Природное угодничество оказывалось превыше морского устава. И когда 26 января начальник эскадры решился доложить наместнику об опасности положения эскадры на рейде, он свои предложения о высылке крейсеров (чтобы заблаговременно предупредить эскадру о возможном появлении противника) к Шантунгу и Чемульпо выразил лишь в виде осторожного предположения. Других мер и вовсе принято не было. Сооружение защитного бона, о котором велись долгие разговоры, успешно саботировал любимец наместника командир порта контр-адмирал Н.Р. Греве (1853–1913).
Противоторпедные сети, хотя и доставили на корабли, но к вооружению их бортовыми шестами не приступали. Начальник эскадры был, оказывается, против их применения. Во-первых, сети имеют не все корабли, а только шесть броненосцев (как будто их защита не составляла главной задачи эскадры на стоянке), а во-вторых, уборка сетей может задержать съемку с якоря при внезапном появлении противника. Как будто не было возможности настойчивыми тренировками решить эту вполне элементарную задачу морской практики, не говоря уже о дозорах, обязанных своевременно дать знать о появлении противника. Не исключался и риск наматывания сетей на гребные винты. Все эти вопросы начальник эскадры представлял на благоразумие наместника.
А наместник распорядился худшим из возможных способов. Вместо предлагавшейся начальником эскадры высылки к Чемульпо двух крейсеров ("Аскольда" с "Новиком" или "Баяном") он разрешил послать только один (о посылке третьего к Шантунгу он и вовсе не отозвался) и начать это крейсерство не сразу, а только с 28 января. Мотив был тоже труднообъяснимым — он ожидал ответа на телеграмму от 20 января на высочайшее им. я, где просил разрешение выйти с флотом для действия против японской высадки в Корее (не в этих ли планах объяснение задержки там крейсера "Варяг"?) и не считал возможным распылять силы флота. Как будто это ожидание освобождало от обязанностей охранять стоянку кораблей на внешнем рейде от внезапного нападения и не допускать захвата русских пароходов.
Охрана эта, представлявшаяся О.В. Старку в виде "возможно действенной подвижной обороны", в действительности оказалась до нелепости бессмысленной. Ее изображали два миноносца, которым было предписано держаться в море с отличительными огнями и при обнаружении чего-либо подозрительного — полным ходом спешить на рейд с докладом об этом. Возвращаясь на рейд, они тем самым сыграли роль проводников и прикрытия для приготовившихся японских миноносцев. В обстановке таких вот нелепых не поддающихся объяснению распоряжений наместника и начальника эскадры пребывали наши корабли на внешнем рейде.
В 16 час. 50 мин. 26 января с "Петропавловска" был получен сигнал о предстоящем поутру новом, 3-дневном походе. Поэтому корабли при свете палубных фонарей догружались углем до полного запаса. Это без нужды изнуряющее экипажи жесткое правило (восполнять запас следовало даже при самом незначительном расходе) было, пожалуй, единственным напоминанием о предвоенной обстановке.
В Порт-Артуре
В эти последние истекающие сутки мира петербургская бюрократия сумела еще более усугубить положение флота на порт-артурском рейде. Чтобы настроить наместника на мирный исход конфликта и отвратить от опасно воинственных поступков, она утаивала от него концовку японской ноты, где намек на некое "независимое действие" (если Япония сочтет свои интересы неудовлетворенными) по существу представлял собой угрозу войны. Это, возможно, и заставило наместника отложить осуществление мер по охране стоянки эскадры.
