Искрящиеся смехом глаза оставались серьезными. Богиня приподняла голову, а Джастин не мог ни вздохнуть, ни пошевелиться. Нимфа отвела тонким пальцем прядь волос, упавшую ему на глаза, и тихо прошептала:

— В жизни не видела таких глаз.

Потом перевернулась на живот, положила голову ему на колени и вновь уснула.

Время остановилось. Джастин не мог сказать, как долго он просидел так, счищая песчинки с ее перепутанных волос и с трудом вынося сладкую муку теплого дыхания, проникавшего через тонкую ткань брюк.

Он не сразу приметил Пенфелда, запыхавшегося, как если бы он бежал от самой Англии.

— Ах вот вы где, сэр! А я вот прогуляться вышел... — Он опустил глаза и тотчас прикрыл их рукой. — Господи боже мой!

— Что ты сказал? — не сразу понял Джастин, еще не пришедший в себя.

Пенфелд чуть раздвинул толстые пальцы и робко посмотрел на своего господина.

— Простите, сэр. Кажется, я не вовремя.

Джастин часто заморгал, будто просыпаясь после глубокого сна, длившегося целую жизнь, и неохотно расплел пальцы, запутавшиеся в темных кудрях.

— Нет, нет, ты как раз вовремя. Дай-ка мне сюртук.

Пенфелд глазом не моргнул, словно каждый день видел своего господина на пляже в обществе нагой спящей дамы. Отвернувшись, он начал было аккуратно свертывать сюртук, но Джастин нетерпеливо выхватил его.

Пенфелд зябко повел плечами и потер руки, будто ему стало холодно в одной рубашке.

— Прошу прощения, сэр. Надо ли понимать, что это русалка?

— Разве у нее рыбий хвост?

Пенфелд робко посмотрел через плечо и убедился, что видит обнаженную девушку с пышными формами, которую хозяин нежно укрывает сюртуком. Джастин взял ее на руки, как ребенка. Теплая и влажная голова легла ему на плечо. Он невольно пробежал глазами по ее лицу, отметив вздернутый нос и легкую гримасу на чувственных губах.

Пенфелд позволил себе повернуться.

— Как вы думаете, сэр, откуда она взялась? Жертва кораблекрушения? Или «зайцем» пробралась на корабль?

— Нет, на «зайца» она не похожа, — улыбнулся в ответ Джастин. — По-моему, это дар моря.

Слуга не мог припомнить, когда он видел в последний раз такую счастливую улыбку на лице своего господина. А Джастин, не говоря больше ни слова, направился к хижине, но теперь он не с трудом волочил ноги, как прежде, а шагал легко и уверенно, будто на руках у него не вполне весомая ноша, а эфемерное существо, сотканное из морской пены и звездной пыли. Глядя ему вслед, Пенфелд немало удивился, приметив, как господин его, наклонившись, нежно поцеловал девушку в кончик носа. Слуга смахнул пот, выступивший на лбу. А может, оба они чуточку свихнулись, пораженные лунной болезнью, о которой с дрожью в голосе часто толковали туземцы?

Эмили попыталась зарыться в тонкий матрас. Не хотелось просыпаться, открывать глаза, вставать. Новое утро никогда не обещало ничего хорошего. В крохотное оконце комнаты на чердаке залетают хлопья мокрого снега, и вода в тазике для умывания наверняка успела замерзнуть. А потом придется спускаться по крутой узкой лесенке в класс и учить французскому языку детей богатых родителей, которым наука не впрок, втолковывать им правила грамматики, а они, как обычно, будут хихикать и исподтишка издеваться над ее нарядом, из которого Эмили выросла еще два года назад. Девушка застонала и стала нашаривать рукой подушку, чтобы накрыть ею голову. Если задержаться подольше, быть может, раздастся стук в дверь и на пороге появится Тэнси с чашкой блаженно горячего черного кофе, который удалось стянуть прямо из-под длинного носа кухарки.

Поиски подушки не дали результатов. Возникло новое ощущение, на редкость приятное и столь необычное для мрачной конуры на чердаке, что хотелось разрыдаться от счастья.

Эмили было тепло.

Она медленно открыла глаза и сразу зажмурилась, ослепленная ярким солнечным светом. Хотелось лежать так вечно, нежась и греясь в благословенном тепле. Когда девушка вновь открыла глаза, то вначале оторопела. Над ней нависла сморщенная зеленая рожа с жутко оскаленными острыми клыками.

