сказали, что задача не выполнена, и... он не слушал, что там говорил прибывший из штаба. В ушах гудело от контузии, ноги дрожали и подкашивались, он весь был в грязи, своей и чужой крови, и в сознание прорывались только отдельные брюзгливые слова обходившего их строй высокого - он даже звания его не разобрал от головной боли - чина.

   -... сброд... никакой выправки... что значит "не пройдут"?... трусы... гоните... да, мы не можем рисковать всей операцией... ну поставьте заграждение...

   А у него даже злости не было, хотя он, как и все, сразу понял, что заграждение - это спецура, которых поставят за их спинами, чтобы они шли только вперёд...

   ...Гаор осторожно, чтобы не потревожить соседей, повернулся внутри одеяльного кокона на другой бок. Было это, было и другое, и спи, сержант. Мужайтесь, худшее впереди... С этой любимой фразой Туала он и заснул.

   А назавтра его почти сразу после завтрака выдернули из камеры и отправили к врачу. Всё было как тогда. Только он шёл, ни на что не надеясь и не рассчитывая. Лестницы, коридоры, краткие команды за спиной. Он для надзирателя не человек, так ведь и надзиратель ему нелюдь. А хорошее слово. Ёмкое, всё сразу объясняет и на место ставит.

   Кабинет тот же или другой, но очень похожий. Врач был другой, мужчина. Смотрел и щупал резко, даже грубо, так обычно смотрят в армии. Дескать, знаю, что симулянт, не обманешь. Эта способность армейских врачей, с чем к ним не приди, первым делом подозревать пришедшего в симуляции, его и тогда удивляла. Но не обижала. Обижаться на кого бы то ни было он отвык ещё в училище. Не можешь отомстить, значит, наплюй и забудь. Гаор послушно вставал на ростомер и весы, дышал и задерживал дыхание, вставал на колени и в полный рост. В своём здоровье он был уверен, а остальное ему по хрену.

   - Здоров, убирай его.

   - Пошёл.

   "И вы пошли..." - мысленно ответил Гаор, одеваясь в тамбуре. Какое-то злое равнодушие все плотнее охватывало его, хотелось только одного: оказаться в камере, среди своих. А все эти пинки, тычки и оплеухи... калечить его перед продажей не будут, а на надзирателей обижаться совсем глупо. Нелюдь она нелюдь и есть. Чего с неё взять.

   В камере, пока его гоняли к врачу, произошли изменения. Не было, как он сразу заметил, Большака, а вот на его собственном месте на нарах сидел новый парень с просвечивающим из-под короткой и редкой чёрной чёлки клеймом-точкой.

   - А ну, пошёл, - остановился перед ним Гаор.

   - Чиго? - взвизгнул парень.

   - А того! - Гаор ухватил его за шиворот и легко отбросил к решётке.

   Выжидательно молчавшая камера одобрительно загудела. Парень вскочил на ноги и кинулся на Гаора. Гаор отработанным ещё в училище приёмом перехватил занесенную для удара руку и завернул её за спину противника.

   - Тебе как, категорию сменить или придавить сразу? - почти ласково поинтересовался он.

   Накопившаяся злоба требовала выхода, и блатяга подвернулся очень кстати. Но Гаор ещё сдерживал себя, не желая и впрямь убивать дурачка или, того хуже, подставлять под утилизацию на сортировке. Но избить его, хорошо избить без особого членовредительства, благо, и старшего нет - это он с полным удовольствием. Парень задёргался, пытаясь сунуть свободную руку в карман брюк. Гаор легко перехватил её, сам нашарил и достал маленькую, не длиннее ногтевого сустава, но острую бритву.

   - Ах ты, поганец, - даже удивился Гаор.

   Теперь ему стало понятно молчание, которым его встретили. Большака выдернули и сунули эту тварь, и блатяга решил навести свои порядки, пугая поселковых работяг, что порежет их. А если бритву обнаружат на обыске, то отвечать придется всем. Ну, он сейчас его от таких штучек отучит.

   - Я ж тебя сейчас к решётке прижму и подержу, пока не обуглишься.

   - Пусти, - дёрнулся парень, - я ж тебя...

   - Что? Ты кого лечить вздумал, сявка?

   - Ты его в парашу макни, - посоветовал Черняк, - чтоб охолонул.

   Сразу нашлись и желающие помочь в этом благом деле. Гаор отпустил утратившего весь задор парня, и того сразу перехватило несколько человек. Сломав и спустив бритву в парашу, Гаор заново уже тщательно обыскал захныкавшего парня - вдруг тот ещё что запрятал - и спросил остальных.