В «Правде»

пишется правда.

В «Известиях» —

известия.

Факты.

Хоть возьми

да положи на стол.

А поэта

интересует

и то,

что будет через двести

лет

или —

через сто.

Когда

перелистываем

газетный лист мы,

перебираем

новости

заграницы болотной,

натыкаемся —

выдумали

ученые империалистовы:

то газ,

то луч,

то самолет беспилотный.

Что им,

куриная судьба горька?

Человечеству

помогают,

лучи скрестя?

Нет —

с поднебесья

новый аркан

готовят

на шеи

рабочих и крестьян.

Десятилетие

страницы

всех газетин

смерть начиняла —

увечья,

горе…

Но вздором

покажутся

бойни эти

в ужасе

грядущих фантасмагорий.

…

Небо горсти сложило

(звезды клянчит).

Был вечер,

выражаясь просто.

На небе,

как всегда,

появился аэропланчик.

Обычный —

самопишущий —

«Аэророста».

Москва.

Москвичи

повылезли на крыши

сорокаэтажных

домов-коммун.

– Посмотрим, что ли…

Про что пропишет.

Кто?

Кого?

Когда?

Кому? —

Летчик

открыл

горящий газ,

вывел

на небе

раму.

Вывел

крупными буквами:

ПРИКАЗ.

МОБИЛИЗАЦИЯ.

А потом —

телеграмму:

Рапорт.

Наблюдатели.

Берег восточный.

Доносим:

"Точно —

без пяти восемь,

несмотря

на время раннее,

враг

маяки

потушил крайние".

Ракета.

Осветились

в темноте

приготовления —

лихорадочный темп.

Крыло к крылу,

в крылья крылья,

первая,

вторая,

сотая эскадрилья.

Еще ракету!

Вспыхнула.

Видели?

Из ангаров

выводятся истребители.

"Зашифровали.

Передали

стам

сторожевым

советским постам.

Порядок образцовый.

Летим

наперерез,

в прикрытии

газовых завес".

За рапортом —

воззвание:

"Товарищи,

ясно!

Угроза —

Европе

и Азии красной.

Америка —

разбитой буржуазии оплот —

на нас

подымает

воздушный флот.

Не врыть

в нору

рабочий класс.

Рука – на руль!

Глаз – на газ!"

Казалось,

газ,

смертоносный и душненький,

уже

обволакивает

миллионы голов.

Заторопились.

Хватали наушники.

Бросали в радио:

"Алло!

Алло!!"

Мотор умолк,

тревогу отгаркав.

Потух

вверху

фосфорический свет.

А люди

выводили

двухместки из ангариков,

летели —

с женой —

в районный совет.

Долетевшим

до половины

встречались —

побывавшие в штабе.

Туда!

Туда!!

Где бомбы

да мины

сложил

арсенальщик

в страшный штабель.

– Товарищи!

На митинг! —

радио кликал.

Массы

морем

вздымало бурно.

А с Красной

площади

взлетала восьмикрылка —

походная

коминтерновская трибуна.

Не забудется

вовек

картина эта.

В масках,

в противогазном платье

земля

разлеглась

фантастическим макетом.

А вверху —

коминтерновский председатель:

– Товарищи!

Сегодня

Америка

Союзу

трудящихся

навязывает войны! —

От Шанхая

до ирландского берега —

фразы

сразу

по радиоволнам.

Сегодня

забыли

сон и дрему.

Солнце

искусственное

в миллиард свечей

включили,

и от аэродрома

к аэродрому

сновали

машины

бессонных москвичей.

Легкие разведчики,

дредноуты из алюминия…

И в газодежде,

мускулами узловат,

рабочий

крепил

подвески минные;

бомбами —

летучками

набивал кузова.

Штабные

у машин

разбились на группки.

Небо кроили;

место свое

отмечали.

Делали зарубки

на звездах —

территории грядущих боев.

Летчик.

Рядом – ребятишки

(с братом)

шлем

помогали

надеть ему.

И он

объяснял

пионерам и октябрятам,

из-за чего тревога

и что – к чему:

– Из Европы выбили…

из Азии…

Ан,

они – туда

навострили лыжи, —

в Америку, значит.

