обвинять в том, что не помешали тебе их покинуть, а перед этим с такой же яростью — что удерживали тебя недозволенными средствами.

ЛУИ. Какими-такими недозволенными средствами?

ЗАКАДЫЧНЫЙ. Нежностью, потребностью в тебе. Какие обычно употребляют.

ЛУИ. И теперь они отрекаются от меня, отреклись все.

ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Даже меня, не решаясь это высказать вслух, ты упрекаешь в отречении. Ни разу не осмелился сказать, но ставишь мне в вину.

ЛУИ. Зачем бы я стал высказываться? Я так думаю, я считал, что ты меня бросил. А если уж меня бросили, если уж я так считаю, можно и поскандалить, заорать: бросили меня. Имею право, тем более что никто, кроме меня самого, этого не слышит.

ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Пожалуй, что и имеешь.

ЛУИ. Меня забывают, от меня отреклись, отреклись все — точно такое у меня было чувство, когда я тогда проснулся, и очень быстро оно стало терять четкие очертания — они отреклись от меня, после того как, и тут ты прав, долго пытались удержать меня при себе, я должен это признать, отказались от меня, потому что я выбил у них почву из-под ног и потому что мало-помалу они, сделав над собой усилие, стали понимать, что оставить меня в покое, как бы перестать обо мне заботиться и есть высшее проявление любви.

Я понял, что это отсутствие любви, одиночество, на которое я жалуюсь и которое всегда было для меня оправданием собственных подлостей, назовем вещи своими именами, что это одиночество, это отсутствие любви другим приносило еще больше страданий, чем мне. И что их якобы нелюбовь ко мне, их нарочитая демонстрация этой нелюбви, как раз и явилась единственным и последним доказательством любви.

Я проснулся со странной и отчаянной уверенностью в том, что еще при жизни они любили меня, как принято любить мертвых, когда уже нет возможности сказать об этом вслух.

Любовь недвижная, безмолвная и окончательная.

(…)

ЗАКАДЫЧНЫЙ. Вы ничего не говорите, вас не слышно.

КАТРИН. Прошу прощения, я не знаю, что же тут можно сказать.

ЛУИ. Сожалею о вызванной мною неловкости, но я хотел, чтобы вы знали.

ЗАКАДЫЧНЫЙ. Я бы предпочел, чтобы меня здесь не было. Так было бы лучше.

ЛУИ. Не понимаю, почему он так говорит. Антуан, я не понял.

Всегда ему хочется, чтобы я поменьше о себе думал. Он может настроить вас против меня.

КАТРИН. Не думаю, мне так не показалось, не суть важно.

Почему вы так сказали:

«Он может настроить вас против меня»? Как бы это он смог меня настроить против вас?

Странная идея.

Антуан говорит о вас нормально, да и не слишком часто, почти никогда не говорит, не думаю, чтобы он вообще о вас когда-нибудь говорил, не помню, тем более в таких выражениях, ничего такого и не слышала, вы ошибаетесь.

Скорее он думает, я уверена, думает, что это вы ничего не желаете о нем знать, вот именно, ничего не желаете знать о его жизни, что его жизнь для вас ничего не значит, я, например, или дети, все вместе, его работа, то, чем он занимается…

Вы хоть знаете, чем он занимается, какая у него профессия?

Не сказать даже, что это профессия.

У вас, например, профессия есть. Думаю, что есть и у вашего друга Профессия — это то, что приобретают, чему учатся, к чему готовятся, я не ошибаюсь? А он, вы знаете его ситуацию? Нельзя сказать, что она плохая, могло бы быть куда хуже, а так — ничего. Вы ведь его ситуацию не знаете. Какая, например, у него работа? Это именно не профессия, а работа Знаете, какая, знаете, чем он занимается?

Я не для того, чтобы упрекнуть, не подумайте, мне не хотелось бы, чтобы вы так восприняли, если вы так подумали, то ошибаетесь, нет, это не упрек.

Даже я сама точно не знаю, не смогла бы с точностью определить его роль. Именно роль, даже не скажешь, что работа.

Трудится он на маленьком инструментальном заводе, так он называется — завод по производству инструментов, я знаю, где он находится, приходилось Антуана встречать, теперь почти никогда, а раньше приходилось. Вначале.

