— Ни для кого не секрет, что Раймунд хочет взойти на престол, он так надеялся, что его регентство закончится коронованием. Ради того, чтобы стать регентом, он велел убить Милона де Планси, который занимал это место до него. Точно так же, как всякому известно и то, как высоко он ценит этого купца, — настолько высоко, что отдал ему в жены благородную девицу, на которой сенешаль Ордена тамплиеров, брат Жерар де Ридфор, хотел жениться, когда прибыл в Святую землю искать счастья. Красавица была в него влюблена, но этот... торговец, — прошипел Сент-Аман, — сделал весьма заманчивое предложение: он готов был купить девушку на вес золота... и Люси де Ботрон стала сеньорой Пливани! Незачем и спрашивать, с какой целью ее супруг явился в Дамаск! Ради того, чтобы стать королем, Раймунд вступил бы в союз и с мессиром Сатаной!
Теперь, в свой черед, расхохотался Саладин:
— Клянусь бородой Пророка, — будь он благословен во веки веков! — все это очень забавно. Теперь уходите, мессир Пливани, с вами мы увидимся позже, а сейчас мне надо покончить с магистром Ордена тамплиеров. В последний раз спрашиваю тебя, Одон де Сент-Аман: назовешь ли ты сумму твоего выкупа?
— Я уже назвал: нож, которого у меня уже нет, и вот этот пояс.
— Если ты откажешься, умрешь под пытками.
Старик выпрямился во весь рост с презрительной улыбкой на губах:
— Умру я в любом случае. Так что поступай, как знаешь! Я — Божий человек, к Богу я и вернусь, а каким путем — значения не имеет!
Все совершилось быстро и ужасно. По знаку султана двое его людей схватили тамплиера, — а тот и не думал отбиваться. Они обнажили его покрытый шрамами торс и заставили опуститься на колени. Он уже погрузился в молитву. Тогда к нему сзади приблизился палач, вооруженный кривой турецкой саблей с широким лезвием. Первым ударом палач нанес ему глубокую рану на шее. Магистр, не издав не единого стона, упал лицом вперед, и по белому мрамору пола заструилась кровь. Вторым ударом палач отделил голову, которая подкатилась к ногам Тибо. Юноша позеленел. Не сводя глаз с султана, он широко осенил себя крестным знамением. Тибо ждал, что и его постигнет та же участь, но Саладин знаком приказал его увести.
И время возобновило свое течение, до того унылое и монотонное, что узнику уже совсем не удавалось его считать. Дни и ночи беспрестанно сменяли друг друга, совершенно одинаковые и размеренные лишь звуками тюрьмы и меняющейся яркостью света, с трудом проникавшего в узкую щель. Темница оставалась все такой же убогой, однако Тибо показалось, что кормить его стали чуть получше. О, совсем ненамного, но все же хлеб, который ему бросали, был менее заплесневелым, а похлебка — не такой жидкой. В ней иногда попадались кусочки мяса, настоящие кусочки, а не волокна; Тибо дошел до такого истощения, что почувствовал и такую разницу, поскольку слабость чуть-чуть уменьшилась. Время от времени — и всегда по ночам — дверь его камеры с грохотом распахивалась, появлялся тюремщик и вставал так, чтобы хорошо были видны оставшиеся снаружи вооруженные стражники. И тогда сердце узника на мгновение переставало биться, ему представлялось, что за ним пришли, чтобы увести если и не на пытки, — должно быть, Саладина перестали интересовать ответы на те вопросы, которые он собирался ему задать, — то, во всяком случае, на казнь. Смерти он не боялся и иногда даже желал ее; единственное, о чем он молился, — чтобы она была не слишком мучительной, и он смог бы встретить ее с достоинством, подобающим франкскому рыцарю. Но дверь неизменно закрывалась, и Тибо снова валился на свое каменное ложе, испытывая при этом нечто, напоминавшее сожаление. Любая участь была бы лучше, чем оставаться запертым на дне этой ямы!
Наконец, однажды ночью, Тибо вывели из камеры и погнали по скользкой лестнице вверх. Он шел, выпрямившись, между двумя стражниками и молча молился, готовый вытерпеть любые пытки. Его привели в странное место: маленькую комнату без окон, освещенную свисавшей с потолка медной лампой. Стены и пол этой комнаты были покрыты темно-красным ковром, на котором были заметны еще более темные пятна. Там его и оставили, предупредив, что он должен приготовиться к смерти...