В подводках.

За океан.

А там —

свои.

Буржуи.

Кулиджи.

Мы

тут

забыли и имя их.

Заводы строим.

Возносим трубы.

А они

не дремлют.

У них —

химия.

Воняют газом.

Точат зубы.

Ну, и решили —

дошло до точки.

Бомбы взяли.

С дом – в объем.

Камня на камне,

листочка на листочке

не оставят.

Побьют…

Если мы не побьем. —

Одна

машина

выскользнула плавно.

Снизилась,

смотрит…

Чего бы надо еще?

Потом рванулась —

обрадовалась словно —

сигнализировала:

"Главнокомандующий.

Приказываю:

Пора!

Вперед!!

И до Марса

винт отмашет!"

Отземлились,

подняли рупора.

И воздух

гремит

в давнишнем марше.

Буржуи

лезут в яри

на самый

небий свод.

Товарищ

пролетарий,

садись на самолет!

Катись

назад,

заводчики,

по облакам свистя.

Мы – летчики

республики

рабочих и крестьян.

Где не проехать

коннице,

где не пройти

ногам —

там

только

летчик гонится

за птицами врага.

Вперед!

Сквозь тучи-кочки!

Летим,

крылом блестя.

Мы – летчики

республики

рабочих и крестьян!

Себя

с врагом померьте,

дорогу

кровью рдя;

до самой

небьей тверди

коммуну

утвердя.

Наш флаг

меж звезд

полощется,

рабочью

власть

растя.

Мы – летчики,

мы – летчицы

рабочих и крестьян!

* * *

Сначала

разведчики

размахнулись полукругом.

За разведчиками —

истребителей дуга,

А за ними

газоносцы

выстроились в угол.

Тучи

от винтов

размахиваются наугад.

А за ними,

почти

закрывая многоокий,

помноженный

фонарями

небесный свод,

летели

огромней,

чем корабельные доки,

ангары —

сразу

на аэропланов пятьсот.

Когда

повороты

были резки, —

на тысячи

ладов и ладков

ревели

сонмы

окружающих мастерских

свистоголосием

сирен и гудков.

За ними

вслед

пошли обозы,

маскированные

каким-то

цветом седым.

Тихо…

Тебе – не телегой об земь!..

Арсеналы,

склады

медикаментов,

еды…

Под ними

земля

выгибалась миской.

Ждали

на каждой

бетонной поляне.

Ленинская

эскадрилья

взлетела из-под Минска…

Присоединились

крылатые смоляне…

Выше,

выше

ввинчивались летчики.

Совсем высоко…

И – еще выше.

Марш отшумел.

Машины —

точки.

Внизу – пощурились

и бросили крыши.

Проверили.

Есть —

кислород и вода.

Еду

машина

в минуту подавала.

И влезли,

осмотрев

провода и привода,

в броню

газонепроницаемых подвалов.

На оборону!

Заводы гудят.

А краны

мины таскают.

Под землю

от вражьего газа уйдя,

бежала

жизнь заводская.

Летели.

Птицы

в изумленьи глядели.

Летели…

Винт,

звезда блестит в темноте ли?

Летели…

Ввысь

до того,

что – иней на теле.

Летели…

Сами

себя ж

догоняя еле,

летели.

С часами

скорость

творит чудеса:

шло

в сутки

двое сполна;

два солнца —

в 24 часа;

и дважды

всходила луна.

Когда ж

догоняли

вращенье земли —

сто мест

перемахивал

глаз.

А циферблат

показывал

им

один

неподвижный час.

Взвивались,

прорезавши

воздух весь.

В удушьи

разинув рот,

с трудом

рукой,

потерявшей вес,

выструивали

кислород.

Врезались

разведчики

в бурю

и в гром

и, бросив

громовую одурь,

на гладь

океана

кидались ядром

и плыли,

распенивши воду.

Плавучей

миной

взорван один.

И тотчас

все остальные

заторопились

в воду уйти,

сомкнувши

брони стальные.

Всплывали,

опасное место пройдя,

стряхнувши

с пропеллеров

капли;

и вновь

в небосвод,

пылающ и рдян,

машин

многоточие

вкрапили.

