В небе снова повисла беспутная радуга, летнее солнце, встряхнувшись, карабкается все выше, невесомый дождь, принесенный заполошным южным ветром, с бешеной скоростью мчится дальше, за тучные пастбища, за широкие моря, в дальние страны, а бесплотная, призрачная дуга наскоро приводит в порядок оцарапанный громовыми раскатами эфир и превращает переменчивый, залитый сиянием ландшафт в многоцветное, аляповато-пестрое, но впечатляющее, весьма впечатляющее панно.

Прямо передо мной упавшим на землю зеркалом сверкает пруд-отстойник, которым не пользуются уже лет двадцать, вода в нем такая прозрачная – трудно поверить, что она насквозь пропитана ядохимикатами, и даже комары не откладывают в нее личинок, а после дождя, отполировавшего поверхность до нестерпимого блеска, пруд источает соблазнительное сияние, но птиц и насекомых блеск не обманет – они не подлетают близко, хоть идеальная гладь мирно отражает колеблемые ветром стебли бамбука и окрестные холмы, похожие на песчаные дюны, или на древние курганы, и еще на переполненные молоком женские груди, временами эти слепленные из первоклассной глины полушария хватают за полы дующий с моря ветер и сбивают, смягчают темп его страстных проповедей.

Неистовый свет августа и знойное марево, стиснутые между холмами и прудом, поневоле зависли над маленьким, заброшенным кладбищем, таким старым, что местным жителям уже нет дела до его покосившихся угрюмых камней, и оскорбленные духи предков больше не грозят возмездием неблагодарным потомкам, а меж заросших могил, маня тенистой прохладой, высится одинокий клен, чья крона год от года разрастается все пышней и пышней; его морщинистый, узловатый ствол лоснится, как лицо старого актера-неудачника, лоснятся и тела тех двоих, что пристроились меж его жестких, как гранит, корней, тела мужчины и женщины, которые в этот жаркий день поднялись так высоко в горы не затем, чтобы спрятаться от солнца под сенью клена, ведь тень можно было найти и ближе; пока грохотала и бесилась гроза, они сидели тихо-тихо, зато теперь, когда тучи уплыли прочь, парочка намерена сполна насладиться долгожданным свиданием и чувствует себя привольно, благо вокруг ни души – как же мне не запечатлеть такую сцену!

Мужчина достал из сумки-холодильника банку пива, не спеша потягивает и напевает звучным, красивым голосом веселую песенку, которую в здешних краях отродясь не слыхивали, бог знает, кто ее сочинил, эту песенку, но ее лишенные всякого смысла слова, разносясь в раскаленном воздухе, чудесным образом исцеляют душевные раны и изгоняют из сердца горе и злобу, хоть, казалось бы, нет в этой песенке ничего особенного, и женщина раздевается догола, садится на мужчину сверху, а он все напевает, женщина двигается быстрее и быстрее, ее волосы закрывают лицо, ее бедра отлично знают свое дело, ее рука снова и снова откидывает длинные пряди, с уст срываются бессвязные звуки, полные не то печали, не то радости, они тоже похожи на песню; с женщины ручьями льет пот, но жара ей нипочем, ее полуденное празднество в самом разгаре, ведь нежданный ливень сократил время свидания наполовину, а эти двое – не супруги, которым суждено быть вместе до гроба, их любовь обречена, греховна, недозволена, может оборваться в любой момент, их наслаждение от этого куда острее, их короткое лето очертя голову несется к концу.

Но эта пара не забавляется извечной игрой полов, не гонится по скоростному шоссе чувственности за острыми ощущениями, они как маленькие дети, тянущиеся навстречу распростертым родительским объятьям, как школьники, азартно соревнующиеся в перетягивании каната; женщина самозабвенно бьется о тело мужчины, и он тоже забыл обо всем на свете, не знаю, готовы ли они отдать друг за друга жизнь, но если на свете существует любовь, то это она самая и есть, беспримесная и бескорыстная, жаль только, что оба они уже не в первом расцвете молодости, но, с другой стороны, еще и не ссохлись от старости, пройдет немало лет, прежде чем женщина станет похожа на увядший, утративший аромат цветок, ее кожа будто искрится и потрескивает от неистовства гормонов, а мужчина мускулист и поджар, его сорокалетнее тело налито волшебной силой, его жажда страсти неутолима – ей-богу, эта черно-белая композиция куда интересней, чем картинка, запечатлевшая любовную возню какой-нибудь юной пары.