Другим актом предательства по отношению к флоту было бездействие Военного и Морского министерств перед лицом тревожных предостережений, с которыми (каждый по своей инстанции) обратились начальник главного штаба генерал-адъютант В.В. Сахаров (1848–1905) и главный командир Кронштадтского порта вице-адмирал С.О. Макаров. Первый напоминал министру А.И. Куропаткину, что начавшиеся перевозки японских войск в Корею заставляет с уверенностью ожидать нападения японского флота на русскую эскадру в Порт-Артуре. Такое нападение, парализовав русский флот, может оказать решающее влияние на весь ход войны. И потому, чтобы предупредить японское нападение, русский флот должен первым нанести превентивный удар по району "первоначальных операций японцев". С.О. Макаров задавался более скромной задачей: побудить министерство отдать приказ о немедленном переводе флота с внешнего рейда в гавань. "Если мы не поставим теперь же во внутренний бассейн флот, то мы принуждены будем это сделать после первой ночной атаки, дорого заплатив за ошибку". Письмо было доложено "его высочеству", но никаких распоряжений не последовало.
Поразительно и то, с каким страстным желанием быть обманутыми петербургские верхи, запутавшись в своей двойственной политике (ее вели в МИД и наместник Алексеев), полагались на посредническое действия английской и французской дипломатии. Все уверяли, что обойдется и войны скорее всего не будет, На донесения А.И. Русина петербургские "миролюбцы" попросту закрывали глаза.
Вечером 23 января 1904 г. командующий японским соединенным флотом вице-адмирал Того получил императорский указ с предписанием начать военные действия. Пустить в ход до мелочей подготовленную, обученную и отмобилизованную военную машину труда уже не составляло.
В полночь на флагманском броненосце "Микаса" состоялось совещание флагманов и командиров, определившее последние детали похода. Утром, когда еще не было сделано заявление японского правительства о разрыве дипломатических отношений, ожидавшая лишь приказа японская армада вышла из Сасебо в море. В ее составе с броненосцами шли транспорты с войсками для высадки в Чемульпо. Утром того же дня 24 января, то есть опять-таки до объявления о разрыве отношений около Фузана был захвачен шедший в Порт-Артур с грузом продовольствия и консервов пароход Добровольного флота "Екатеринослав". Утром 25 января у о. Найпинг "по праву военной добычи" захватили пароход, принадлежавший РОПиТ. Всего в портах Кореи и Японии было захвачено 9 гражданских судов России.
Не отказываясь от продолжения изощренной игры в европейскую дипломатию, японцы вечером 25 января позволили выйти в море ими же арестованному в Нагасаки 24 января только что пришедшему из Владивостока рейсовому пароходу Общества КВЖД "Шилка". Потерянный японцами в море, он каким-то чудом сумел благополучно прибыть в Порт-Артур на второй день войны. Сам того не ведая, пароход посрамил петербургских стратегов, которые во главе с начштаба уверяли императора, что отряд "Осляби" на прорыв в Порт-Артур пускать не следует.
Беспрепятственно двигаясь в словно вымершем море и не встречая никаких русских боевых кораблей, японский флот поднялся до широты Чемульпо. Здесь у о. Сингль к Чемульпо повернул, конвоируя транспорты, отряд контр-адмирала Уриу. И здесь русский флот, кроме спокойно позволивших японцам высадить десант'"Варяга" и "Корейца" (такая у них была инструкция!), ничем себя не проявил. Не обнаружилось никаких русских крейсеров на параллели Шантунга. Они по многомудрому рассуждению генерал-адъютанта Е.И. Алексеева должны были появиться лишь на следующую ночь. Так главные силы Того смогли беспрепятственно приблизиться почти вплотную к безмятежной стоянке русского флота.
Не вполне еще умелые, японцы в подготовке своего нападения что-то, видимо перепутали, отчего, как приходится догадываться, между их отрядами произошла перестрелка. В своей насквозь фальсифицированной "истории" войны они об этом, конечно, не говорят. Но, как вспоминал позднее минный офицер "Цесаревича" лейтенант В.К. Пилкин, эта "отдаленная стрельба" была слышна за 3,5 часа до нападения. На "Цесаревиче" ее приняли за учение, о котором говорили на эскадре. Ни штаб эскадры, ни сам наместник, любивший следить за мелочами быта и учений на кораблях, этой непонятной стрельбой не встревожились и крейсера для проверки происшествия в море не послали.