Летели…

Минуты…

сутки…

недели…

Летели.

Сквозь россыпи солнца,

сквозь луновы мели

летели.

Начальник

спокойно

передвигает кожаный

на два

валика

намотанный план.

Все спокойно.

И вдруг —

как подкошенный,

камнем —

аэроплан.

Ничего.

И только

лучище

вытягивается

разящей

ручищей.

Вставали,

как в пустыне миражи,

сто тысяч

машин

эскадрильи вражьей.

Нацелив

луч,

истребленье готовящий,

сторон с десяти

– никак не менее —

свистели,

летели,

мчались чудовища —

из света,

из стали,

из алюминия.

Качнула

машины

ветра река.

Налево

кренятся

по склону.

На правом

крыле

встает три "К",

три

черных

"К" —

Ку-клукс-клана.

А ветер

с другого бока налез,

направо

качнул огульно —

и чернью

взметнулась

на левом крыле

фашистская

загогулина.

Секунда.

Рассмерчились бешено.

И нет.

Исчезли,

в газ занавешены.

На каждом аэро,

с каждого бока,

как будто

искра —

в газовый бак,

два слова

взрывало сердца:

"Тревога!

Враг!"

Не различить

горизонта слитого.

Небо,

воздух,

вода —

воедино!

И в этой

синеве —

последняя битва.

Красных,

белых

– последний поединок.

Невероятная битва!

Ни одного громыханийка!!

Ни ядер,

ни пуль не вижу мимо я —

только

винтов

взбешенная механика,

только

одни

лучи да химия.

Гнались,

увлекались ловом,

и вдруг —

поворачивали

назад.

Свисали руки,

а на лице

лиловом —

вылезшие

остекленелые глаза.

Эскадрильи,

атакующие,

тучи рыли.

Прожектор

глаз

открывает круглый —

и нету

никаких эскадрилий.

Лишь падают

вниз

обломки и угли.

Иногда,

невидимые,

башня с башнею

сходились,

и тогда

громыхало одно это.

По старинке

дрались

врукопашную

два

в абордаже

воздушные дредноута.

Один разбит,

и сразу —

идиллия:

беззащитных,

как щенят,

в ангары

поломанные

дредноуты вводили,

здесь же

в воздухе

клепая и чиня.

Четырежды

ночью,

от звезд рябой,

сменились

дней глади,

но все

растет,

расширяется бой,

звереет

со дня на день.

В бою

умирали

пятые сутки.

Враг

отошел на миг.

А после

тысяча

ясно видимых и жутких

машин

пошла напрямик.

В атаку!

В лучи!! —

Не свернули лета.

В газ!!! —

И газ не мутит.

Неуязвимые,

прут без пилотов.

Все

метут

на пути.

* * *

Гнут.

Командав нахмурился.

Кажется – крышка!

Бросится наш,

винтами взмашет —

и падает

мухой,

сложивши крылышки.

Нашим – плохо.

Отходят наши.

Работа —

чистая.

Сброшена тонна.

Ни увечий,

ни боли,

ни раны…

И город

сметен

без всякого стона

тонной

удушливой

газовой дряни.

Десятки

столиц

невидимый выел

никого,

ничего не щадящий газ.

К самой

к Москве

машины передовые

прут,

как на парад,

как на показ…

Уже

надеющихся

звали вралями.

Но летчики,

долг выполняя свой,

аэропланными

кольцами-

спиралями

сгрудились

по-над самой Москвой.

Расплывшись

во все

небесное лоно,

во весь

непреклонный

машинный дух,

враг летел,

наступал неуклонно.

Уже —

в четырех километрах,

в двух…

Вспыхивали

в черных рамках

известия

неизбежной ясности.

Радио

громко

трубило:

– Революция в опасности! —

Скрежещущие звуки

корежили

и спокойное лицо, —

это

завинчивала люки

Москва

подвальных жильцов.

Сверху

видно:

мура —

так толпятся;

а те —

в дирижаблях

да – на Урал.

Прихватывают

жен и детей.

Растут,

размножаются

в небесном ситце

надвигающиеся

машины-горошины.

