— Разумеется, но нужно узнать, в какую именно... и это, знаете ли, интересует меня больше всего.
Связи, издавна существующие между строителями святилищ и Храмом, были слишком хорошо известны, поэтому Бертрада не удивилась подобным рассуждениям. Она знала также, что свояк очень высоко ставит Храм, но решимость, прозвучавшая в его голосе, внезапно напугала ее. Она посмотрела на племянника и увидела ту же решимость на его мрачном лице.
— Что это вы задумали? — спросила она тихим тревожным голосом.
— При всем почтении к вам, сестрица, я ни о чем вам не могу рассказать. Знайте только, что в ближайшем будущем нашему дому может грозить некоторая опасность. А ваше появление напомнило мне о вашем владении в Пассиакуме, и я подумал, что вы могли бы пригласить вашу сестру и мою мать к себе. Од могла бы присоединиться к ним. Таким образом проблема, которая привела вас сюда, разрешится сама собой. Что скажете?
Это был просто блестящий выход из создавшегося положения! Бертрада ощутила неожиданное — и совершенно неуместное! — желание расхохотаться.
— Скажу, что им, возможно, не слишком там понравится! В конце весны, когда цветут деревья, там недурно, но Сена сейчас разливается, и их ноги будут вечно мокрыми! Впрочем, — добавила она, заметив, как свояк вновь нахмурился, — мой дом в их распоряжении! Тем более что я бываю там все реже и реже, хотя Бландина и Обен, которым мой супруг долго давал пристанище, поддерживают дом в хорошем состоянии. Если Реми съездит со мной в Париж, я завтра же отдам ему ключи...
Повинуясь сердечному порыву, Матье схватил руки свояченицы и крепко сжал их:
— Большое спасибо, сестрица! Вы вырвали мне колючку из подошвы...
— На вашем месте, — вмешалась Матильда, — я бы подождала возвращения вашей жены: надо выяснить, что думает она. Насколько я ее знаю, вряд ли она согласится покинуть свой дом.
Как раз в этот момент показались Жулиана и Марго с тачкой мокрого белья, которое они стали развешивать для просушки под навесом, а не на лужайке, как в хорошую погоду. Это была последняя большая стирка в году. Теперь можно будет стирать в баке только нательное белье…
Супруга Матье расцеловала сестру с видимой радостью. Во-первых, потому, что любила ее, во-вторых, потому, что ожидала вестей от дочери, разлуку с которой переживала очень тяжело. Однако, когда муж привел к ним Оливье, иными словами, того человека, который стал главной причиной этой разлуки, она не проявляла к нему никакой неприязни, поскольку твердо знала, что тамплиер никогда не пытался пробудить любовь ее дочери, ведь он об этой любви ни малейшего понятия не имел. Кроме того, Жулиана так редко его видела, что почти забыла о его существовании, — настолько деликатно он себя вел. Но когда она случайно его видела, то ловила себя на том, что понимает свою дочь и сожалеет о принадлежности Оливье к Ордену. Ну почему столь привлекательный мужчина — еще более привлекательный в силу своей недоступности! — должен быть навсегда потерян для женщин? Другие, на ее месте, возможно, предприняли бы попытку соблазнить красавца-тамплиера... И это никоим образом не выглядело бы смешным: несмотря на возраст, Жулиана все еще была хороша собой, но благородство ее души не позволило бы ей совершить подобный поступок. К тому же, все ее мысли были заняты супругом, поскольку она догадывалась, что он затевает какое-то опасное дело. Между тем Матильда хорошо знала свою сноху, хотя и не проникала во все тайны ее души! Когда Матье высказал свое пожелание, чтобы она отправилась вместе со свекровью пожить на другой конец Парижа, — а отправляться следовало на следующий же день! — он столкнулся с категорическим отказом:
— Уехать из дома и забрать отсюда нашу мать? Даже и не думайте! Должно быть, вы не в своем уме, если предлагаете мне такое!
— С Божьей помощью, вы покинете дом ненадолго! Только на время, а я, зная, что вы в безопасности, буду чувствовать себя спокойнее. И Од к вам присоединится...
— Од, в отличие от вас, не угрожает опасность, — я готова в этом поручиться! Я ваша супруга, естественная хранительница нашего очага и никогда не соглашусь расстаться с ним по доброй воле. А вот что касается нашей матушки, — добавила она, поворачиваясь к Матильде, — ее разумнее было бы поместить в более безопасное место. Прежней бодрости в ней уже нет, и...
