– Если в твоем веке так должен выглядеть хорошо одетый джентльмен, то должен сказать тебе, Энджели, что я лучше нарядил бы в это болонку!
После замечания Дегтярника Энджели в раздражении ушла, но перед уходом всетаки ответила:
– Что ж, по крайней мере в нашем веке собаки пахнут лучше, чем люди вашего века!
По правде говоря, беглецы из 1763 года видели душ в современной ванной. Но воспользоваться им они не решились. Дегтярник так и не послушался совета мыться каждый день. Уже не в первый раз Энджели делала замечания по поводу его отношения к личной гигиене, но это не оченьто его занимало.
– Я мужчина, – ответил Дегтярник, – а не цветок.
Уходя, Энджели для пущего эффекта с силой хлопнула дверью, но на лице у нее была улыбка. Она достаточно хорошо осознавала, насколько далеко можно заходить с Вига Риаззой, или, как называл его Том, с Синекожим, в обсуждении его темной щетины или выяснении причины того, что его зовут Дегтярник. Однако не следует забывать, что перед ней человек, которому очень не нравится, когда его подлавливают. Да, ее наглость он воспринимает с юмором. Это хорошо, поскольку Дегтярник относится к категории людей, с которыми лучше не ссориться… Когда они однажды пошли во время ланча в БеталГрин, чтобы встретиться с худющим парнем в длинном кожаном пальто, она наблюдала, как Дегтярник продемонстрировал темную сторону своей личности. Это была та черта его характера, проявление которой Энджели уже видела на станции метро. На эти свойства Дегтярника часто намекал Том, никогда не позволяющий себе переступить некую границу.
Встреча в БеталГрин была устроена потому, что Дегтярник хотел поговорить о размещении некого добра, полученного таким способом, который требовал весьма значительной осмотрительности. Скупщик краденого, к несчастью для него, повел себя с Дегтярником несколько грубовато. Он вкратце рассказал о своем предложении, и суть его предложения произвела на Дегтярника еще худшее впечатление, чем манеры скупщика. Не говоря ни слова, Дегтярник встал, поднял собеседника за плечо и, надавив на какойто нерв большим пальцем, будто щипцами, вывел парня из ресторана. Том и Энджели наблюдали через окно, как Дегтярник чтото спокойно говорил скупщику на ухо. Когда они вернулись к столу, лицо скупщика было цвета грибного супа, а сам он с трудом удерживал вилку трясущейся рукой. Энджели заметила, что Том отвернулся в сторону и опустил руку в карман в поисках своей драгоценной мышки. Но она с некоторым удовлетворением отметила, что после ее лекции о камерах слежения Дегтярник по крайней мере сообразил выйти наружу, чтобы указать невезучему скупщику на его ошибки.
Жизнь с этой парочкой была определенно нескучной.
Дегтярник вышел на ночную прогулку вдоль Темзы. Том сопровождал его, но тащился сзади, погруженный в собственные мысли. Дегтярник вдыхал холодный речной воздух. Остались в прошлом лодочники и парусные корабли, в прошлом осталась и вонь. Они пошли по мосту Ватерлоо и остановились на его середине. Под мостом проплыла освещенная баржа, разбив неоновые и бирюзовые полосы, которые, отражая свет СаутБэнка, мерцали на поверхности воды. На палубе танцевали и выпивали люди, на мгновение, перед тем как раствориться в ветре и шуме автомобильного движения, с баржи долетели звуки музыки. Дегтярник никогда не уставал любоваться этим ночным Лондоном. В его время ночь означала нечто другое. Тогда город обволакивала темнота, под покровом которой он занимался своим промыслом и делал все, что ему было нужно. Теперь ушли и бархатная чернота, и тишина. Их место заняло яркое освещение улиц и жужжание города, который никогда не спит. На западе поднимались колесо Миллениума и Парламент, на востоке – Святой Павел и Огурец. Все эти здания заливал невероятно сильный свет. Дегтярник кожей ощущал очертания этого города, обозначенные миллионом мигающих огоньков. Он чувствовал почти отцовскую гордость, видя, каким стал Лондон. Он восхищался архитектурой города, чье основание покоилось на веках богатства и могущества, которых так жаждал Дегтярник.
