Джастин вскинул голову и уставился на слугу. В янтарных его глазах плясали золотистые искры ярости. Когда он заговорил, чеканя слова, в голосе прозвучала скрытая угроза. В таких случаях его сторонились даже самые храбрые воины-маори.

— У меня нет семьи.

Последовало тягостное молчание, нарушенное тихим перезвоном чашек. Джастин постепенно остыл, сменил гнев на милость и вопрошающе взглянул на слугу, как бы ища поддержки.

— Я холостяк, сам по себе, никем и ничем не связан. Неужели не понятно? Я не могу взвалить на свои плечи ответственность за ребенка. Это абсолютно исключено. Девочке гораздо лучше оставаться в Англии, где можно получить надлежащее образование.

— А когда она подрастет и придет пора выдать ее замуж? — тихо поинтересовался Пенфелд, сдувая с молочника несуществующую пылинку.

— Об этом думать рано, — с коротким смешком парировал Джастин. — Когда погиб Дэвид, ей было года три, значит, сейчас лет десять-одиннадцать. — Неожиданно решившись на что-то, он водрузил на нос очки для чтения в золотой оправе и принялся лихорадочно писать на обратной стороне листа. — Отправлю-ка я письмо мисс Винтерс. Напишу, что девочке следует остаться в пансионе, который выбрал ее отец. Лучше этого не придумаешь. А как только раздобуду денег, тотчас же перешлю их ей.

— Простите, сэр, а вы не задумывались над тем, что ребенку, возможно, нужен дом? Может, ей хочется быть в семье?

Джастин перестал писать и вскинул глаза на слугу. Встретившись с ним взглядом, Пенфелд пожалел, что открыл рот. Джастин повел рукой вокруг, как бы приглашая ознакомиться с жалкой обстановкой, земляным полом и грудами пыльных книг, разбросанных по углам.

— И это ты называешь домом? — язвительно спросил он. По очереди ткнув пальцем в свое заросшее щетиной лицо, голую грудь и рваную дыру на брюках из грубой хлопчатобумажной ткани, добавил: — А это можно назвать семьей?

Пенфелд хмуро уставился в пол, а Джастин аккуратно сложил бумагу, засунул в старый конверт, надписал новый адрес и отдал слуге. Пенфелд направился к двери, но у порога замешкался и оглянулся. Джастин по-прежнему сидел на бочке, держа в руке золотые часы, свисавшие на цепочке с шеи. За долгие годы, проведенные вместе, Пенфелд почти никогда не видел своего господина без часов. Джастин откинул крышку, и янтарные глаза его подернулись дымкой.

Слуга сочувственно вздохнул, пожал плечами и неспешно зашагал к деревне. Бережно сжимая в руке потертый конверт, Пенфелд думал о том, что в любви и участии нуждается, пожалуй, не бедная девочка, а его незадачливый господин.

Эмили привыкла к простой одежде без выкрутасов, турнюр мешал ей. Передвинув его поудобнее, девушка с нарастающим интересом наблюдала за тем, что происходит возле штурвала. Прошло часа три с того момента, как Барни отплыл на спасательной шлюпке к берегу. Дорин то и дело подносила к глазам ржавую подзорную трубу, с надеждой вглядываясь в горизонт, а в промежутках была вынуждена вступать в перебранку с капитаном, желавшим сняться с якоря. Переубедить его было непросто; капитан был туг на ухо и, по мнению Эмили, так же туго соображал. Его небольшой почтовый пароход лишь раз в месяц ходил от Мельбурна до Окленда, дрейфовать ему наскучило и хотелось поскорее отправиться в путь.

Дорин кудахтала, как вспугнутая наседка, капитан в ответ орал, их споры Эмили надоели, и она отвернулась. Теплый ветерок ласкал волосы, по воде золотым пером жар-птицы скользили солнечные блики, и тихий плеск волны у борта действовал умиротворяюще. Вспомнилось, как много сил и энергии она потратила, чтобы сорвать это путешествие, хотя долгие годы перед тем провела в томительном ожидании перемен. Ее смогли затащить на судно, отплывавшее из Лондона, лишь в бессознательном состоянии, приправив кофе за ужином большой дозой снотворного, едва не оказавшейся смертельной.