— Хватит, дочка! — возмущенно ответила старая дама. — Конечно, в случае опасности я не смогу бежать со всех ног, но это не такая уж беда. Смерти я не боюсь, и руины дома, где прошли лучшие годы моей жизни, будут для меня прекрасной могилой.
Добавить было нечего. Бертрада, вздохнув, объявила:
— Я и не ожидала услышать что-то иное! Но Реми пусть все-таки зайдет ко мне за ключами! Не знаю, что вы затеваете, но вам нужно иметь дополнительное убежище...
***
На следующий день, едва открылись городские ворота, Бертрада в сопровождении Матье, Реми и Оливье вошла в Париж Она впервые увидела тайного гостя своего свояка, но его ей не представили, когда он появился во дворе, ведя на поводу двух крупных лошадей, на которых должны были ехать Матье и он сам с Реми на крупе. Оливье слегка поклонился Бертраде, как сделал бы любой подмастерье каменщика. Тем не менее при виде его она испытала странную дрожь — он внушил ей невольную симпатию и вместе с тем легкое беспокойство. Несмотря на скромную одежду этого человека — короткий кафтан из коричневой шерсти, такого же цвета штаны и длинную остроконечную шляпу, благодаря которой плечи его казались еще более мощными, хотя он слегка сутулился, — от него исходило ощущение неоспоримого благородства. Его узкое, скульптурной лепки лицо, походившее на изображения святых в соборах, было холодным и бесстрастным, но глубоко посаженные серо-зеленые глаза под прямыми бровями обладали какой-то магнетической силой! Подобно своей сестре, она ничуть не удивилась тому чувству, которое испытывала по отношению к этому мужчине ее племянница, хотя разница в возрасте между ними составляла двадцать лет. Подавив глубокий вздох, она взгромоздилась на своего мула.
Было раннее утро, но по приказу короля еще накануне по всему городу герольды возвестили, что сановникам Храма объявят, наконец, приговор перед собором Парижской Богоматери. Поэтому улицы были полны народа, который разделялся на два потока: один направлялся к обители, чтобы посмотреть, как будут выводить узников, второй устремлялся прямо к паперти собора.
Матье и его группа оказались среди последних.
В Париже царила непривычная атмосфера. Все лавки были закрыты. Люди вышли на улицу, как в дни праздника. Событие, которого все ожидали, было сродни хорошему зрелищу, а зрелища народ обожал, начиная от радостных въездов в город знатных особ и кончая казнями. Обожали также разнообразные мистерии, которые разыгрывались на площадях, и коротенькие фарсы комедиантов и прочих фигляров, ставившиеся почти на каждом углу. Но сегодняшним утром ничего похожего не наблюдалось: люди жаждали увидеть, с жестоким любопытством, что сделало долгое заточение с этими властными великолепными сеньорами — Великим магистром и самыми видными из его братьев. При этом их не жалели, ведь те признались в таких ужасных обрядах, в таких жутких деяниях, что воспринимались, скорее, как колдуны, дошедшие в своей низости до того, чтобы топтать крест, плевать на него и поклоняться голове идола, который не мог быть ничем иным, кроме как Сатаной. Воистину только лукавый был способен так обогатить их! На сей счет мнения разделялись: одни утверждали, что в их крепостях нашли бессчетные слитки золота, другие говорили, что они, предупрежденные дьяволом, сумели укрыть свои богатства в недрах земли.
Осторожно направляя свою лошадь вслед за Матье, которого хорошо знали и многие приветствовали, Оливье слушал, смотрел, примечал все недоброжелательные или глупые речи, переполнявшие его презрением. Он ощущал некое облегчение, смешанное с ожиданием: наконец-то ему удастся увидеть брата Клемана и удостовериться, что в застенках тот не растерял своей удивительной энергии. Особенно ему хотелось знать, куда направят брата его после приговора. Может быть, тогда он осуществит то, о чем мечтал все эти годы, — вырвет своего учителя из рук палачей. Пока он содержался в донжоне, это было сделать невозможно, но если его переведут в какую-нибудь провинциальную крепость, появился бы вполне реальный шанс... Как ни тяжела была задача, она ничуть его не путала, напротив! Наконец-то он сможет посвятить свою жизнь самому благородному делу! Даже испытанная им радость — несомненная! — когда он понял, что руки его способны создавать «картинки», не могла сравниться с этой надеждой.
