Как только решение было окончательно принято, д'Юрвиль сообщил о своих новых намерениях капитану Жакино и сразу же пустился в путь к проливу. 12 декабря оба корвета находились в виду Кабо-Вирхенес, и Дюмулен с помощью молодых офицеров приступил на ходу корабля к серии превосходных гидрографических съемок.
Во время трудного плавания по проливу, д'Юрвиль проявил в равной мере смелость и хладнокровие, способность быстро ориентироваться и присутствие духа (по отношению к нему применялись именно эти выражения) и заставил полностью изменить мнение о себе многих матросов, которые, видя его в Тулоне тяжело ступающим, больным подагрой, наивно восклицали: «О! С этим стариком мы далеко не уедем!»
Но когда благодаря постоянной бдительности командира пролив был благополучно пройден, настроение моряков так резко изменилось, что они повторяли:
«Это не человек, а дьявол. Он вел нас вдоль самых скал, рифов и берегов, словно всю жизнь свою только так и плавал! А мы-то думали, что он одной ногой в могиле!»
Здесь уместно будет сказать несколько слов о стоянке в бухте Пуэрто-Хамбре.
Высадка на берег была нетрудной; на нем имеется прекрасный источник и дрова в изобилии. На прибрежных скалах водятся в большом количестве съедобные моллюски – морские улитки, трубороги, а из растений в пищу можно употреблять сельдерей и разновидность одуванчиков, пригодную для салата. Другим богатым источником пропитания в этой бухте является рыбная ловля; в течение всего времени стоянки ловля неводом, сетью и удочкой снабжала экипаж вполне достаточным количеством морской корюшки, голавлей и вьюнов.
«Когда я собирался вернуться на корабль, – рассказывает д'Юрвиль, – боцман передал мне маленький бочонок, который нашли висевшим на дереве у самого берега, а рядом на столбе была надпись по-английски: «Почтовое отделение». Увидев, что в бочонке находятся бумаги, я взял его на корабль и ознакомился с ним. Это были записки капитанов, проходивших Магеллановым проливом, о времени их прохода и условиях плавания, кое-какие советы тем, кто окажется здесь после них, письма в Европу и в Соединенные Штаты. По-видимому, впервые идея создания такой почтовой конторы под открытым небом пришла в голову американскому капитану Каннингхему, который в апреле 1833 года воспользовался просто подвешенной к дереву бутылкой; его соотечественник Уотер-Хауз в 1835 году придумал полезное добавление в виде столба с надписью. Наконец, английский капитан Керрик, командир шхуны «Мэри-Энн» из Ливерпуля, в марте 1837 года прошел пролив, направляясь в Сан- Блас в Калифорнию; он побывал здесь и на обратном пути 29 ноября 1837 года, то есть за шестнадцать дней до нас; это он заменил бутылку бочонком и предложил мореплавателям в будущем пользоваться им для писем, которые они пожелали бы отправить в различные страны. Я решил еще больше усовершенствовать эту полезную и остроумную при всей своей простоте идею, устроив настоящую почтовую контору на возвышенной точке полуострова; ее вывеска должна была быть написана такими буквами, чтобы привлечь внимание мореплавателей, не предполагающих заходить в Пуэрто-Хамбре; любопытство заставит их послать шлюпку, чтобы обследовать ящик, прибитый к столбу. По всей вероятности, мы должны были оказаться первыми, кому придется воспользоваться плодами этой выдумки, и наши семьи будут приятно удивлены, получив от нас известия с дикой и необитаемой земли в то время, когда мы будем двигаться к полярным льдам».
В часы отлива устье реки Седжер, впадающей в бухту Пуэр- то-Хамбре, становится недоступным из-за песчаных отмелей; в трехстах метрах дальше равнина переходит в огромное болото, из которого выступают толстые стволы деревьев – гигантских мертвецов, побелевших от времени и принесенных сюда разливом реки в период особенно сильных дождей.
Вдоль поймы реки растет прекрасный лес, но попасть в него мешает колючий кустарник. Чаще всего попадаются здесь бук, вышиной от двадцати до тридцати метров и около метра в диаметре, и разновидность барбариса. Самый большой бук, виденный д'Юрвилем, имел пять метров в обхвате и примерно пятьдесят метров в вышину.
