Так я пыталась скрыть, что действительно уязвлена. Самую малость.

  - Чего так?

  - А как бы тебе понравилось если бы тебя уложили с пьяным в хлам мужиком и

  заставили дышать его драконовским перегаром? - С прежним спокойствием спросила

  Рене. Ни упрека, ни искры смеха в ее глазах не было. Просто говорила лишь бы

  говорить. Кажется ей хотелось спать.

  - Если бы я любила его, я бы не заметила этих мелких неудобств. - Совершенно

  искренне ответила я.

  - Разве мы говорили о любви? - Тихо произнесла она. - Глупо это все, Клер. Давай

  не будем заниматься ерундой и обсасывать какой-то дурацкий половой акт. Мы же не

  в мыльной опере, правда? Я очень устала, я пойду, хорошо? Увидимся вечером.

  И она ушла. Ушла, оставив меня сидеть с открытым ртом, из которого готова была

  вырваться очередная остроумная, на мой тогдашний взгляд, мысль, призванная

  спрятать то смятение, в которое повергли меня ее последние слова. Оказавшись

  одна, я вдруг остро ощутила одиночество. Казалось, Рене ушла не только из моего

  дома, но и из моей жизни. Это субъективное чувство длилось лишь секунду, но как

  страшна была эта секунда! И как больно мне было! Я отвернулась к стене и

  заплакала. Не знаю почему я плакала. Мне было страшно и радостно одновременно.

  Казалось, мое сердце обнажилось, с него сдернули пыльный покров, в который оно

  куталось много лет и открыли свету. Такому яркому, обжигающему и новому. Слишком новому для меня. И мне не хотелось больше думать и анализировать. Хотелось ЖИТЬ!

  Хотелось быть рядом С НЕЙ, не обмозговывая долго и нудно в своей голове причины

  и следствия.

   Я родилась.

  5

   Все изменилось. И я, и Рене, и мир вокруг нас. Я стала размазней, Рене стала холодной и чужой, а мир поменял свое праздничное летнее лицо на слезливую дождливую мину. Нет, следующие дни внешне были такими же как и предыдущие (ну если не считать гадкой погоды), но только лишь внешне. Мы вели себя так, будто между

  нами ничего не произошло, порой мне казалось даже, что она действительно все

  забыла, и для нее это ничего не значило. Но я не верила ей больше, не верила ее притворному равнодушию и все такое. Ну по крайней мере мне НЕ ХОТЕЛОСЬ в это верить. Это бы меня убило, точно говорю. Потому что я превратилась в мартовскую кошку. В моей голове осталась только Рене, в моих мыслях, мечтах, снах - везде была Рене. Не было больше прошлого и будущего, остались только те мгновения, когда я могла быть рядом со своей возлюбленной, дышать с ней одним воздухом и, если очень повезет, касаться ее. Но Рене стала странной. Она видела мое щенячье обожание, которое я, будучи не опытной в чувственных делах, не пыталась и не хотела скрыть, но это делало ее какой-то настороженной, раздражительной и пугливой что ли. Мне хотелось целовать ее, а она шарахалась от меня как черт от ладана. Даже когда я просто обнимала ее как бы невзначай, она напрягалась и старалась высвободиться. Меня это угнетало страшно, и я часами могла выдумывать оправдания ее холодности. Вечерами Рене уходила едва начинало темнеть, а я бродила вместе с собакой вокруг Большого дома, не замечая веселящуюся публику и огрызаясь на шуточки Джулиуса и остальных.

   Потом начались дожди и стало совсем тоскливо. Я перестала носить изумрудовские тряпки и стала одевать джинсы и спортивную куртку, которые, к счастью, взяла с собой из дома. Многие тоже переоделись в более теплые мирские вещи. Очарование Изумруда постепенно растворялось в пасмурном осеннем настроении. Все местные товарищи с утра собирались в холле Большого дома и до ночи пили. Пьянство и разврат сбросили с себя радостный летний лоск, став просто пьянством и развратом. Многие разъехались, а те кто остались, раздражали меня все сильнее и сильнее. Поль редко спускался к нам, к нему стали приезжать какие-то серьезные люди в строгих костюмах, они проходили мимо местной публики, брезгливо морща носы, и быстрым шагом поднимались к Полю наверх. Иногда туда вызывали кого-нибудь из девушек. Я не заморачивалась насчет того что там происходит, хотя догадывалась, конечно. Больше меня беспокоило то, что самой мне давно пора было уже отсюда убираться, а я все никак не могла решиться. Жизнь без Рене казалась мне бессмысленной. Самое ужасное, что сама она наверняка была бы только рада избавиться от меня и побыстрее. Любовь странная штука - ты все видишь и понимаешь, но не веришь. И я все на что-то надеялась и надеялась. И надежды мои были совершенно запредельные. Например мне пришло в голову...

