Взял все на себя.

Ничего удивительного: он всегда так поступал.

Именно-именно.

А это голоса Джоди и Томми.

Привет, дети.

Сегодня великий день.

В смысле, да, конечно, как было бы хорошо, если бы мы смогли попрощаться с ним, как полагается.

Но какой ценой?!

Именно. И он это осознал, понимаешь?

Наш отец. Так поступают отцы.

Отцы облегчают бремя своих родных и любимых.

Оберегают родных и любимых от тягостного зрелища последних дней, которое может врезаться в память на всю жизнь.

Скоро Аллен превратился в ЭТО. И никто никого не посмел бы упрекнуть за попытки держаться от ЭТОГО подальше. Иногда они с мамой прятались на кухне, прижавшись друг к дружке. Боялись прогневать ЭТО. Даже ЭТО понимало условия сделки. Приносишь, ступая маленькими шажками, стакан воды, ставишь на тумбочку, спрашиваешь, вежливо-вежливо: «Еще что-нибудь, Аллен?» И читаешь мысли ЭТОГО: «Люди, столько лет я делал вам только хорошее, а теперь я просто ЭТО?» Иногда другой Аллен, добрый, выглядывал изнутри, говорил беззвучно, одними глазами: «Послушай, уходи отсюда, пожалуйста, уходи, я еле сдерживаюсь, не хочу обзывать тебя Пашкудой!»

Худой, как щепка, все ребра пересчитать можно.

К члену прилеплен катетер.

Запах нечистот — не продохнешь.

Ты сам по себе, Аллен сам по себе.

Так ему Молли сказала.

Ну, а доктор Спайви не мог ничего сказать. Не соизволил. Был очень занят рисованием незабудок в блокноте. А потом все-таки обронил: «Гм, если начистоту… Когда эти штуки растут, они иногда толкают к странным выходкам. Странным, но необязательно страшным. Один мой пациент всего лишь чиканулся на „Спрайте“, пил его бутылками. А в остальном — ничего».

А Эбер подумал: «Как же так, дорогой доктор/спаситель/последняя надежда? Вы, светило медицины, и вдруг — „чиканулся“»?

Вот на этом тебя и ловят. Думаешь: «Может, я всего лишь чиканусь на „Спрайте“?» И не успеваешь опомниться, как ты больше не ты, а ЭТО, кричишь «Пашкуда!», срешь под себя, отбиваешься от тех, кто пытается кое-как тебя подмыть.

Нет уж.

Держите карман шире.

В среду опять свалился с медицинской койки. Тут-то, на полу, в темноте, его осенило: я же могу их избавить.

Избавить нас? Или себя?

Изыди.

Изыди, брысь, кыш.

Ветер сшиб с дерева несколько снежных комьев. Слетели гуськом. Красиво. Отчего люди так устроены — отчего мы видим красоту во всяких будничных пустяках?

Он снял куртку.

Господи ты боже мой.

Снял шапку и перчатки, засунул шапку и перчатки в рукав куртки, оставил куртку на скамейке.

Чтоб догадались. Найдут машину, пойдут по тропе, найдут куртку.

Вообще чудо. Что он доковылял так далеко. Но он всегда был сильным. Однажды с переломом стопы пробежал полумарафонскую дистанцию. А сразу после вазэктомии запросто очистил гараж от хлама.

Он лежал на койке и дожидался, пока Молли уйдет в аптеку. Вот что было самое трудное — просто сказать ей нормальным голосом: «До скорого».

Его душа рванулась было к Молли, но он одернул душу, прикрикнул на нее, начал молиться:

«Господи, дай мне провернуть это дело, помоги не провалить. Не дай опозориться. Дай продеть все галко.

Проделать. Дай мне проделать все галко.

Глядко.

Гладко».

За сколько он может догнать Подза и отдать ему куртку? Минут за девять, примерно. Шесть — чтобы обогнуть пруд по тропе. Плюс три минуты — взбежать по склону, как спасительный дух или милосердный ангел, неся незатейный дар — куртку.

НАСА, это только приблизительные выкладки. В принципе, я их почти что высосал из пальца.

Знаем, Робин, знаем. Мы давно уже знаем, какие дерзости вы позволяете себе на службе.

Однажды вы пукнули на Луне.

