— Дэвид обмяк и безжизненно повис в руках туземцев, они перестали галдеть, замерли и уставились в мою сторону. Я понял, что наступил мой черед, и принялся их дразнить: «Ну что же вы, сволочи? Идите сюда, попробуйте меня взять, гады! Чего ждете, черт возьми?» В ответ дикари просто бросили Дэвида на песок и растворились в темных зарослях. — Джастин понуро опустил плечи. — Должен тебе признаться, такого я никак не ожидал. Это было самое худшее из всего возможного. До сих пор не могу простить хаухау, что они меня не убили. Когда я поднял Дэвида на руки, на его пальцах заблестела золотая цепочка. Он не расстался с часами даже в пылу схватки с туземцами. Тогда я понял, почему Дэвид не побежал со мной к лодке, а вернулся в палатку. Он хотел забрать часы, на крышке которых был твой портрет.

Эмили вскочила на ноги, слушать дальше не было сил. Когда она подошла к двери и взялась за дверную ручку, Джастин тихо ее окликнул:

— Эмили!

Глядя ей прямо в глаза, он твердо сказал:

— Единственное, о чем прошу, помни, что я никогда тебе не лгал.

— Но и всей правды никогда не говорил, — возразила Эмили дрогнувшим голосом.

Она осторожно закрыла за собой дверь, и последнее, что бросилось в глаза, — это смятый лепесток розы, вылетевший из безжизненных пальцев Джастина.

Герцог скользил по коридорам притихшего Гримуайлда, не производя ни малейшего шума. Он точно знал, какие половицы пропустить, чтобы не скрипнули, с какой стороны обойти столик, чтобы не задеть и не обрушить стоящие на нем фотографии в серебряных рамках. Звуки шагов приглушал ковер с густым ворсом. Часы внизу пробили два раза.

Казалось, он наяву переживал один из собственных кошмаров, мучивших его по ночам далеко не первый год. Как и во сне, впереди тянулся бесконечный коридор, в конце которого виднелась дверь, но с каждым новым шагом она все больше от него удалялась. Можно было идти вечно и никогда не достигнуть цели.

Но вот наконец и заветная дверь. Джастин вытер вспотевшие ладони о брюки и взялся за дверную ручку. Никогда раньше он не чувствовал, какая она холодная, а сейчас мороз продрал до костей и словно замерло сердце, до того момента грохотом отдававшееся в ушах. Усилием воли Джастин заставил непослушные пальцы сжаться и медленно повернуть ручку. Она чуть поддалась и застыла на месте. Он крутанул сильнее, но с тем же результатом.

— Эмили! — позвал герцог хриплым шепотом. — Эмили, прошу тебя, пожалуйста...

Рука сжалась в кулак, так и подмывало треснуть по двери, навалиться плечом, сорвать ее с петель, но Джастин знал, что это бесполезно. Если даже удастся выломать дверь, за ней окажется глухая непроницаемая стена, которую ни свалить, ни пробить невозможно, потому что она построена из недоверия и обманутых надежд.

Рука безвольно упала, черной волной накатило отчаяние. Джастин шел сюда, втайне уповая на то, что под покровом темноты как-то сгладится страшная его провинность и Эмили сжалится, позволит утопить горе в жарких объятиях. Но теперь стало ясно, что правда никуда не денется, а встанет между ними незримой и непреодолимой преградой. Вспомнились недавние события и далекое прошлое, стало горько и обидно. Нет, былого не вернешь, не перечеркнешь и не перепишешь. С ним приходится жить, как бы ни было тяжело на душе.

«Ах, если бы знать, что ждет впереди! Если бы можно было предугадать случившееся! — терзался мыслями Джастин. — Я бы прошлой ночью не выпустил ее из своих объятий. Просто смотрел бы на нее, чтобы навсегда запомнить курносый носик, ямочку на щеке, ласковые и непокорные кудри, вдыхал бы теплый аромат ее кожи, чтобы унести его с собой, и память об этом согревала бы в холодные ночи, которые мне суждено провести в одиночестве до конца моих дней».

— Прощай, любовь моя, — одними губами прошептал герцог, положил ладонь на дверь и молча постоял немного, расставаясь с мечтами о счастье.

