Держа ухо востро, Карл всё время переписывался с милой ему Францией и очень сдержанно отвечал обвинителям Римской империи, бредовые планы которых исходили из Италии. Нет, это было нелегкое дело! В последний год жизни Карла раскололась церковь… Тогда старый, больной Карл отправился во Францию и взял с собой его, Вацлава.
Франция… В голове Вацлава мелькнуло другое имя: Дениза!.. Нет, нет… Ему незачем вспоминать о ней.
Да, всё более и более мерк ореол мировой империи, — она не могла удержать пробуждающиеся народы в своих границах.
А церковь, папа? Наместник Христа, как и император, постепенно терял власть над всем христианством.
Да, положение Вацлава мало чем отличалось от положения отца. Окажись Вацлав самым здоровым и сильным, он всё равно бы не удержал империю в своих руках.
И король сдался. Из повелителя он превратился в кума Вацлава. Он сменил королевскую мантию на простую рубаху и отправился к беднякам. Но среди них он еще сильнее почувствовал свое одиночество. Король помогал беднякам, а те — ему. Люди понимали его. Почему бедняку не понять бедняка? Бедняки и нищие не лишены проницательности. Они догадывались, что перед ними — заблудший человек. Бедняки были рады отдать ему всё, но ничего не брали взамен. Они поняли, что от него нечего ждать. Бедный кум Вацлав! Он уже не может видеть новое в жизни! Стало быть, он — бедный кум Вацлав — сын своего века, сын оглохшего и ослепшего мира.
По вечерам Вацлав приглашал к себе верных друзей. Гости радовали короля своим присутствием и вызывали у него зависть, — ведь они были сильнее, чем он.
Сегодня к нему пришли королева София, Индржих Лефль из Лажан (Вацлав заметил, с каким снисхождением поглядел на него мудрый дипломат!), Вацлав из Дубе и Ян из Хлума. Кроме них, тут был и человек, готовивший королю лекарство (этот, как немой, всегда молчал), и шут Мизерере. Шут-урод королю был роднее брата. Вацлав решил отравить его перед своей смертью. Отменный знаток мирской суеты, старый Мизерере оказался единственным человеком, который понимал короля.
Вацлав кивнул шуту, и тот уселся на полу. Не сводя глаз со своего повелителя, шут угадывал каждое его желание, кивал ему, и на дурацком колпаке слегка звякали бубенчики.
Уже смеркалось. Лица и платья казались синевато-серыми. В тишине слышалось неровное дыхание короля. Возле Вацлава, у столика с лекарствами, сидела, склонив голову, София, а подальше, у стены, застыли трое шляхтичей.
— Откройте окна!
На голос короля из-за его кресла поднялась фигура в черной докторской мантии. Это — medicus curiae, придворный врач Адальберт.
Через открытые окна в комнату хлынул свежий, влажный воздух. Сумерки слегка поредели. Чахлый свет уже не задерживали цветные стёкла окон.
Казалось, свежий воздух и свет приободрили людей, — в комнате снова зазвучали человеческие голоса.
— Ваше величество! — сказал пан Лефль из Лажан. — Магистр Иероним всё еще ждет аудиенции.
Вацлав прикрыл веки. Ему нужен покой, а он никак не может избавиться от гостей. Как они не понимают, что лучшее благо для человека — покой и одиночество!
— Я никого не хочу принимать, — вздохнул король. — Не хочу. Я уже сыт по горло.
— Ты обещал принять магистра, — сказала, не выдержав, София. — Кроме того, Иероним уезжает. Он очень просил, чтобы ты выслушал его.
— Да, Иероним очень просил!.. — проворчал раздраженный король. — Еще бы! Стóит только кому-нибудь коснуться мантии Гуса, как ты уже готова заступаться за него.
Не обращая внимания на сердитый тон короля, королева продолжала:
— Магистр — серьезный и уважаемый человек. Он не станет беспокоить тебя по пустякам. Прежде ты охотно выслушивал советы мудрых людей.
— А теперь мне приходится выслушивать советы своей супруги! — усмехнулся король. — Довольно! Мне не нужны ваши проповеди! Я могу послушать их в Вифлееме.
— Что же ответить Иерониму? — спокойно спросила София.
Вацлав вздохнул:
— Пусть войдет!..
