Альберт впервые увидел мир, который до сих пор изучал лишь по картам: обозначенную красным цветом Британскую империю, а также земли, закрашенные в атласе другими цветами и принадлежащие другим странам. Теперь они наяву всплывали из моря, те острова, о которых так много рассказывал ему отец: сначала Тенерифе, затем Тринидад и Мартиника, далее — Ямайка, Гавана, Бермудские острова. Наконец подошли к Канаде. Альберт был первым сыном короля, побывавшим за десятки лет в Канаде, и восемнадцатилетний юноша, сильно смущенный, обязан был представлять Империю; ему не приходилось часто выступать на публике, это очень пугало его, но он должен был представительствовать, пожимать руки и давать автографы девушкам, так что однажды одной из них он заметил: «У меня чудовищный почерк и целая куча имен. Вам угодно, чтобы я написал их все?» Необходимо было также внимательно следить за тем, чтобы протанцевать с французскими канадками ровно столько же танцев, сколько и с английскими.
Альберт был молод, и с удовольствием подыскал бы себе хорошенькую девушку. На каком-то празднике он очень обеспокоил сопровождающих своей излишней галантностью. Но тут у принца неожиданно оторвалась пуговица от брюк, что вынудило его вцепиться в брючный пояс; это вызвало взрыв хохота, но придворные были благодарны провидению: этикет оказался восстановленным благодаря мелкому нарушению в костюме Альберта. В Оттаве он внезапно заболел, настроение ухудшилось, и поэтому был рад опять подняться на борт. Казалось, юный курсант становился настоящим моряком, который уютнее чувствует себя на море, чем на суше. Не только судьба, но, похоже, характер и способности располагали Альберта к роли второго сына, и он по-своему был счастлив этой ролью.
Старший брат находился вдали от него. Кажется, в течение двух лет братья лишь один-единственный раз снова оказались вместе, обретя былую близость; произошло это во время пасхального круиза на борту «Коллингвуда», куда в качестве гостя был приглашен Эдуард. Они прошли вдоль западного побережья Шотландии, иногда причаливая к берегу, чтобы поиграть в гольф; братья подолгу рассказывали друг другу о своей жизни, сравнивая и обсуждая свои столь разные впечатления.
В восемнадцать лет Эдуард был студентом: он стал им совершенно неожиданно для себя и даже без соответствующей подготовки. Понимая, с какой неохотой их сын расстается с морем, родители сначала отправили Эдуарда на несколько недель во Францию, но ни охота, ни рыбная ловля, ни пикники не смогли его развлечь; на портрете, сделанном во Франции, молодой человек выглядел таким мрачным, что в Лондоне обеспокоились его состоянием. Ведь мы часто узнаем о чьем-либо душевном настрое, только увидев его глазами художника. Потом Эдуард отправился в Оксфорд.
Благодаря сдержанности, врожденному такту, умению никогда излишне не подчеркивать важность своей особы, принц Уэльский оказался защищенным от традиционного чванства оксфордских студентов — они даже мысли не допускали, что в Европе можно найти с полдюжины более старых, более живописных и более авторитетных с точки зрения научных знаний университетов, чем Оксфорд.
Эдуард, который, наверное, провел здесь самую счастливую пору своей жизни, мало что узнавал из книг; основным источником его знаний были окружающие. Он играл в гольф и крикет, только в Оксфорде безупречно освоил верховую езду, завершил первую свою охоту на лис с пятью охотничьими трофеями, и, должно быть, громко смеялся, когда позднее один придворный издал книгу, где писал по этому поводу: «Можно подумать, будто лисы знали, что на них охотится принц Уэльский».