Эмили сидела на полу, прижав колени к груди, и слушала, как замирают вдали шаги Джастина. Когда наступила полная тишина, девушка сжала виски, провела ладонями по волосам, словно пыталась изгнать духов, что-то нашептывавших на ухо.

«Не нужна я никому, никому не нужна, — шумело в голове. — Он произнес когда-то: «Я сказал, что ты мне не нравишься, но никогда не говорил, что не люблю тебя...» Что же делать? Ведь он убил моего отца. А еще было: «Я вернусь за тобой, клянусь». Так что же делать? Верить и любить или забыть, забыться... забыться навсегда».

Эмили раскачивалась из стороны в сторону, мотала головой и до боли кусала губы. Раздирали душу противоречивые мысли и эмоции, в мозгу рождались странные видения. Дорин протягивала ведро с углем, злобно улыбалась, поддразнивала. Тонкие губы Николаса складывались в презрительную усмешку. Из моря выходил Джастин, на бронзовой коже сверкали капли воды, длинные темные волосы трепал сильный ветер. Высокий отец неуклюже сгибался, чтобы встать на колени перед дочерью, застегнуть пуговицы, оправить пальто и собрать ее на прогулку по первому снегу.

Картинки возникали и пропадали, а на смену приходило иное видение. Маленькая девочка пускалась в танец по темной комнате и вдруг, остановившись, заглядывала Эмили в лицо. Во взоре ребенка читалось сострадание, девочка явно не могла понять, почему люди причиняют друг другу невыносимую боль.

Внезапно Эмили поняла: это она сама, такой она могла бы стать, если бы отец не погиб от пули, выпущенной ее любовником. Да, именно такой она могла вырасти: доверчивой, любящей, твердо убежденной, что жизнь прекрасна и мир населен исключительно добрыми и отзывчивыми людьми. И она бы выросла и стала девушкой, а со временем дождалась бы человека, умного и красивого, как отец, и он бы полюбил ее, и они были бы счастливы.

Именно этого ребенка Джастин одарил своей любовью, а потом нанес смертельную рану, утаив жестокую правду. Сложись ее жизнь иначе, Эмили могла бы ему все простить, но позади у нее годы одиночества, она выросла в условиях, когда каждый новый день нес с собой испытание на прочность, мучение и пытку, когда нужно было бороться и доказывать свое право на самостоятельность, выстоять и сохранить чувство собственного достоинства. Сейчас внутри бушевала буря, грозившая разметать, разнести в клочья любовь.

Эмили протянула руку, чтобы коснуться лучезарного личика девочки, но та отпрянула и растворилась в темноте.

На следующий день после завтрака в дверь комнаты Эмили постучал Пенфелд и несколько напыщенно объявил:

— Их светлость просят вас почтить своим присутствием его кабинет.

«Что у него с голосом? — подумала Эмили. — Вконец охрип, бедняга, как будто с перепоя. Или у меня просто воображение разыгралось?»

— Передай их светлости, что я незамедлительно откликнусь на его призыв, — в тон слуге ответила девушка.

Одеваясь, она решила выглянуть во двор и убедилась, что под ее окном по-прежнему слоняется один из слуг, которого Эмили приметила еще до завтрака. Сейчас он стоял перед розовым кустом, изучая голые ветки с таким вниманием, словно решил посвятить этому занятию всю оставшуюся жизнь. Девушка взяла с умывальника тазик, до краев наполненный горячей водой, и выплеснула на голову ничего не подозревающего соглядатая.

— Черт побери! Что за напасть? — заорал слуга, отплевываясь и отряхиваясь, как мокрый пес.

— Привет, Джейсон, — вежливо поздоровалась Эмили. — Прости, пожалуйста. Никак не ожидала, что кто-то окажется под моим окном.

Паренек вскинул глаза, и при виде Эмили веснушчатое лицо его расплылось в застенчивой улыбке.

— Да все в порядке, мисс Эмили, — засмущался он. — Мне велели осмотреть розовые кусты на предмет...

— Ищешь жучков-вредителей? — подсказала Эмили.

— Ага, точно, их самых, — с готовностью согласился паренек. — Говорят, в этом году пропасть вредителей.