Подручные мисс Винтерс ничем не гнушались ради достижения своей цели — доставить Эмили к Джастину Коннору, человеку, которого она теперь люто ненавидела.

Неожиданно взревела машина, задрожала палуба, и Эмили крепче вцепилась в поручни. Бешеный бег поршней в цилиндрах перекликался с приливами ненависти к опекуну.

В Лондоне ходили противоречивые слухи после того, как наследник богатого герцога не вернулся из поездки в Новую Зеландию. Бывшие подруги передавали Эмили сплетни, которыми обменивались взрослые в гостиных их родителей, пытаясь скрыть злорадство за притворным сочувствием и бросая многозначительные взгляды на потертое платье и поношенную обувь Эмили.

В высшем свете Лондона имя Джастина Коннора связывали с опасными приключениями и любовными похождениями, а в пансионе его произносили с придыханием и таинственным шепотом. Романтический образ отважного рыцаря, разящего врагов, будоражил сны многих воспитанниц пансиона, и Эмили не была исключением.

Большинство склонялось к мысли, что Джастин Коннор — удачливый искатель приключений, что он сумел сколотить огромное состояние в безумной азартной игре, где ставками были земля, золото и человеческая жизнь. Говорили, что он отказался от семьи и игнорировал ее мольбы вернуться и занять свое законное место наследника судоходной компании «Уинтроп шиппинг».

Эмили зло сощурилась. Она могла легко представить себе, как отлично устроился Джастин Коннор на плодородной земле Новой Зеландии и живет себе припеваючи в роскошном викторианском поместье, построенном на золото ее батюшки и, можно сказать, на его крови. Возможно, у него есть дочь, этакая златокудрая куколка, разодетая в шелка и купающаяся в любви. За минувшие семь лет — ни одного личного письма от него, ни единого доброго слова. Мисс Винтерс явно наслаждалась, демонстрируя Эмили сухие его послания и вложенные в конверты жалкие мятые ассигнации достоинством в один фунт стерлингов и кучку мелочи, включая монеты по полпенса.

Спустя несколько недель, когда обнаружилось, что опекун не отличается щедростью, просторную гостиную, принадлежавшую Эмили, передали Сесилии дю Пардю, несносной девчонке и задаваке с фарфоровым личиком, которую молва называла внебрачной дочерью австрийского князя. Лишь страх, который испытывала мисс Винтерс перед таинственным опекуном Эмили, удерживал ее от того, чтобы выставить несостоятельную воспитанницу на улицу. Директриса решила, что Эмили возместит затраты на свое содержание, выступая в роли наставницы младших классов; эти девочки некогда обожали ее и считались ей ровней.

Эмили отвели крохотную конуру на чердаке, и она часто подлезала к слуховому оконцу, протирала рукавом испачканное сажей стекло и часами глядела на океан грязных крыш и печных труб, ожидая, что вот приедет Джастин Коннор и заберет ее.

Пароходик застонал и задрожал мелкой дрожью. Дорин продолжала визгливо протестовать. Эмили еще крепче вцепилась в поручни.

— Значит, сегодня, господин Коннор, нам не суждено повстречаться, — прошептала она. — Ни сегодня, ни в будущем. Никогда.

Но не успел пароходик сдвинуться с места, как Дорин перестала ломать руки и издала крик радости. Небольшая шлюпка Барни разрезала волны. Эмили затаила дыхание. Как во сне она сделала пару шагов к поручням, наблюдая за тем, как шлюпку поднимают на борт. Еще до того, как Барни выскочил на палубу, на него накинулась сестра.

— Что он сказал? Почему ты не привез его с собой? — Она вытянула тонкую шею, стараясь заглянуть под сиденье, как будто брат мог там кого-то спрятать. — Он обещал приехать? Или пришлет за нами шикарную яхту?

Барни медленно поднял голову. На мертвенно-бледном лице его зло сверкнула черная бусинка глаза.

— Нет его там. Там вообще никого нет, если не считать своры грязных дикарей да старого отшельника по имени Пука в ветхой хижине. Нет там ни шикарного дома, ни важного хозяина.

— Этого не может быть. Он должен быть там. Мисс Амелия дала нам точный адрес.

Барни с ненавистью поглядел на Эмили.

— Я же тебе сказал: нет его там.

Дорин смирилась и сникла.