До жителей Луйса доходили тревожные слухи о преследовании христиан, о борьбе хуррамитов против завоевателей страны, но Вардана куда больше интересовала свои земля и хозяйство, ибо семья выросла и ее надо было кормить, тогда как урожаи падали и становилось все меньше возможности нанимать работников.

В связи с постоянными заботами и нелегкими думами скорбь, которая раздирала и терзала его сердце первое время после гибели Асмик и которая казалась неизлечимой, теперь превратилась в некое болезненное воспоминание, в светлую грусть. От глубокой раны, что нестерпимо жгла душу Вардана еще два года назад, остался тихо ноющий рубец.

Никто не произносил имя Асмик вслух. Малышка Сусанна искренне привязалась к новой семье, а Тигран замкнулся в себе настолько, насколько это было возможно для десятилетнего мальчика.

Он никогда не ходил по селению без Вардана, выполнял все его поручения, однако мужчина чувствовал, что между ним и мальчиком воздвигнута невидимая и нерушимая стена. Его собственный сын Сурен подрастал, а при виде чужого Вардан не испытывал ничего, кроме щемящей сердце досады. Этот ребенок был доказательством любви Асмик к другому мужчине, а также напоминанием о его собственной вине.

Жив ли араб? Встретятся ли он и Асмик на том свете, если они молились разным богам? Неужели любовь в самом деле превыше всего, даже долга и веры?

Вардан поднял глаза к небу, где меж длинных и тонких, сотканных, казалось, из серебряной чешуи облаков кружили черные птицы, откуда струились по-осеннему нежные солнечные лучи, и прошептал:

— Если ты там, если ты слышишь меня, отзовись!

Он вздрогнул, услышав печальные птичьи крики, и вмиг ощутил, как душа наполняется грустным светом. И странно обрадованный, успокоенный, отправился домой.

Через несколько дней пошел снег. Он был мягким и пушистым, покрыл деревья хлопьями, напоминающими весенние цветы, и обещал напитать землю влагой в ожидании обильного урожая.

В начале зимы жители Луйса вздохнули свободнее. Многим из них предстояло потуже затянуть пояса, но они надеялись как-нибудь дожить до весны. Иные и в прежние времена жили не лучше. Так Гаянэ вспоминала, как зимой они с Манушак сидели дома, словно в берлоге, сберегая драгоценное тепло, стараясь побольше спать, чтобы поменьше есть, хотя именно голод чаще всего не давал им заснуть. И сейчас молодой женщине думалось, что едва ли закрома этого дома могут когда-нибудь оскудеть настолько, что ей и ее детям придется голодать. С некоторых пор зима означала для Гаянэ скорее уют и тепло, чем одиночество и холод.

В один из вечеров Каринэ позвали принимать роды. Она возвращалась домой поздней ночью с другого конца селения. Зимой в Луйс не забредали чужие, и можно было не опасаться лихих людей. Никто не знал, сколько времени будут продолжаться роды, и Каринэ заверила сына, что спокойно доберется обратно одна.

На темно-синем, почти черном небе сияли редкие крупные звезды. Деревья были покрыты тонким кружевом инея. Горы вздымались волна за волной; освещенные луной пики белели на фоне темных небес. В холодном воздухе кружились снежинки.

Путь женщины пролегал мимо кладбища; она ускорила шаг, стараясь не поддаваться суеверному страху. Каринэ говорила себе, что зимой мертвые спят намного крепче, чем в иные времена года.

При ярком свете луны женщина без труда различила две темные тени. Они двигались бесшумно и медленно; то были силуэты каких-то людей, а быть может, демонов, которые искали чью-то неуспокоившуюся душу. Каринэ охватил ужас. У жителей Луйса не было привычки разгуливать по ночам между могил!

Женщина поморгала — видение не исчезло. Ей казалось, что пришельцы с головы до ног облачены в черное и что у них нет лиц. Они кружили возле одного из камней, и Каринэ знала, чья это могила — Сусанны Агбалян.

Каринэ спешила как могла, но ноги, казалось, сделались ватными. Всю дорогу женщине чудилось, будто она слышит за спиной крадущиеся шаги призраков, и она мучительно боялась и столь же страстно желала оглянуться. Ветер однообразно и тоскливо завывал в ночи, бил в спину, словно преследовал беглянку.