Он делает инструменты, я так думаю, логично было бы предположить. Возможно, это инструменты, которые служат ему для создания других инструментов. Шучу.

Что тут расскажешь?

По идее он делает инструменты, но я совершенно не в состоянии рассказать, объяснить все эти промежуточные операции, которые он совершает каждый день, и вам, разумеется, не могу поставить в упрек, что вы их не знаете, нет, не могу.

Но он, он мог сделать вывод, мог бы подумать, конечно, решил, он мог бы заключить, что его жизнь вас не интересует, или же, сказать по-другому — повторяю, я вовсе не собираюсь вас осуждать, — он полагает, видимо, думаю, что так и есть и что в юности, если вы помните, он был точно таким же, не очень с тех пор изменился, он полагает, видимо, что то, что он делает, неинтересно или недостойно, вот более точное слово, того, чтобы вас заинтересовать.

И будет не так уж несправедливо (может, надо сказать: не таким уж несправедливым?) признать в какой-то степени его правоту.

Вы так не думаете? Считаете, что я ошибаюсь? Я сказала глупость?

ЛУИ. Не так уж несправедливо, в сущности. Скорее верно.

ЗАКАДЫЧНЫЙ. Боюсь, однако, чего я боюсь, так это как бы он не подумал, что мы могли его за это так или иначе осудить.

ЛУИ. Что касается меня, я бы хотел, счастлив был бы, если бы смог…

КАТРИН. Ничего не надо говорить — я вас прерву — лучше будет, если вы ничего не станете мне говорить, а скажете прямо ему. Я бы предпочла Будет меньше неверных толкований.

Я не в счет, и я ничего не стану передавать, не хочу, не мое это дело. Я в этом не участвую.

Как это вы только что сказали?

«Настроит против меня».

ЛУИ. Мне нечего сказать ни за, ни против.

КАТРИН. Вот и хорошо. Отлично. Тем более. (Уходит.)

ЛУИ. Катрин, вернитесь! Катрин!

ЗАКАДЫЧНЫЙ. Я ее верну. (Выходит.)

ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Елена?

ЕЛЕНА. Да?

ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Зачем это ты так демонстративно слоняешься туда-сюда, прохаживаешься так, будто надеешься, что тебя остановят и спросят?

ЕЛЕНА. А сам-то ты почему сюда притащился?

ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Мне некуда больше идти.

ЕЛЕНА. Так и я могу тебе сказать то же самое: я не знаю, куда мне еще идти.

ЛЮБОВНИК, УЖЕ УМЕРШИЙ. Они нас не хотят.

ЕЛЕНА. Мне страшно.

(…)

СЮЗАННА. А эта девушка, Катрин, и подумать было нельзя, когда мы познакомились, она казалась такой хрупкой, беззащитной, то ли чахоточной, то ли сироткой в пяти поколениях, но мы ошибались, слишком были самоуверенны: она способна сделать свой выбор и принять решение, простая, ясная и точная.

И хорошо излагает.

ЛУИ. А ты не меняешься, Сюзанна.

СЮЗАННА. Кто, я?

ЛУИ. Ну да. Всегда имеешь сложившееся мнение…

СЮЗАННА. Нет.

По правде говоря. Все реже и реже. В данный момент — возможно, но больше почти никогда. Последний залп в твою честь, только чтобы выразить сожаление.

Что?

Что ты сказал?

ЛУИ. Ты о чем?

СЮЗАННА. Потому что в подобной ситуации Антуан обычно говорит мне: «Сюзанна, заткнись!»

ЛУИ. Извини, не знал.

«Сюзанна заткнись».

(…)

ЕЛЕНА. А между тем я могла бы еще занять это место, могла бы еще прийти и рассказать, как постепенно начала сходить с ума, при том что никто этого не видел, не замечал, не хотел поверить.

Обо всем этом времени, когда я стала никем, когда я приходила и оставалась никем, об этой безмолвной жизни, которую вела рядом с вами и которая не принималась в расчет. Обо всем этом времени, которое проживаешь среди других, таких же забытых людей. Вы меня забыли, даже не заметив этого, не дав себе труда обратить на это внимание, а между тем вы ведь считали, что следует заботиться, беспокоиться о тех, кого любишь.