А завтра мне нужно выступить в роли обезьяны, подумала Милли, и перебороть боязнь сцены. Петь, танцевать, смешить людей и не упасть с роликовых коньков.

— Не волнуйся, — весело заверил Лукас, — у тебя получится. Первый блин всегда комом. Закрой глаза и думай о деньгах.

— Если я закрою глаза, — возразила Милли, — я точно упаду.

Когда она вернулась домой, звонил телефон. Схватив трубку, Милли сказала:

— Да?

— Одиннадцать букв. Это просто.

Сердце ее заныло, она ничего не могла с этим поделать. Ей вовсе не хотелось, чтобы оно болело, но это происходит тогда, когда происходит, и вы не можете этого контролировать.

— Покраснение, — произнесла Милли. Боже, какое совпадение, именно это происходило сейчас ее лицом. Ей так давно никто не нравился, что она совсем забыла обо всей этой мороке, когда тебя бросает в краску. Она даже не подозревала, что можно покраснеть, когда ты одна в комнате.

— Отлично. Подсказка: «предмет женской одежды конусообразной формы».

— А... шляпа ведьмы!

— Не совсем, попробуйте еще. Нижнее белье, одиннадцать букв.

— Бюстгальтер! О мой герой, вы нашли мой красный бюстгальтер! — Милли издала радостный крик.

— В машине.

— Ой, здорово! Это мой самый любимый лифчик! Когда я вернулась домой и поняла, что его нет, я решила, что он, вероятно, выпал у меня из сумки на пляже. Мне представлялось, как его смывает волна, он много недель носится в открытом море и в конце концов оказывается в Америке.

Она опять несет околесицу. Ладно, прекрати это.

— Я нашел его сегодня утром. — Хью сделал паузу. — Под пассажирским сиденьем.

Многозначительная пауза.

Сначала Милли просто была счастлива, что слышит его голос — и так скоро, — и очень рада, что ее лучший лифчик не потерялся. Но за этот короткий промежуток времени, многозначительную паузу между предложениями, длившуюся доли секунды, ужасная правда обрушилась на нее бетонной глыбой. Милли вся похолодела.

Он считает, что я сделала это специально. Он думает, я сознательно спрятала лифчик в машине, чтобы был повод снова с ним встретиться!

Боже, это был трюк в стиле Эстер. Милли спрашивала себя, как, ради всего святого, убедить его теперь, что она не имела ни малейшего представления, что оставила бюстгальтер у него в машине, и, что еще важнее, она совсем не собиралась устраивать такую мерзкую ловушку, никогда в жизни.

Но Хью, конечно, не знал, что она не из таких девиц. Не похожа на пронырливую Эстер. Он полагал, что она сделала это намеренно. И если она попытается ему объяснить, что она не такая, как Эстер, и что, честное слово, все произошло случайно, то, как поняла Милли, только осложнит положение.

Потому что — давайте взглянем правде в глаза — ее сердце определенно заныло. Она пришла в восторг, когда услышала его голос по телефону.

О боже — это было жуткое предположение, — а что, если подсознательно она специально оставила лифчик под пассажирским сиденьем?

— Послушайте, у меня в Ньюки завтра днем назначена встреча. — Голос Хью прорезался сквозь ее внутренние сомнения. — Если будете дома около пяти, я заеду и завезу его.

Милли зажмурила глаза, затем снова открыла.

— Замечательно. — Она заставила свой голос звучать жизнерадостно и с энтузиазмом, как ни в чем не бывало. — Мой маленький лифчик возвращается! Возможно, мы с Эстер даже устроим в его честь вечеринку. О, — добавила она, как будто ей только что пришло это в голову, — завтра днем нас не будет дома, поэтому не стоит звонить в звонок. Просуньте его в щель почтового ящика, ладно?

* * *

Тебя мы очень любим,

Мы ценим твой талант.

Ты вырежешь аппендицит,

Поставишь трансплантат.

Среди всех хирургов

Ты — номер один,

Такой аппетитный,

Не хуже Дорин.

С годами ты все лучше,

Ведь сорок — лишь начало.