К сожалению, на этом берегу не встречаются ни млекопитающие, ни земноводные, ни речные или наземные моллюски; один – два вида птиц, да лишайники и мхи – вот все, чем может поживиться здесь естествоиспытатель.
Ялбот[155] с большой группой офицеров поднялся вверх по течению Седжера, пока не был остановлен мелководьем в семи с половиной милях от устья. Было установлено, что при впадении в море река имеет в ширину около тридцати или сорока метров.
«Трудно вообразить, – рассказывает де Монтравель, – более живописные картины, чем те, что открывались нашим взорам при каждом изгибе реки. Повсюду восхитительный беспорядок, который невозможно искусственно создать, причудливое нагромождение деревьев, сломанных веток, обросших мхом стволов, тесно переплетавшихся между собой».
В общем стоянка в Пуэрто-Хамбре оказалась очень удачной; дрова и пресную воду заготовили без всякого труда; произвели ремонтные работы, заново разместили грузы; сделали много наблюдений – физических, метеорологических, над приливами и отливами, гидрографических; наконец собрали богатые естественноисторические коллекции, представлявшие тем больший интерес, что эти неисследованные края совершенно не были отображены в различных французских музеях.
Стоянка в Пуэрто-Хамбре
«Небольшое количество растений, собранных Коммерсоном, и сохранившихся в гербарии Жюсье, – говорится в отчете, – представляло собой все, что было известно о природе этих мест».
28 декабря 1837 года подняли якорь, так и не увидев ни одного патагонца, встречи с которыми офицеры и матросы ожидали с живейшим любопытством.
Случайности мореплавания заставили оба корвета вскоре вновь остановиться в бухте Галан; ее берега, поросшие прекрасными деревьями, прорезаны потоками, образующими на некотором расстоянии от моря великолепные водопады вышиной в пятнадцать – двадцать метров. Эта стоянка не пропала даром для науки, так как удалось собрать множество новых видов растений и произвести съемку как этой бухты, так и соседних заливов. Однако командир, боясь упустить благоприятное время года, отказался от намерения пройти через западный выход пролива и решил вернуться назад, чтобы повидать патагонцев, прежде чем направиться в полярные области.
Залив Сен-Никола, который Бугенвиль назвал заливом Французов, представлял взорам гораздо более приятное зрелище, чем бухта Галан, где моряки провели 1 января 1838 года. Офицеры под руководством Дюмулена довели до успешного конца гидрографическую съемку залива Сен-Никола.
Была послана шлюпка на мыс Ремаркабль, где, по сообщению Бугенвиля, он видел окаменелые раковины; это оказались лишь мелкие желваки, заключенные в пласте известняка, занимавшего весь склон от самого берега моря до вышины примерно в пятьдесят метров.
Интересные наблюдения были произведены также с термометром, опущенным на глубину двухсот девяноста саженей, но на расстоянии меньше двух миль от берега не достигшим дна. В то время как на поверхности температура равнялась девяти градусам, внизу она оказалась равной двум; трудно предположить, чтобы течения, приносящие воду двух океанов, могли проходить так глубоко, а потому были все основания думать, что такая температура свойственна этой глубине. Затем корабли приблизились к Огненной Земле, где Дюмулен продолжил съемки. Низкая, открытая, усеянная скалами, которые мог ли служить ориентирами, Огненная Земля в этом месте представляет для мореплавателя не так много опасностей. Корабли миновали острова Магдалена и Элизабет, бухту Оази, где в подзорную трубу можно было различить многолюдное стойбище патагонцев, и бухту Пекет, где «Астролябия» на глубине трех саженей наскочила на подводную скалу.
«В то мгновение, когда мы заметили, что киль нашего корабля цепляется за камни, – рассказывает Дюмон д'Юрвиль,- среди экипажа возникло минутное замешательство, даже тревога, и уже послышались отдельные крики. Твердым голосом я призвал к молчанию и, ничем не обнаруживая своего беспокойства по поводу происходившего, воскликнул: «Пустяки, вы еще не то Увидите!» Впоследствии наши матросы не раз вспоминали эти слова. Для капитана гораздо важнее, чем обычно думают, сохранять полнейшее спокойствие и высшую степень невозмутимости среди грозных опасностей, даже в том случае, если он считает, что избежать их не удастся».