Вернувшись домой, мать Вардана была ни жива ни мертва от страха, но решила молчать. В семье не так давно воцарился мир, и женщина боялась разбередить старые раны упоминанием имен Сусанны и ее дочери.

Каринэ с тревогой думала о том, что представшее перед ней видение не сулит ничего хорошего. Должно быть, их ждут очень большие несчастья.

Следующим вечером состоялся сельский сход, и Вардан вернулся оттуда не в духе.

— Произошло несколько серьезных стычек арабов с хуррамитами, причем все неподалеку от нас, — мрачно сообщил он за ужином. — Арабы обозлены, они опять повысили налоги. Этой зимой нам придется отдать большую часть того, что мы имеем. Не удивлюсь, если вскоре нам придется платить налог за право жить и дышать!

Женщины тяжело вздохнули, и Вардан заметил в сердцах:

— Если б не вы, я давно бы ушел к тем, кто воюет против них!

— О нет! — испуганно воскликнула Гаянэ, и мужчина повторил:

— Я же сказал: если б не вы. Такие, как я, те, что не могут покинуть дом и землю, решили оказывать помощь всем, кто борется с завоевателями.

Когда детей отправили спать и взрослые остались в комнате одни, Гаянэ неожиданно сообщила:

— Сегодня я ходила за водой и слышала болтовню женщин о том, что в горах есть отряд, в котором сражается женщина. Она владеет саблей не хуже мужчины. Говорят, она знатного рода, никогда не улыбается и не плачет и похожа на мертвую!

Каринэ пронзило ощущение леденящего прикосновения чего-то потустороннего, и она, запинаясь, произнесла:

— Знатная… женщина? Уж не оборотень ли это?!

Вардан едва удержался, чтобы не стукнуть кулаком по столу.

— Как можно нести такую чепуху!

— Я тоже верю в призраков и духов, — прошептала Гаянэ и невольно сжалась под пристальным взглядом мужа.

— Разве женщина способна нападать и убивать, как мужчина? — веско промолвила мать.

— На войне все возможно, — коротко заявил Вардан.

Его посетили странные мысли. Что за знатная женщина могла появиться в этих краях и что могло заставить ее взяться за саблю?! Многие женщины выхаживали раненых, давали приют беглецам, но ни одна из них не брала в руки оружие.

Каринэ в очередной раз промолчала, однако из головы не выходили воспоминания о двух черных тенях, круживших возле могилы Сусанны Агбалян.

Утром, измученная бессонной ночью и истомленная тревожными мыслями, женщина собралась с силами и, не сказав никому ни слова, отправилась на кладбище.

Каринэ долго смотрела на могильный камень жадным и трепетным взглядом, таким, каким нищий смотрел бы на хлеб, смотрела, снедаемая безумной жаждой прикоснуться к неведомому и столь же сильным суеверным страхом. Затаив дыхание, каждую секунду готовая убежать прочь, женщина приблизилась к могиле Сусанны Агбалян. Камень стоял так, как стоял прежде, ни снег, ни земля вокруг не были разрыты. Следы, даже если они и были, уже успело занести. Однако кое-что изменилось. На ослепительно-белом покрове снега лежала охапка засушенных цветов и несколько блестящих, гладких, красных как кровь яблок, а на самом камне было выцарапано какое-то слово. Если б Каринэ умела читать, она прочла бы слово «прости».

Тем же утром Тигран дождался момента, когда взрослые разошлись по своим делам, и подошел к Аревик.

У него не было близких людей, не было друзей. Однако мальчику помогали мысли о матери, об Асмик Агбалян, о которой, казалось, все давно позабыли. Он постоянно ощущал ее присутствие в своей жизни, словно она никогда его не покидала. Тигран был уверен, более того — он знал, что его мама жива и что когда-нибудь они обязательно встретятся.

Аревик, как всегда, была нарядно одета. Гаянэ ревностно следила за этим, вероятно вспоминая свое нищее и голодное детство. Девочка была красивая, не по возрасту развитая, но упрямая и своенравная. И все же больше Тиграну некому было довериться.

— Зачем ты меня позвал? — Аревик смотрела так, будто ждала какого-то подвоха, хотя на самом деле ей нравился этот мальчик. Нравился тем, что он не был похож на остальных людей — ни на взрослых, ни на детей. Аревик давно хотелось подобрать к нему ключ, но она не знала, как это сделать.