– Вы сюда никогда не заходили? Даже когда она была жива?

– Неа. Я уважал ее личную жизнь, что бы там ни говорили. Позволял ей делать все, что хочет. Только один раз она меня страшно взбесила. Это когда она вернулась из Парижа с пирсингом на языке. На татуировки мне было плевать, но уж согласиться с пирсингом я не мог. Меня от него с души воротило.

– Она делала татуировки в Париже?

– Ага.

– Знаете, в каком квартале?

– Неа. Я в Париже не бывал. Почем мне знать? Кстати, в этих штуках, которые она выцарапывала на своей коже, не было ничего такого…

– То есть?

– Ну там… Я подзабыл… Какие-то забавные фигурки вроде чертиков…

– Каких чертиков?

– Да я не помню. И еще вперемешку какие-то цифры и буквы. Она всегда отказывалась объяснить, что это значит.

Иногда прогуливаешься вдоль кромки океана, погода вроде хорошая, и вдруг совершенно неожиданно, неизвестно откуда взявшийся порыв ветра бьет вам прямо в лицо. В тот момент у меня возникло именно такое ощущение.

Я спросил у Бочки-с-Кальвадосом:

– Вы помните эти надписи?

– Вы чё, псих? Я не помню даже клички моей собачонки, сдохшей пять лет назад. Почем я знаю? Наверное, это какая-то болезнь. Провалы в памяти. В один прекрасный день я забуду, что надо дышать и что нельзя пердеть при людях.

– Вы позволите, я сделаю короткий звонок…

– Валяйте. Вы же не с моего телефона…

Трубку снял Сиберски.

– Это Шарко. Скажи, нет ли у тебя под рукой письма убийцы?

– Э-э-э… я собирался уходить. Подождите, сейчас вернусь в кабинет… Ага, вот оно…

– Можешь перечитать тот абзац, где он говорит о своем скальпеле? О ранах, которые он им наносит?

– Э-э-э… сейчас… «Когда я прикасался лезвием к ее маленьким твердым грудям, плечам, пупку, кожа на них раскрывалась, как экзотический цветок. Скрупулезно прочитывая ее тело, я находил ответы на все свои вопросы…»

– Стоп! Я знаю ответ!

– Что? Какой ответ?

На теле Гад был код, который позволит расшифровать фотографию фермера. Все обретало смысл. Прежде чем разъединиться, я кратко ввел Сиберски в курс дела, а потом направился вглубь комнаты девушки:

– Я могу взглянуть на компьютер?

Папаша присосался к бутылке, своей партнерше, своей стеклянной игрушке, составлявшей ему компанию в долгие одинокие дни.

– Валяйте! – рявкнул он. – Никогда не знал, как пользоваться этой дрянью. По мне, так это просто ящик дерьма.

Нажав кнопку, я услышал скрип алмазной головки по поверхности жесткого диска. И все. Черный экран. Информация стерта. Диск отформатирован. Кто-то наведался сюда раньше меня…

– Так, говорите, вы работаете ночью?

– Ага. Три раза из четырех я возвращаюсь домой около шести утра.

– Вы не думаете, что кто-то мог сюда проникнуть в ваше отсутствие?

– Вы сбрендили? С какой бы стати?

– Смотрите сами. Здесь ничего, кроме одежды! Ничего, что напоминало бы о присутствии вашей дочери. Информация в компьютере стерта. Ни одной фотографии, ни одного журнала. Вообще ничего! Мсье, я буду просить полицию провести расследование обстоятельств смерти вашей дочери. Возможно, это не несчастный случай…

Лицо его пылало от гнева, он вяло взглянул на меня тусклым взглядом вареной курицы:

– Что вы хотите сказать?!

– Что она, возможно, была убита тем же преступником, что и другая женщина, в Париже. Мсье Гад, если вы хотите узнать правду, мне надо эксгумировать тело вашей дочери.

– Чего?

– Я буду просить, чтобы вашу дочь выкопали. На ее теле была надпись, очень важная информация, имеющая все шансы привести нас к убийце.

Он швырнул свою бутылку в стену с яростью, достойной игрока в бейсбол. Лихой поступок.

– Моя дочь будет лежать там, где лежит! Оставь ее в покое, черт бы тебя побрал!