Сейчас закидают!

Сейчас разразится!

Сейчас

газобомбы

обрушатся брошенные.

Ну что ж,

приготовимся

к смерти душной.

Нам ли

клониться,

пощаду моля?

Напрягшись

всей

силищей воздушной,

примолкла

Советская Земля.

И вдруг… —

не верится! —

будто

кто-то

машины

вражьи

дернул разом.

На удивленье

полувылезшим

нашим пилотам,

те скривились

и грохнулись

наземь.

Не смея радоваться —

не подвох ли?

снизились, может,

землею шествуют? —

моторы

затараторили,

заохали,

ринулись

к месту происшествия.

Снизились,

к земле приникли…

В яме,

упавшими развороченной, —

обломки

алюминия,

никеля…

Без подвохов.

Так. Точно.

Летчики вылезли.

Лбы-складки.

Тысяча вопросов.

Ответ —

нем.

И лишь

под утро

радио-разгадка:

– Нью-Йорк.

Всем!

Всем!

Всем!

Рабочих,

крестьян

и летные кадры

приветствуют

летчики

первой эскадры.

Пусть

разиллюминуют

Москву

в миллион свечей.

С этой минуты

навек минуют

войны.

Мы —

эскадра москвичей —

прорвались.

Нас

не видели.

Под водой —

до Америки рейс.

Взлетели.

Ночью

громкоговорители

поставили.

И забасили

на Нью-Йорк, на весь.

"Рабочие!

Товарищи и братья!

Скоро ль

наций

дурман развеется?!

За какие серебреники,

по какой плате

вы

предаете

нас, европейцев?

Сегодня

натравливают:

– Идите!

Европу

окутайте

в газовый мор! —

А завтра

возвратится победитель,

чтоб здесь

на вас

навьючить ярмо.

Что вам

жизнь

буржуями дарена?

Жмут

из вас

то кровь,

то пот.

Спаяйтесь

с нами

в одну солидарность.

В одну коммуну —

без рабов,

без господ!"

Полицейские —

за лисой лиса —

на аэросипедах…

Прожектора полоса…

Напрасно! —

Качаясь мерно,

громкоговорители

раздували голоса

лучших

ораторов Коминтерна.

Ничего!

Ни связать,

ни забрать его —

радио.

Видим,

у них —

сумятица.

Вышли рабочие,

полиция пятится.

А город

будто

огни зажег —

разгорается

за флагом флажок.

Для нас

приготовленные мины

миллиардерам

кладут под домины.

Знаменами

себя

осеня,

атаковывают

арсенал.

Совсем как в Москве

столетья назад

Октябрьская

разрасталась гроза.

Берут,

на версты

гром разбасив,

ломают

замков

хитроумный массив.

Радиофорт…

Охраняющий —

скинут.

Атаковали.

Взят вполовину.

В другую!

Схватка,

с час горяча.

Ухватывают

какой-то рычаг.

Рванули…

еще крутнули…

Мгновение, —

и то чересчур —

мгновения менее, —

как с тыщи

струнищ

оборванный вой!

И тыща

чудовищ

легла под Москвой.

В «ура» содрогающимся

ртам еще

хотелось орать

и орать досыта, —

а уже

во все небеса

телеграммищу

вычерчивала

радиороста:

"Мир!

Народы

кончили драться.

Да здравствует

минута эта!

Великая

Американская федерация

присоединяется

к Союзу советов!"

Сомнений —

ни в ком.

Подпись:

«Американский ревком».

Утром

с запада

появились точки.

Неслись,

себя

и марш растя:

"Мы – летчики

республики

рабочих и крестьян.

Недаром

пролетали —

очищен

небий свод.

Крестьянин!

Пролетарий!

Снижайте самолет!

Скатились

вниз

заводчики,

по облакам свистя.

Мы летчики —

республики

рабочих и крестьян!

Не вступит

вражья

конница,

ни птица,

ни нога.

Наш летчик

всюду гонится

за силами врага.

Наш флаг

меж звезд полощется,

рабочью власть растя.

Мы – летчицы,

мы – летчики

рабочих и крестьян".