Он старался ничем не выделяться среди своих товарищей, потому что миновали времена, когда при появлении его деда всем полагалось вставать. Молодой Эдуард подружился со скромным небогатым студентом, и придворные сильно встревожились, увидев на фото принца Уэльского лежащим на земле среди членов футбольной команды; тем не менее, после долгих споров о достоинстве преемника трона Эдуарду позволили принимать подобные позы. Поскольку устные и письменные воспоминания студентов Оксфорда касаются главным образом напитков и еды, устройства ланча, чередования бордо и бургундского или того, что дозволено after[9], Эдуард освоил также и этот кодекс поведения. По воспоминаниям студентов, он невероятно молодо выглядел, сперва не очень уверенно, а потом все более бойко и весело играл на банджо или на волынке.
По свидетельству очевидца, майора Верни, поначалу преподавателей охватил ужас, когда Эдуард свел знакомство с неким «чудовищным социалистом-разрушителем», который носил красный галстук. Это был бывший рабочий гвоздильной фабрики, сумевший в тридцать три года на собственные средства поступить в университет. Это был первый человек из народа, у кого принц смог кое-чему научиться; в дальнейшем у него было много таких знакомых. Кстати, их симпатия была взаимной.
Меньше всего в Оксфорде Эдуарда привлекали занятия. Чаще вспоминают, что на лекциях он сидел, как правило, на краешке стула, чтобы легче было ускользнуть из аудитории. И если Гладстон говорил о его деде Эдуарде, что тот знал «все, кроме того, что написано в книгах», то декан его университетского колледжа говорил о принце Уэльском: «Он никогда не будет книжным человеком».
Зато студенческая среда, где были представлены самые разные политические направления, а также участие в дебатах, в ходе которых будущие политики учились вести дискуссию и отвечать на вопросы, дали тогда двадцатилетнему принцу Уэльскому немалые познания о духе того времени и способствовали формированию его убеждений. В дальнейшем, когда он, благодаря своему происхождению, будет причислен к властям предержащим, эта информация весьма пригодится ему. И когда после пышного приема в Лондоне по случаю открытия памятника старой королеве император Германии, едва покинув Англию, отправился в Марокко, где продемонстрировал свою готовность к войне, так что флот был приведен в боевую готовность, Эдуард сумел высказать по поводу создавшейся политической ситуации вполне определенное мнение.
Из-за многочисленных социальных конфликтов внутреннее положение в стране было столь же нестабильным. Незадолго до коронации его родителей сорок тысяч суфражисток вышли на улицу, пройдя по столице маршем протеста. Сразу после коронации члены палаты лордов, которые на протяжении веков управляли страной, были ограничены в своих правах. Поскольку страна на последних парламентских выборах высказалась против лордов, один из лидеров либеральной партии премьер-министр Асквит заявил, что в верхнюю палату будет назначено несколько сот новых лордов, чтобы либералы палаты лордов, соединившись с палатой общин, получили большинство. В то жаркое лето заседания старейшего в Европе парламента отличались бурными, шумными спорами, перемежающимися почти беспрецедентными взаимными оскорблениями членов обеих палат. Воспользовавшись неспокойной обстановкой в стране, социалисты организовали забастовки моряков и докеров; вмешались войска, на улицах Лондона и Глазго были убитые.
Продолжает ли Англия оставаться монархической страной? — должен был спрашивать себя тогда наследник трона. Трон этот сохранялся после многих, казалось, роковых событий: после того, как Мария Стюарт казнена была королевой, которую в стране ненавидели многие, после казни короля Карла, после исключения из законных наследников престола и отречения Якова VII Шотландского, ставшего Яковом II Английским. Сегодня все присутствовали при утрате могущества лордов, древнейшей опоры трона. Убеждение, что верховная власть монарха принадлежат ему по божественному праву, явно уходила в прошлое, вера в ее незыблемость была поколеблена. Казалось, король правит только в силу народного согласия. Разумеется, принцу было известно высказывание отца, который, покоряясь судьбе, признался послу Соединенных Штатов Пейджу: «Зная трудности монарха ограниченного, я благодарю небо, что оно избавило меня от того, чтобы быть монархом абсолютным».