Эмили взвизгнула, отпрянула, принялась шарить рукой вокруг в поисках чего-нибудь тяжелого и вцепилась пальцами в первый попавшийся плоский предмет. В результате поднялась туча пыли, и девушка стала громко безостановочно чихать.

— Ах ты, негодник, Трини! Гляди, чего натворил, до смерти напугал бедняжку. Ведь она никогда раньше дикарей не видывала!

Эмили вытерла слезящиеся глаза: теперь перед нею были уже два лица. То, прежнее, зеленое, и другое — лунообразное, добродушное, явно принадлежавшее англичанину. Его обладатель цокал языком и тряс бакенбардами, как громадный хомяк.

Зеленое лицо приблизилось.

— Как поживаете, мисс? Я очарован вами и чрезвычайно рад приветствовать вас и в вашем лице чудесную грудь.

Лунообразное лицо смущенно зарделось. Эмили отказывалась верить собственным глазам и ушам. Мало того, что дикарь говорил звучным густым басом, он изъяснялся по-английски уверенно и свободно с акцентом выпускника Кембриджского университета, хотя его плечи покрывала накидка, изукрашенная перьями. До Эмили только сейчас дошло, что незнакомец обнажил заточенные зубы не в злобном оскале, а старается изобразить милую улыбку Да и не весь он был зеленого цвета. Смуглое тело местами расписано татуировкой более темного оттенка в виде причудливых кругов и линий.

— При чем тут грудь, Трини? — с укором послышалось со стороны. — Ты же приветствуешь нашу гостью.

Эмили скосила глаза на звук голоса, но блеск солнца мешал рассмотреть говорившего.

Татуированное существо протянуло руку, но Эмили отбила его ладонь.

— Руки держите при себе. Если задумали меня похитить, ничего у вас не выйдет. Я умею за себя постоять. Да и выкупа за меня никто не даст.

Дикарь весело расхохотался.

— Я что-то не так сказала? — спросила Эмили у человека с бакенбардами. В голове у нее все смешалось, отчаянно хотелось увидеть чашку кофе.

— Боюсь, вы неправильно его поняли, мисс. Дело в том, что маори похищают людей не ради выкупа. — Англичанин наклонился и доверительно прошептал: — Местные туземцы едят своих пленников.

Эмили залилась краской и резко отпрянула к стене.

— Не подходите. Предупреждаю обоих. Меня не зря выгоняли из всех школ Англии. — Врать она не умела и не любила, но предпочитала слегка приукрашивать действительность.

Не замолкая ни на секунду, она принялась размахивать своим оружием, и дикарь отскочил назад. Эмили скорчила ужасную гримасу с целью напугать незнакомцев и угрожающе продолжала:

— Всем ясно? Я вам еще покажу!

— Какое счастье, — прозвучал из угла насмешливый голос. — Если Пенфелд наконец перестанет возиться с чайным сервизом и займется уборкой, вы сможете ему помочь.

Только тут Эмили сообразила, что, угрожая лютому людоеду, размахивает метелкой из длинных перьев, и густо покраснела.

Из тени на свет грациозно выплыла худощавая фигура. Молодой человек встал перед девушкой, одним пальцем поправив на голове широкополую шляпу. Их взгляды встретились, и Эмили тотчас все вспомнила. Как она долго плыла, как руки и ноги словно бы наливались свинцом и голова с каждым новым гребком все глубже уходила под воду. Еще смутно помнилось, как она вышла наконец на берег и рухнула на теплый песок. Потом память отказывала, и лишь мелькали обрывки, теплые губы, ласкавшие рот, длинные пушистые ресницы, прикрывавшие глаза цвета меда.

Эмили заглянула в эти глаза, в глубине которых затаились печаль и легкая насмешка, неизвестно кому адресованная — ей или самому себе. Она заставила себя отвести глаза и сразу же пожалела об этом.

В горле застрял комок. Этот мужчина как-то странно на нее действовал. Никогда прежде не случалось ей видеть такого. Громадного роста, с отливавшей бронзой кожей, он подавлял и неодолимо привлекал ее. В Лондоне мужчины облачались как капуста — одежка на одежку, от накрахмаленных воротничков до кончиков сверкающих башмаков. Лохматые бакенбарды стыдливо прикрывали лицо.