Они одурманены друг другом и, конечно, меня не замечают, но подглядываю за ними не только я; за любовниками неотрывно наблюдают глаза женщины, совсем маленькой женщины, еще ребенка.

Она спряталась за огромным, развалившимся на две половинки надгробьем, прижалась к нему и смотрит, смотрит, я вижу ее детский профиль, ее широко раскрытый глаз, и не похоже, чтоб ей было хоть капельку стыдно, девочка хочет увидеть все с самого начала до самого конца, ничего не упустить, это зритель, еще более увлеченный, чем я; она не испугалась грома и змеистых молний, вымокла вся до нитки, но своего наблюдательного поста не покинула, и теперь жаркое, самое жаркое за все последние десятилетия лето быстро высушивает ее слипшиеся волосы и платьице; девочка заняла наиболее выгодную позицию, ей все-превсе видно, даже само сочленение, безостановочное, влажно бликующее, но мне такой ракурс не годится – слишком близко, физиологические подробности мне, разумеется, неинтересны, я хочу запечатлеть не жадное соитие, а весь этот ландшафт, в котором неотъемлема каждая деталь: и старое кладбище, и пруд, и холмы, и клен, и насыщенный влагой воздух, и подглядывающий ребенок.

За сегодняшний день девочка повзрослеет на несколько лет или же просто утратит душевную чистоту и детскую невинность, ожесточится – не знаю, в любом случае хорошо, что она меня не замечает, хотя, если и заметила бы, то вряд ли бы испугалась – похоже, нервы у нее крепкие; до чего же мне сегодня везет, вот если бы только она еще чуть-чуть повернула лицо в мою сторону, кадр вышел бы просто идеальным, и от предвкушения мой заскучавший, съежившийся объектив наливается силой и блеском.

Легкий ветерок подхватывает ароматы потаенного свидания и относит к пруду, по лицу женщины видно, что она добра, умеет чувствовать и любить, по мужчине видно, что он сам себе хозяин, живет на свой вкус и лад, как посмотришь на них, сразу ясно, что им друг с другом просто и легко, им не из-за чего спорить и ссориться, происходит то, что и должно было случиться, тут не из-за чего страдать, впадать в отчаяние, накладывать на себя руки.

Каждая новая встреча сбрасывает с их плеч бремя вины, оживляет обоих лучше любого витамина, такие не побоятся ни сплетен, ни осуждения, но и не будут тешиться романтическими мечтами о бегстве, это взрослые, здравомыслящие люди, а их исступленная страсть объясняется просто – у женщины закончились месячные.

Оживляя монотонность травы и листьев, весело пляшут пятна света, над каждым – косой луч, тянущийся от самого солнца, временами налетает жаркий, закаленный в странствиях над морями и долами ветер, он неукротимей медведицы, защищающей своих медвежат, бесноватей угодившего в сети сивуча, безумней потерпевшего крах честолюбца, и любовники тоже все больше входят в раж, на безымянном пальце у женщины золотое кольцо, оно вспыхивает так победно, так ослепительно, что этот блеск, должно быть, видно и с моря, где корабль тащит белый след к горизонту, и с неба, где парит высматривающая спасительную тень птица, и с дальнего поля, где под линией высоковольтных передач горбатятся крестьяне.

В руке у подглядывающей девочки крепко зажат мягкий и сочный персик, надкушенный, со следом острых и ровных зубов, я любуюсь фактурой и цветом плода, а думаю вот о чем: зачем она это делает – чтобы найти ответ на мучающие ее вопросы? или ее отрядил выслеживать кто-то из взрослых? а может, она, подобно ястребу, стрелой взмывшему из-за ближнего холма, наткнулась на парочку совершенно случайно и стала подглядывать просто из любопытства? не знаю, ума не приложу; ястреб лениво чертит круги, волоча по земле черную, четкую тень, он не высматривает добычу, а бесцеремонно таращится на любовников, можно сказать, вторгается в чужую частную жизнь, потом все так же неспешно удаляется, пролетает прямо под аркой чудо-моста; великолепная радуга наверняка отражается и в глазах женщины, которая, изогнувшись, словно натянутый лук, смотрит вверх, в прозрачно-синее небо, да и само полуденное соитие без радуги выглядело бы совсем иначе.