А как подговорили Мела объявить: «Господин президент, приятный сюрприз: наш зонд держит курс на Вашанус!»

Сегодняшние выкладки — вообще на редкость приблизительные. А этот Подз — на удивление проворный. А сам Робин — не лучший скороходец. У него телосложение расширяется к середине. Папа говорит, что это добрый знак: со временем ширина перекочует с поясницы на плечи, и он станет здоровенным, как штангист. Робин надеется, что предсказание сбудется. Но пока у него выросли только титьки — правда, почти незаметные.

— Скорее, Робин, — сказала Сюзанна. — Мне так жалко этого бедного дедушку.

— Дурак он, — отрезал Робин, потому что Сюзанна молодая еще и не понимает: дураки создают проблемы другим людям, которые поумнее.

— Ему недолго осталось, — воскликнула, на грани истерики, Сюзанна.

Он попытался успокоить ее: тихо, тихо.

А она: мне просто очень страшно.

А Робин: но, на его счастье, рядом оказался такой, как я: я дотащу его куртку на вершину этого немаленького холма, хотя крутизна склона не совсем в моем вкусе.

А Сюзанна: наверно, это и называется «геройство».

— Наверно.

А Сюзанна: ты только не подумай, что я нахально тебя учу. Но, по-моему, он уходит все дальше.

А он: и что бы ты посоветовала?

— При всем моем уважении, — проговорила Сюзанна, — и только потому, что я знаю: ты считаешь нас с тобой разными, но равноправными, и потому, что мой профиль — интеллектуальные усилия, оригинальные изобретения и всякие апочемубынет…

— Ну да, да, продолжай.

— В общем, если взглянуть на дело, как математик, на базе элементарной геометрии…

Он понял, к чему она клонит. Она абсолютно права. Не зря он в нее влюбился. Надо пройти через пруд напрямик, диаметрично, и тогда он выгадает время, и нагонит Подза поскорее, каждая секунда на счету.

— Погоди, — сказала Сюзанна. — А это не опасно?

— Не-а, — возразил он. — Я так уже сто раз переходил.

— Прошу тебя, будь осторожен, — взмолилась Сюзанна.

— Если честно, один раз.

— Не каждый рискнет, — проговорила Сюзанна.

— А если совсем честно, ни разу, — тихо сказал он, боясь ее разволновать.

А Сюзанна: твоя храбрость безразмерна.

Он зашагал через пруд.

А вообще-то круто ходить по воде. Летом здесь плавают на байдарках. Если бы мама увидела, задала бы ему жару. Мама над ним трясется, как будто он стеклянный. Потому что в младенчестве он вроде бы перенес несколько операций. Мама пугается, если он всего лишь потянется за степлером: «Поранишься!»

Но вообще-то мама молодчина. Всегда даст добрый совет, подскажет верную дорогу к цели. У нее пышная копна длинных серебристых волос и хрипловатый голос, хотя она не курит и вообще веганка. И она никогда не гуляла с байкерами, хотя некоторые дебилы из класса утверждают, что она вылитая байкерша.

Если честно, мама ему очень импонирует.

Он преодолел примерно три четверти, или шестьдесят процентов пути через пруд.

Между ним и берегом сероватое пятно. Летом здесь в пруд впадает ручей. Пятно какое-то сомнительное. Он стукнул прикладом по льду в месте, где пятно начинается. Спокуха: прочный.

Зашагал дальше. Лед под ногами слегка просел. Ничего, тут, наверно, неглубоко. Будем надеяться. Вот черт.

— Ну как? — воскликнула Сюзанна трепетно.

— Могло быть и лучше, — сказал он.

— А не стоит ли повернуть назад? — спросила Сюзанна.

Но ведь это и есть то самое чувство страха, которое все герои должны побороть еще на заре жизни? Над настоящими героями страх не властен, правда?

Назад путь заказан.

Или все-таки не заказан? Все-таки можно повернуть? Не только можно, но и нужно.

Лед проломился, мальчик провалился.

В «Степи смирения» даже походя не упоминалось о тошноте.

«Чувство блаженства овладело мной, когда я прикорнул на дне расселины. Ни страха, ни дискомфорта, только смутная печаль при мысли обо всем, что осталось несделанным. И это смерть? — подумал я. — Это просто ничто».

Автор, не припомню вашу фамилию, позвольте вам кое-что сказать.