В лицо подул холодный ветер, и стало покалывать шрам. Дегтярнику казалось, что он находится в центре мира. Он впитывал пульсацию энергии, которая исходила от города. Здесь было возможно все, что угодно.
Когда они спускались по лестнице, ведущей на СаутБэнк, их шаги потревожили бездомного юношу, который зашевелился под грязными одеялами и по привычке высунул руку, надеясь получить денежку. Он невнятно произнес:
– Уделите немножко мелочишки на чашку чая.
Дегтярник остановился, презрительно посмотрел вниз и пнул ногой банку пива, которая высунулась изпод одеял. Появилась голова юноши, внезапно обеспокоенного таким вниманием. Мальчишке было лет четырнадцать. Неожиданно Дегтярник наклонился, поднял мальчишку вместе с одеялами и протащил его без особых усилий на мост. Том подумал было, что Дегтярник хочет бросить парня в реку. Сам мальчишка ничего не понимал и даже не сопротивлялся. Но Дегтярник поднял его выше, почти над головой, и стал поворачивать на триста шестьдесят градусов, показывая ему всю панораму города.
– Ты что, слепой? – закричал Дегтярник. – Есть ли гденибудь на земле место, более богатое возможностями, чем этот город? Открой глаза и посмотри! Ты сам у себя в плену!
И он бросил вонючий куль на холодный бетон.
Испуганный бродяжка поднялся с мостовой и суетливо, будто крыса, юркнувшая в водосточный желоб, сбежал вниз по лестнице. Дегтярник шел вперед, не оглядываясь.
Когда они проходили мимо театра «Глоб», Дегтярник остановился и, показав на Сити на противоположном берегу, сказал:
– Я в своем воображении живу наверху, в одном из этих зданий, которые дотягиваются до неба. Что скажешь, Том? Мы могли бы приобрести громадную летающую птицу, и нашим ногам никогда не пришлось бы ступать по земле…
Том не отвечал, поскольку его внимание привлекла девушка с короткими черными волосами в шелковой юбке, которая только что прошла мимо них.
– Энджели! – позвал он.
Девушка повернулась. Не она. Том расстроился, а девушка с досадливой гримасой пошла своим путем. Дегтярник наблюдал за Томом.
– Однажды у меня была лошадьзадавака, черная, как ночь, – сказал он Тому. – Стоило чуть сильнее натянуть удила, как она тут же взбрыкивала и сбрасывала меня в канаву. Но она была самой быстрой моей лошадью, и я уважал ее характер. А теперь я предупреждаю тебя, Том: она сделает с тобой чтонибудь похуже, чем лошадь… Ты же парень. Не позволяй Энджели отвлекать тебя от поисков своего места в этом новом мире.
Том опустил голову и ничего не ответил, а немного погодя спросил:
– На этой черной лошади вы скакали в тот день, когда лорд Льюксон велел вам обогнать Гидеона Сеймура?
– Нет, парень! Ты что, не отличаешь жеребца от кобылы? Лорд Льюксон, будь прокляты его глаза выбрал для этой скачки лучших коней из пяти графств. Двух коней арабских кровей. Надо обладать особым талантом, чтобы выбрать лошадь, и признаюсь, у моего прежнего хозяина было чутье по этой части…
Это был первый день, – сказал Том, – когда я стал лакеем лорда Льюксона, и мой последний день в нашем времени. Мы поехали раньше вас, чтобы оказаться в ТемпестХаузе к финишу, но мне так хотелось посмотреть на эти скачки, вы ведь были равными соперниками, как… – Том замолчал, сообразив, что чуть было не обидел Дегтярника.
– Ну, закончи свою речь, парень! Поскольку мы были такими же равными, как и кони? Несомненно, именно так думал и лорд Льюксон. Гидеон лучше смотрелся в седле, но я был сильнее.
– Точно, – быстро согласился Том.
Дегтярник кивнул.
– И если бы этот вредный Преподобный не отравил моего коня, я доказал бы свою силу, хотя, право слово, теперь это не имеет никакого значения… Но хочу сказать нечто, что удивит тебя, юный Том.
Том внимательно посмотрел на Дегтярника. На лице Синекожего было какоето непонятное выражение. Он задумчиво смотрел на протекающую перед ними реку и внезапно заговорил:
