Но, даже приготовившись ко сну, он по-настоящему не мог думать ни о чем другом, кроме как о странном разговоре с Фрэнсисом. В сердцах он отшвырнул одеяло, влез в башмаки и, накинув вест[19] поверх нижней рубашки, отправился к Фрэнсису. Слуга, который принес ему свечу, сказал, что сэр Фрэнсис также лег спать. Но Харт решил все‑таки разбудить своего загадочного друга и потребовать объяснений. Он постучался в богато отделанную резьбой дверь, затем подергал дверную ручку. Дверь неожиданно распахнулась, и глазам Харта предстала пустая смятая постель. Он шагнул внутрь, и в ту же секунду порыв ветра откинул кисейную занавеску, за которой зияло распахнутое настежь окно. Сэра Кроуфорда в спальне не оказалось.
Второй день пребывания Харта на острове прошел в изучении местных нравов, и лишь к вечеру третьего дня его начал по-настоящему волновать другой вопрос. Он опять задумался, подобно Сандрильоне из детской сказки, о том, в каком виде предстанет на балу перед девушкой, о которой мечтал теперь и день и ночь. Впору было превращать кафтан из суконного в тафтяной и грезить не то чтобы о хрустальных туфельках, но о новых башмаках точно. Посему, подобно несчастной дочери лесника, ему оставалось лишь мечтать о доброй фее, мечтать безнадежно, уповая на некую счастливую случайность, которая поможет ему преодолеть пропасть, разделяющую его и дочь богатого ростовщика. Юность хороша тем, что мечты ее сбываются гораздо чаще, чем мечты стариков.
И Фортуна улыбнулась Уильяму. Явилась эта своенравная богиня в виде одетого в ливрею черного, как сажа, негра, принесшего к нему в комнату полный парадный костюм, который вполне соответствовал и предстоящему празднеству, и положению Уильяма в обществе.
– Вас покорнейше просят принять, – произнес лакей, совершенно безбожно коверкая английские слова и улыбаясь в тридцать два безупречных зуба. – Вам помочь одеться, сэр?
– О нет, я справлюсь.
Едва сие живое воплощение удачи удалилось, Уильям вдохновенно принялся одеваться. Он отнес этот подарок на счет губернатора и в душе был несказанно благодарен этому коротышке, который, оказывается, замечал каждую мелочь и не оставлял без внимания ни одного своего гостя. Уильям помыслил, что правитель, обладающий такой чуткостью, мог бы составить счастие своего народа, если бы распространил это прекрасное качество не только на гардероб своих подданных. Сам он в любом случае решил сегодня же высказать господину Джексону самую горячую признательность.
Никогда в жизни Уильям столько раз не переодевался в не принадлежащую ему одежду, хотя в детстве ему частенько приходилось донашивать штанишки и курточки своих старших братьев. Однако, в отличие от тех, подаренный наряд оказался ему совершенно впору. И кафтан, и верхняя рубашка из тончайшего белого полотна, и синий камзол, отделанный серебряным шитьем, и кюлоты, и даже новые туфли на щегольском каблуке – все сидело на нем так, словно было изготовлено искуснейшими мастерами после целого ряда примерок. Уильям мысленно снова пропел Gloria маленькому губернатору, не подозревая, что платье на нем смотрится столь выгодным образом еще по одной причине: он обладал прекрасным телосложением, впечатление от которого было трудно испортить какой бы то ни было одеждой.
Так или иначе, но один из неразрешимых вопросов был все-таки разрешен, и этот добрый знак обнадежил Уильяма. Облаченный в новый костюм, он принялся расхаживать по комнате, предаваясь мечтам о том, что должно произойти сегодня на балу у губернатора – первом настоящем балу в его жизни.
К восьми часам пополудни губернаторский дом и сад осветились разноцветными китайскими фонариками. У широко распахнутых ворот горели факелы, а вдоль посыпанных разноцветным песком дорожек и у широких ступеней перед ротондой были устроены необыкновенные светильники из полых огромных тыкв. Зрелище было самое фантастическое. Но еще больше поразился Уильям, когда начал съезжаться приглашенный губернатором цвет местного общества.
Двор быстро наполнялся носилками, разубранными дорогими тканями и коврами, но экипажей, Харт отметил всего два, а карет не было вовсе. Большинство мужчин явилось верхом, а дамы и девушки – в похожих на восточные паланкины портшезах, которые несли чернокожие рабы.
Среди приглашенных преобладали владельцы тростниковых плантаций, которые приехали с разодетыми по парижской моде женами и дочерьми, косо посматривающими друг на друга с ревнивым тщеславием. Оглядев наряды гостей, Уильям подумал, что хотя Британия по-прежнему является владычицей морей, но умы и вкусы ее граждан, увы, ей больше не принадлежат.