Комната выглядела зловеще, и еще более зловещими были пятна крови — ничем другим это быть не могло, — но Тибо, после всего, что ему пришлось вынести, дошел до предела, и сил у него уже не оставалось, зато воображение подсказывало ему, что это место предназначалось явно не для сна, разве что вечного. Но он до того устал, до того был переполнен ужасом и отчаянием, что чувствовал только одно, — ковер с пятнами кропи под его босыми ступнями казался мягким. Он потрогал его рукой — и впрямь мягкий и пушистый, куда приятнее, чем холодный камень, на котором он спал. Тибо опустился на колени, потом растянулся во весь рост и провалился в глубокий сон, какого не знал уже давно. Сейчас ему было совершенно безразлично, что с ним сделают, единственное, чего ему хотелось, — уснуть, забыться; и пусть бы его даже убили, — лишь бы перейти из жизни в небытие, не просыпаясь.
А когда он, несколько часов спустя, вновь открыл глаза, ему показалось, что он и в самом деле оказался в раю... Тибо лежал на диване, покрытом шелковым ковром, с шелковыми подушками, в галерее с большими арочными окнами, выходившими в яблоневый сад, напоминавший фруктовый сад замка. В то же мгновение его ноздрей коснулось восхитительное благоухание — и благоухание совершенно земное, божественный запах жареного барашка с зеленью, напомнивший ему, что он по-прежнему испытывает мучительный голод. Тибо приподнялся на локте: и в самом деле, рядом с ним на низком столике стояло большое медное блюдо, уставленное разнообразными яствами, среди прочего — и тем, что издавало этот чудесный аромат. Нот только по другую сторону от столика, на почти таком же диване, на каком лежал он сам, сидел Саладин и пристально смотрел на него, отчего у Тибо мгновенно пропал аппетит.
— Так я, значит, не умер? — разочарованно протянул он.— Да нет же. Ты пока поешь! А потом поговорим.
К нему приблизился раб с чашей, кувшином и полотенцем — для омовения рук. Тибо подчинился, проделал положенный ритуал, а потом набросился на соблазнительную еду с такой жадностью, что султан попробовал его остановить:
— Не так быстро и не слишком много! После длительной голодовки не следует торопиться.
Тибо старался умерить свой аппетит, но на столе было слишком много вкусной еды, и он опустошил почти все тарелки, после чего опорожнил стоявший тут же кувшин с вином. Покончив с пиршеством, он, вспомнив преподанные ему Гийомом Тирским уроки восточной вежливости, шумно рыгнул, и это, похоже, привело хозяина дома в восторг.
— И долго я голодал? — спросил Тибо.
— Если считать по-вашему, — почти двенадцать месяцев. Как видишь, скоро весна.
Вспомнив о кровавом убийстве тамплиера, Тибо невольно поежился и задал следующий вопрос:
— Почему ты меня пощадил?
— Потому что меня восхищает мужество. Я не без колебаний решился провести это испытание, но человек, который способен спать в комнате с коврами настолько спокойным сном, что его не могут потревожить даже приближение и рычание моей любимой пантеры — бесспорно, храбрый человек!
— Моя заслуга невелика, — пренебрежительно заметил юноша. — Я уже много месяцев почти не спал, и устал до изнеможения! Я бы уснул и на пороге ада.
— Нет. Когда человеком владеет страх, он его подавляет, и его тело начинает источать мерзкий запах, я умею его распознавать. Завтра я тебя отпущу.
Тибо поднял на султана полный тревоги взгляд.
— Это означает... что мой король умер... или при смерти?
— Нет. Он все еще жив, и ты отвезешь ему то, за чем приехал. Маймонид получил приказ приготовить бальзам.
— Значит, у него есть все, что для этого требуется?
Живой и быстрый взгляд Саладина на мгновение затуманила горестная мысль.
— Да, в Египте куда легче это раздобыть, и потом, видишь ли, ни одна семья, даже семья правителя, не может уберечься от этой болезни, — вздохнул он, не вдаваясь в подробности, а Тибо не стал его расспрашивать, поскольку он уже заговорил снова: — Так вот, ты уедешь завтра. Перемирие заключено, и я, со своей стороны, намерен его соблюдать: Египет нуждается во мне, и я собираюсь туда вернуться. Но я бы хотел, чтобы ты... оказал мне одну услугу.