Он подступил ко мне, его мускулы раздулись, как пороховые бочки; он метал в меня взгляды, от которых свернулось бы молоко. Не желая провоцировать его, я отступил и, сбегая по лестнице, рискнул выкрикнуть:

– Она обретет покой только тогда, когда я поймаю того подонка, который убил ее…

Прежде чем вернуться в отель, чтобы напечатать рапорт на ноутбуке и послать его по электронной почте начальству и психологам, я, держа обувь в руках, босиком прошелся вдоль пляжа Трестрау. Языки соленой пены, поблескивая в последних лучах красноватого сентябрьского солнца, лизали кончики моих пальцев.

Прежде чем официально потребовать эксгумации тела Розанс Гад, я позвонил инженеру карьера Жозе Барбадесу и поинтересовался, помнит ли он надписи, вытатуированные на теле девушки. Он мне ответил, что действительно на ее коже были татуировки. Одна из них – в виде каких-то букв, располагалась прямо под пупком. Разумеется, он никогда даже не пытался запомнить их, слишком увлеченный тем, как партнерша раздирала ему бедра и ягодицы впивающимися в них ремешками плетки.

Назавтра, после полудня, мэр Перро получит документы, разрешающие эксгумацию. Следственный судья Ришар Келли знал свою работу и меру своей ответственности. Он не позволил бы мне доставать тело из могилы, тревожить его подземный покой, если бы не предчувствовал, что эта женщина – настоящий клад. История с зашифрованной в фотографии информацией интересовала его, но, разумеется, не так, как меня. О чем она нам поведает? Какая страшная правда скрывается за снимком бедного фермера, собирающего свеклу? Что-то копошилось у меня в мозгу, что-то ужасное… А что, если закодированное послание укажет… направление продолжения этого кровавого пути? Как обрывок карты, ведущей к спрятанному кладу, где каждая отметка означает… новую жертву?

На уровне горизонта, в розовых, оранжевых и лиловых вспышках фейерверка, узкое облачко разрезало солнце надвое. Я присел возле скалы, из-под которой в испуге выскочил маленький краб и, пробравшись между моими ступнями, нырнул в прозрачную лужицу. Я смотрел на окружающий меня пейзаж и, против всяких ожиданий, внезапно разразился слезами. Моя грудь вздымалась от горьких всхлипов. Я думал о Сюзанне, о своей бессильной ярости, о ее страданиях. Неторопливо и болезненно убийственное в своем коварстве неведение терзало меня, как кислота с медовым привкусом. Гигантская синева, что простиралась передо мной, в морском молчании принимала мои слезы, уносила их с собой вдаль, в глубину своих вод, словно прятала в сундуки, которые никто никогда не откроет.

На краю Бретани, вдали от дома, я был одинок… меня терзала печаль…

Бо́льшую часть следующего дня, предшествующего эксгумации, я провел в комиссариате Трегастеля – читал дело, свидетельство о смерти, протоколы допросов свидетелей смерти Розанс Гад.

Все было оформлено кое-как. Никакого вскрытия, минимум документов; по их мнению, неоспоримой причиной смерти был несчастный случай. Поскорее закопать и поскорее забыть. У меня было впечатление (справедливое), что мое присутствие не доставляет им удовольствия и что, кроме ежедневного чтения некрологов в местной газетке «Ле Трегор», сотрудники комиссариата предпочитали суетиться вокруг оживленной партии в белот, нежели скромно сдерживать распространяющуюся кругом преступность.

Вернувшись в отель, я подключил ноутбук к телефону и вошел в свой почтовый ящик. В него немедленно хлынули мутные потоки рекламы вроде «Bye Viagra on line» или «Increase your sales rate of 300 %»[19]. Я наконец занялся тем, чтобы отказаться от всех этих рассылок, на которые, впрочем, никогда не подписывался, и закончил вечер, плавая по волнам Интернета и читая про различные методы криптографии. Щелк – поиск. Щелк – криптографический сайт… Щелк, щелк – описание шифратора «Энигма», использованного немцами во время войны. Щелк, щелк, щелк – гитлерюгенд. Щелк – неонацизм. Щелк – личная страничка какого-то скинхеда. Щелк – поиск. Щелк, щелк – нацистская пропаганда. Щелк, щелк, щелк – подстрекательство к насилию. Щелк, щелк – фотографии еврея с дулом у виска. Щелк, щелк – фильм про то, как чернокожий меняет свою внешность. Продолжительность фильма – минута четырнадцать секунд. Снято пять дней назад…