Среди приглашенных изредка попадались и чиновники с женами, и морские офицеры, которых выделяли из толпы по-особенному повязанные шарфы и характерная походка. Они-то и находились в центре всеобщего внимания, потому что считались выгодными женихами. С последним предметом на острове, судя по всему, было также не совсем благополучно, в чем Уильям скоро убедился, обнаружив, что местные богатеи почему-то производят на свет в основном дочерей. Поэтому-то плантаторши с такой надеждой и посматривали на офицеров королевского флота, которые могли составить мало-мальски приличную партию для их девиц.
Уже совсем стемнело, когда наконец все приглашенные собрались и праздник в честь прибывших из Европы важных гостей начался. Уильям спросил себя, каждый ли новый корабль встречается здесь с такой пышностью, и пришел к выводу, что они все-таки стали исключением.
Большая зала, предназначенная для танцев, была наполнена разодетой публикой. Сотни свечей горели в шандалах и жирандолях, роняя на наборный паркет капли пахучего воска. Возле них дежурили одетые в парадные ливреи чернокожие лакеи, держа в руках специальные трости для свечей. На балконе, по периметру окружавшем помещение, за роскошной балюстрадой оркестр настраивал инструменты. Музыканты в пудреных париках листали табулатуры[20] и грозно взмахивали смычками. Тихий гул возбужденных голосов, похожий на гудение потревоженного улья, заполнил зал.
Однако стоило появиться мажордому, как все стихло. Гости расступились, образовав круг. Величественный дворецкий, осанке которого мог бы позавидовать и король, стукнул позолоченным жезлом о паркет и объявил выход губернатора. Грянули тарелки и прогудела труба, отчего явление губернатора стало походить на оперное шествие сатрапа в окружении верных янычар. Лорд Джексон, гордо откинув голову, увенчанную взбитым, как сливки, париком «аллонж», процокал на высоченных красных каблуках мимо изумленного Уильяма и, изящно взмахнув увитой лентами тростью, объявил вечер открытым.
Глядя на семенящего с приподнятыми руками губернатора, Харт подумал, что тот весьма смахивает на остриженного под льва пуделя, которого хозяйка на потеху гостям украшает лентами и водит на задних лапах. Еще Уильяму показалось, что его сиятельство Эдуард Сэссил лорд Джексон выглядит усталым, может быть, даже не вполне здоровым. Лицо его, похожее из-за слоя пудры и румян на пасхальное яичко, осунулось, а подбородок заострился. Маленький пуделиный губернатор то и дело украдкой доставал батистовый платочек и промакивал им лоб, покрытый белилами.
Однако на самом деле губернатор Уильяма мало интересовал. Он выискивал в зале совсем другую персону, при этом не замечая тех пылающих любопытством взглядов, которые украдкой бросали на него местные девицы на выданье. Высокий стройный юноша, несомненно, дворянин, в элегантном платье, украшенном модными кружевами и серебряным шитьем, против воли привлекал к себе внимание. В нем так и хотелось видеть не просто благородного незнакомца, а наследника огромного состояния. Уильям и не подозревал, что уже попал на язычок маменькам, которые живо перемывали ему кости, выдвигая самые смелые предположения о его родне и капитале.
Но местные красавицы Уильяма ничуть не привлекали. Насколько он успел заметить за время своих продолжительных экскурсий по городу, состоятельные островитянки отличалась набожностью, и страстью к нарядам и проводили жизнь в сладостном безделье. Обсудив свои наблюдения с Хансеном, он пришел к выводу, что им свойственна только одна похвальная черта – слепая любовь к своему потомству, с которой тесно связаны тщеславные мечты и хлопоты о его воспитании. Необременительный дневной труд островной леди обыкновенно начинался так: вначале церковь и проповедь местного англиканского или католического священника, затем – grand toilette. Утром она принимает ванну, большей частью в домашней купальне, затем следует завтрак и постепенное одевание. Нередко во время вылазок Уильям видел на террасах домов женщин, прогуливающихся с распущенными, мокрыми после купания волосами. Они предоставляли солнечным лучам высушить это естественное украшение, при этом в душе предаваясь, если Натура позволяла, удовольствию похвастаться им перед праздношатающейся публикой и друг перед другом. После двенадцати часов, как это было заведено, следовал второй завтрак, и затем все время до вечера было занято визитами, приемами и посещениями модных лавок. Как понял Харт, умственные развлечения этим леди знакомы не были. Из всех книг они, пожалуй, держали в руках только тисненные золотом молитвенники да чудом дошедшие на этот край света французские модные журналы, к которым пристрастила их губернаторша. Посему после нескольких минут беседы с ними становилось ясно, что эти нежные, полные любезности создания столь невежественны, что ничего подобного не сыщешь ни в одном высшем обществе на всем земном шаре. Самое бо́льшее, если сии прелестные грации знают, что существуют Англия, Лондон и Сити, которые известны им из разговоров мужчин. Париж в их представлении – некое царство портных и помады, откуда к ним попадают чудесные безделушки, шелковые платья и лавандовая вода. Остальной же мир со всем, что в нем происходит, был скрыт от барабадосских дев непроницаемой пеленой.