Так встретимся ж в «Короне»,

Там выпивки немало.

Милли в последний раз перечитала текст. Если честно, это какая-то белиберда.

Но, по крайней мере, не она эту белиберду сочинила. Коллектив операционной, который заказал гориллограмму, переслал вчера текст по факсу в офис Лукаса и, без сомнения, был в восторге от собственного сочинения. Ей только оставалось его продекламировать.

— Отлично, он вышел из операционной, — прошептала одна из хирургических сестер. Схватив Милли за руку, она провела ее по коридору и повернула направо: — Запомните, он блондин с обвислыми усами.

— Ясно. — Милли опустила голову гориллы на место.

— Готовы?

— Готова.

— Можете в нем дышать?

— Не очень, нет.

— Ладно, ничего страшного, — захихикала медсестра. — Давайте, вперед!

Это была не работа, а мечта. Джеймс, хирург-регистратор, чей день рождения отмечали сегодня, был славным малым. Сорок с лишним его больничных коллег, которые умудрились набиться в кафетерий, гикали, свистели и аплодировали всему подряд. Милли казалось, что она выступает на сцене. Она каталась на роликах вокруг Джеймса и зачитывала уморительный текст. Очевидно, его шутливое содержание значило гораздо больше для его коллег, чем для Милли, поэтому все хохотали до упаду. Затем появился десяток или около того фотоаппаратов и засверкали вспышки, похожие на салют, а Милли тем временем вручала Джеймсу футболку с надписью: «Я клиент Кемпа» и бутылку дешевого игристого вина. Она сняла голову гориллы и поцеловала Джеймса в щеку. Он подхватил ее на руки, немного покружил и сказал, что никогда еще не видел гориллу со светлыми кудряшками. Затем, вернувшись на твердую почву, Милли организовала из присутствующих хор, исполнивший «С днем рождения».

Снова защелкали фотоаппараты. Ей снова сказали, что она отлично справилась. И одарили продолжительными аплодисментами. Она была уже не здесь, она была звездой мюзик-холла, которую публика вызывала на бис после аншлагового представления в лондонском «Палладиуме».

— Это был мой дебют, — счастливо поделилась Милли с Джеймсом перед уходом.

— Не беспокойтесь, — успокоил Джеймс. — Мы нашим пациентам никогда не говорим об этом. — Он усмехнулся. — Они почему-то предпочитают не знать.

Милли вернулась домой к четырем часам, все еще на седьмом небе от полученного заряда адреналина. Ей стоило большого труда не поддаться искушению вымыть голову (голова гориллы совсем примяла волосы), поправить макияж, встретить Хью у дверей и порадовать новостью, что она вернулась раньше, а потом поведать историю замечательного триумфа.

Но именно такого поведения можно было бы ожидать от девушки, которой настолько недоставало таланта обольщения, что она специально оставила свой лучший кружевной бюстгальтер на полу его машины.

Именно это и сделала бы Эстер.

Я не должна открывать входную дверь, когда он появится, поклялась себе Милли.

Или окно.

Хью опаздывал. Он не собирался приезжать. Он осознал, что не сможет расстаться с ее неотразимым красным бюстгальтером, прекрасно сконструированным и с дополнительными прокладками, фантазировала Милли. Может, он сам захотел его носить.

Выглядывая из-за занавесок в комнате Эстер, в половине шестого Милли заметила его машину, затормозившую у дома. Как заправский снайпер, Милли моментально рухнула на пол.

Он позвонил в дверной звонок и подождал. Видимо, хотел сначала проверить, нет ли ее дома. Просто из вежливости, подумала Милли. Я не должна, не должна открывать дверь.

Перемещаясь, как краб, по ковру в спальне Эстер, она доползла до лестницы и, прижимаясь к полу, увидела, что металлическая откидная крышка почтового ящика поднялась, и в щели появилась алая атласная лямка. На мгновение она представила, что можно ее схватить и напугать Хью. Боже, они будут тянуть лифчик каждый к себе — сама мысль об этом казалась такой подростковой и незрелой.