8. МЫСЛИ ВСЛУХ. КЛАРА
Мы застаем <i>Шарля</i> в той же позе, что перед вступлением <i>Хора</i>: забывшимся сном на своем «троне», с газетой «Монд», закрывающей ему лицо.
Входит <i>Клара</i> в ночной рубашке, шепчет в полумраке пробивающегося сквозь ночь утра…
КЛАРА. Шарль, ты спишь? Ты спишь? Спишь?
Никакой реакции. Она садится неподалеку от его «трона», какое-то время молчит, затем…
Знаешь, я знаю почему. Да, да, я знаю. Я ее понимаю. И даже помимо своей воли я ее одобряю. Она ищет путь — свой путь, чтобы встретиться с Жанеттой. Чтобы больше с ней не расставаться, чтобы не оставлять Жанетту одну в том вагоне, в газовой камере. Ей необходимо верить. Да, верить в то, что однажды они встретятся в мире… как бы это сказать… в мире, который лучше, чем этот… Да, она нашла путь, который приближает ее к Жанетте, но который неизбежно отдаляет ее от нас. Как и Жанетта, она никогда не станет женщиной, не узнает плотской любви и навсегда останется девственницей. Как и у Жанетты, ее волосы, ее длинные волосы, их длинные волосы острижены наголо, под машинку. Она не может прийти сюда и оплакивать сестру, обнявшись с нами. Нет, не может. Она знает, что здесь, в этом доме, в наших стенах слово «смерть» звучит окончательно, бесповоротно, безысходно. Здесь для нас пепел — это просто пепел и так пеплом и останется. А она — она нашла убежище, нашла место, где смерть лишь промежуток, где людьми правит тот, кто воскрес. Место временное, переходное, место, где царит благодать. Укрывшись за его высокими стенами, она ждет. Ей страшно. Страшно увидеть нашу боль, прочесть на наших лицах весть о том, что Жанетта — ее Жанетта, наша Жанетта — умерла. Умерла, умерла, превратилась в дым, улетучилась, растворилась в морозном небе Польши.
Пауза.
И она, конечно же, не может нам этого простить. Не может простить себе. Жанетта умерла, ее сестра, наша дочь умерла, а мы все трое живем, мы живем, несмотря ни на что. Она нас за это невольно наказывает. И себя тоже наказывает. На всем протяжении траура запрещены любые, самые маленькие удовольствия. Но поскольку для нас троих траур не кончится никогда, то и удовольствий больше не будет никогда — ни для нас, ни для нее. Где бы ни были мы, где бы ни была она. Только страдание.
Что бы она делала здесь, у нас? Снова стала бы учиться, общалась бы, как говорится, с другими детьми депортированных? Днем — возможно. Но ночью? Ночью она бы бродила как неприкаянная по комнатам. Как бродим мы с тобой, Шарль. Ночами напролет, не в силах заснуть. Там, за толстыми стенами, там, где разлита благодать, она встает до зари, повторяет одни и те же жесты, одни и те же слова, шепчет одни и те же молитвы, то же «Богородице Дево радуйся, Благодатная Марие!», быть может, даже поет вместе с другими «К тебе, Земля обетованная…». И таким вот образом, свободная духом, она может с каждой секундой становиться ближе к Жанетте, отменять зверство и варварство, отвергать кошмар… Может с надеждой ждать той минуты, когда в мире ином они встретятся и будут играть как прежде. И только там, соединившись вновь, они вспомнят о Шарле и Кларе, своих любимых родителях. Знаешь, иногда ко мне тоже — правда, правда — непроизвольно, как прилив, подступает молитва.
Пауза.
Где бы ты ни был, кто бы ты ни был, когда в следующий раз примешься за сотворение мира, умоляю тебя, постарайся, постарайся изо всех сил, не забудь, что жить там придется человеческим созданиям.
Неожиданно <i>Шарль</i> шевелится. «Монд» падает на пол. <i>Шарль</i> приподнимается и с изумлением обнаруживает стоящую перед ним на коленях <i>Клару</i>.
ШАРЛЬ. Что ты тут делаешь?
КЛАРА. Молюсь.
<i>Шарль</i> смотрит на нее с недоумением, затем осторожно спускается со своего «трона» и на цыпочках двигается к спальне, не забыв предварительно подобрать «Монд».
А ты что делаешь?
ШАРЛЬ. Иду спать.
КЛАРА. Скоро уже пора вставать!
Он уходит. Она какое-то время остается стоять в прежней позе, на коленях, затем поднимается. Уже рассвело. Она подходит к окну, смотрит вдаль и кричит вслед <i>Шарлю</i>.
Будет снова чудный день!
Тем временем наступает затемнение.
9. ГОРЬКИЕ ТРАВЫ
Звенит звонок.
Появляется <i>Шарль</i> в белом халате. Обращается с вопросом к <i>Кларе</i>, которая сняла фартук и спешно причесывается.
ШАРЛЬ. Думаешь, это они?
КЛАРА. А кто еще, по-твоему? Не пациент же.
ШАРЛЬ. Пациент, по крайней мере, открыв рот, молчит. А этот даже с полным ртом продолжает говорить.
КЛАРА. Это твой кузен, а не мой.
Снова звенит звонок.
Иду, иду! Сними халат.
ШАРЛЬ. А вдруг это пациент?
КЛАРА. Шарль!
Он идет в кабинет снимать халат. Тем временем <i>Клара</i> вводит нарядно одетых гостей — <i>Макса</i> и <i>Морисетту</i>.
МАКС(слегка наигранно). А как насчет поцеловаться, Кларочка?
КЛАРА. Можно и поцеловаться, Макс.
МАКС. Видимся раз в сто лет, но сердцем всегда рядом, верно? А где хозяин? Опять копается в чужих зубах?
КЛАРА. Переодевается.
МАКС. Дела идут? Гнилых зубов хватает?
КЛАРА. Кариес есть всегда, денег у людей не хватает.
МАКС. Так, так, чудненько. Вот раздобыл для нас бутылочку кошерного бордо.
<i>Морисетта</i> и <i>Клара</i> целуются. <i>Морисетта</i> протягивает <i>Кларе</i> букетик.
КЛАРА. Морисетта, право же, не стоило…
Входит <i>Шарль</i>.
МАКС. Шарль, старик…
Идут друг другу навстречу и обнимаются. <i>Шарль</i> формально, едва касаясь, целует <i>Морисетту</i>. Макс протягивает <i>Шарлю</i> бутылку.
Решай сам, но лучше открыть заранее, чтобы вино подышало.
КЛАРА. Это кошерное вино.
ШАРЛЬ. Тогда оно должно дышать даже через пробку.
МАКС(обращаясь к Кларе). Сегодня такой вечер, нельзя же было без этого, верно?
<i>Клара</i> кивает в знак согласия.