  - Давай уедем, Рене, - сказала я ей как-то. Мы сидели в холле на диване и смотрели какой-то дурацкий новый боевик, - уедем и будем жить вдвоем. Снимем квартиру. Что тебе здесь делать, а?

   Она удивленно посмотрела на меня и тут же снова уткнулась в телевизор.

  - Бред сивой кобылы.

  - Что? Почему?

   Она снова повернулась ко мне.

  - Клер, как ты себе это представляешь? Я же не мужчина, я девчонка, понимаешь? Ты ведь хочешь, чтобы мы жили как влюбленная парочка?

  - Ну... нет, хотя бы как подруги...

  - Бред.

  - Почему? Я... Рене, я люблю тебя и просто не могу без тебя существовать, понимаешь? Мне просто нужно, чтобы ты была рядом. В каком угодно качестве! - Ну насчет "люблю" я ей миллион раз уже говорила, ее это вообще-то не трогало особо, а тут вдруг она как-то дернулась и отвернулась.

  - Какие замечательные слова, - странным шепотом произнесла она и пренебрежительно хмыкнула, - "в каком угодно качестве", Клер, ты не знаешь о чем ты говоришь.

  - Господи, ну почему не знаю! Я знаю о чем говорю! Ну что тебя здесь держит, что?! - Разгорячилась я. Впервые за много дней я увидела в своей возлюбленной какое-то проявление эмоций, и это показалось хорошим знаком.

  - Что меня здесь держит? Ты хочешь знать что меня здесь держит?! - Закричала она, но тут же осеклась, увидев, что привлекла внимание пьяной парочки, обнимавшейся на соседнем диване и стала говорить тише. - Я все сделаю, чтобы ты не узнала об этом. Иначе... Черт, твоя дурацкая влюбленность нужна мне почему-то. Но просто я знаю на какой тонкой ниточке она держится. Я знаю, а ты нет. Поэтому для тебя все такое прекрасное и радостное, а для меня это просто боль, понимаешь? Ведь если ты узнаешь когда-нибудь обо всем, Клер, твоя дурацкая любовь испарится, ты о ней даже и не вспомнишь, и ты не захочешь понять меня и то, что чувствую сейчас я. Не захочешь! Потому что будешь меня ненавидеть. И за это, Клер, за это я сейчас ненавижу ТЕБЯ, понимаешь? Заранее! За твою ненависть!

  - О чем ты... Я не буду тебя ненавидеть! Что бы я ни узнала о тебе - я не буду тебя ненавидеть, клянусь! - В порыве чувств я схватила ее за руку, но она резко вырвалась и закричала, теперь уже не скрываясь:

  - Не прикасайся ко мне, ясно тебе? Никогда не прикасайся ко мне!

  - Почему? - Ошарашено спросила я.

  - Потому что я не хочу этого, ясно?

   Таких вещей она мне еще не говорила. Отстранялась - да, но вот так, напрямую сказать, что она этого не хочет - нет, такого еще не было. Меня будто огрели хлыстом. Я смотрела на нее, уставившуюся опять в свой долбаный экран, а в глаза у меня набирались горячие слезы. Я сморгнула, чтобы не заплакать и, хотя несколько слезинок покатились по щекам, произнесла как можно более равнодушно и вроде бы как бы задумчиво:

  - Я за свечку - свечка в печку, я за книжку - та бежать...

  - Что? - Недоуменно повернулась Рене.

  - Ничего. Стишок такой. Про Мойдодыра

  Она некоторое время хлопала ресницами, а потом лицо ее просветлело и она выдала какую-то абракадабру, заставив теперь меня недоуменно нахмуриться.

  - Это по-французски, - улыбнулась она как ни в чем ни бывало. - Детский стишок типа Мойдодыра твоего. Я вспомнила.

  - Да ты совсем еще ребенок, - я сокрушенно покачала головой, - совсем еще маленькая. А я просто дура. Я уеду отсюда, Рене, завтра же.