Мизерере кивнул пажу, стоявшему у двери. Тот вышел и через минуту вернулся. Вслед за ним в комнату вошел статный человек с открытым мужественным лицом. Одетый в свободную темную мантию, он походил на живую статую. Иероним опустился на колени посреди комнаты и склонил голову, приветствуя короля и королеву.
— Ты, говорят, уезжаешь?.. — спросил король, не проявляя никакого интереса к его поездке.
— Встань, магистр! — сказала коленопреклоненному София.
— Видишь, я забыл… — ухмыльнулся король. — К счастью, у меня есть королева… Она может подумать за меня…
— Ваше величество! — сказал Иероним. — Я уезжаю в Польшу, Литву и на Русь. Великий князь Витольд обратился к университетам с просьбой выслать своих представителей для ознакомления с успехами распространения христианства на Востоке.
— Что ж, дай бог тебе… — пробормотал король Вацлав. — Ты не утратил интереса к этому миру. А я уже… Ну, что у тебя еще на сердце?..
— Я уезжаю, но половину своего сердца оставляю здесь. Моя душа, милостивый король, полна тревоги! Над головой магистра Яна снова сгущаются тучи. Я пришел просить вас, ваше величество, не отказать ему в покровительстве. Подобно своему светлой памяти отцу, который брал под защиту великих реформаторов нравов и церкви Вальдгаузера и Милича, не откажите в покровительстве Гусу!
В королевских покоях было произнесено вслух имя человека, тесно связанного с борьбой самого Вацлава. Сравнивая себя с вифлеемским проповедником, король ясно видел собственные пороки. Даже в юные годы, когда король еще верил в свои помыслы и стремления, он оказался неспособным постоять за них с таким упорством, как Гус.
Вацлав то тянулся к магистру, то сторонился его. София нередко возмущала короля, когда с воодушевлением рассказывала о проповедях Гуса. Да, у короля были основания ненавидеть Гуса даже за его излишнюю преданность. Какой прок в ней для ослабевшего и нищего духом Вацлава? Да будет проклят этот Гус!
— В союзе с магистром — не злая ли ирония судьбы — против всего мира! — засмеялся или скорее заплакал больной Вацлав.
Да, королевство, в котором церковь служит государству и народу под крепким жезлом Вацлава… когда-то было вполне достижимо. А теперь — мечта!.. Не мечта, а безумие! Уже поздно, поздно. А сам Гус — рассадник зла. Он только огорчает королевское сердце.
— Целыми днями я только и слышу: Гус, Гус! — гневно прервал Иеронима возмущенный король. — До меня дошли другие слухи… о коих ты почему-то молчишь. Тебя беспокоит буря, которая может разразиться над головой магистра, а меня — буря, которую хочет вызвать сам Гус.
Вацлав протянул руку. София быстро взяла со столика и подала ему пузырек с ароматической эссенцией. Жадно вдыхая ее, Вацлав продолжал:
— Я знаю: Гус — сама буря, сама борьба. За это я и любил его. Да, я любил его, пока у меня были силы, пока их не высосали враги… из тела и души. Теперь мне нужен покой. Покой, тишина!.. Понимаешь?..
— Когда буря застигает корабль в море, кормчий должен бороться с нею, как бы ни бушевали волны. Плох тот кормчий, который опускает руки и осуждает матросов, если они берутся за рулевое колесо и за канаты, чтобы отвести корабль в спокойную гавань. Хороший кормчий даже похвалит матросов, — спокойно и уверенно произнес Иероним.
Вацлав, побагровев, наклонился к дерзкому собеседнику. Словно торопясь предупредить королевский гнев, Мизерере коснулся мантии Иеронима шутовским жезлом.
— Кум Вацлав, ну не дерзок ли он, а? — и, ухмыльнувшись, спросил: — Догадываешься, почему? С него ничего не взыщешь. Магистр, бедняга, всё еще верит, что мир можно изменить. Как смешон он!..
Король невесело улыбнулся и снова откинулся на подушку:
— Иероним, ты — достойный ученик своего учителя. У тебя есть Гусова прямота и Гусова смелость. Скажи, чем ты недоволен? Неужели я делаю мало для твоего Гуса, когда смотрю сквозь пальцы и молчу?
— Теперь уже мало молчать, ваше величество! — сказал Иероним, глядя на Вацлава. — Враги Гуса не молчат. Они уже перешли от слов к делу: нападают на слушателей магистра, заточают в тюрьму. Но и этого им мало. Староместские советники решили…
