– В Петербурге, в кругах финансовой аристократии, мои книги называют «свинской литературой» и, представляете, даже жгут их, вот какую честь мне оказывают.
– И в Петербурге тоже по-разному оценивают пьесу и спектакль. – Пятницкий никак не мог пропустить случай и не рассказать о том, что происходило в день выпуска пьесы отдельным изданием. – В тот день, когда открыли продажу пьесы, ни мне, ни служащим в конторе нельзя было выйти оттуда до девяти часов вечера… Сплошная толпа… И цепь покупателей не прерывалась. Все, что успевали привозить брошюровочные, расхватывалось в ту же минуту. Это продолжалось несколько дней… И не только в Петербурге, но, конечно, и в Москве и других городах России. Нет, Алексей Максимович, успех колоссальный…
– Что-то я слышал о первых спектаклях в Питере, но не поверил: правда ли, что вместо билетеров на спектакле были переодетые полицейские? – спросил Нестеров.
– Да, – подтвердил Пятницкий. – Очень боялись наши правители революционных выступлений, а потому потребовали специального закрытого просмотра, приехали в театр Витте, князь Святополк-Мирский, петербургский градоначальник, ну, конечно, много было всяких чиновников-исполнителей их воли. Вот министры и высказали такое пожелание – переодеть полицейских в форму билетеров и поставить их прежде всего в верхних ярусах.
– А разве можно нашу публику обмануть таким маскарадом? – Горький усмехнулся. – И в антрактах начали издеваться над мнимыми билетерами, смеялись, свистели… Попробуй-ка арестуй всех студентов, курсисток и прочую молодежь.
– Да уже попробовали в белостокском театре во время представления «Мещан», а что из этого вышло? Скандал форменный, – снова включился в разговор Пятницкий, внимательно следивший за всеми событиями, происходившими вокруг Горького. – В запрещенной у нас газете рассказывали об этом случае. Как только были произнесены слова: «Нами управляют свиньи, дураки и воры», тут же раздались выкрики: «Долой самодержавие, произвол, да здравствует свобода!» Бросали карточки с теми же надписями. Городовые с шашками наголо в театре же начали бить куда попало. Произошла схватка… Все это вылилось в демонстрацию на улицах, молодежь была в сильном возбуждении. Полицейские начали стрелять, убили одного рабочего, нескольких ранили. А полицмейстер, рассказывают, с револьвером в руках метался, как разъяренный зверь, по городу. Были вызваны войска, закрыли магазины… Дошло до того, что рабочие, вооруженные палками, стали собираться со всех фабрик… Конечно, зная об этих событиях в Белостоке, власти в Петербурге не могли не учитывать настроения революционной молодежи.
– Константин Петрович так увлекательно рассказывает об успехах Горького, как будто нет других мнений. А я слышал совсем иные оценки моих пьес: дескать, пьесы Горького порождают пугачевщину, которая может смести весь образованный слой старой России, моменты такой пугачевщины и разыгрываются на спектаклях «Дна» и «Мещан»… «Юное стадо учащейся молодежи и разных горькующих интеллигентов взвыло при виде своего идола у рампы, в смазных сапогах и в блузе, с папироской в руке». Вот почти дословно цитирую слова одного маститого писателя, которые случайно стали мне известны. Даже «с папироской в руке» – откуда он взял эту папироску, вроде бы никогда этого не было, а вот поди ж ты… A-а, вот и храм, превосходное сооружение, Михаил Васильевич, видимо, хорошо там работать. – И Горький вопросительно посмотрел на художника.
– Если б не наше русское разгильдяйство, Алексей Максимович… Можете себе представить, пятый год пошел, как я вожусь с этим действительно прекрасным храмом, а дело еще далеко до завершения. То одно, то другое: то рецепт грунта использовали настолько небрежно, что загрунтованная стена отстала, напитавшись влаги; то пришлось соскабливать и купол, уже расчерченный под живопись. А ведь на это уходит не только время, само по себе драгоценное для художника, но и деньги, мне отпущенные на роспись храма. Вся эта милая шутка архитекторов обошлась мне тысячи в полторы-две. Алексей Максимович! Господа! Знакомьтесь, вот и наш протоиерей, в миру Константин Александрович Руднев, настоятель храма, в прошлом – духовник наследника.
Со ступенек храма спускался священник, моложавый, улыбчивый, с ясными лучистыми глазами, да и весь его облик излучал доброту, искренность, душевную чистоту.
– Добро пожаловать в храм, – просто сказал настоятель.
Вошли, в храме прохладно, заметны следы незаконченной работы. Но внешний вид храма, задуманный и построенный в духе древнегрузинского искусства, произвел на Горького и его спутников большое впечатление. А внутри привлекали внимание две картины из жизни Александра Невского: Александр Невский в расцвете своей воинской славы, молодой, красивый, решительный в своей уверенности, что можно победить и татар; и большая картина «Кончина Александра Невского».
– Вы помните, господа, это событие произошло в 1263 году, когда любимейший наш правитель возвращался из Орды, это событие было горестным для Руси. Я попытался передать в меру своих сил горе людей, окружавших великого князя. Они плачут, а князь их успокаивает: «Не сокрушайте души моей жалостью», так в летописи говорится. И своей картиной мне тоже хочется передать печаль светлую… Да, закатилось солнце земли Русской, сам князь, как видите, в черной одежде схимника, а вокруг него все в светлом, даже ярком по краскам, и карнизы горницы, и постель князя, одежда дружинников, княгини и княжны…
– Печаль моя светла, светла тобою… – процитировала Екатерина Павловна известные стихи.
– Да, Екатерина Павловна, эту светлую печаль в народе, продиктованную христианским мировоззрением о лучшей доле любимого героя на небесах, я и хотел воплотить.
Двинулись дальше: князь Владимир, княгиня Ольга, князь Михаил Тверской, Сергий Радонежский… Светлые, героические фигуры русской истории… В левом боковом приделе увидели «Явление Богоматери Равноапостольной Нине».
И вновь заговорил Михаил Васильевич:
– Нина, по преданиям старины глубокой, сестра Георгия Победоносца, пришла в Грузию с проповедью христианства: сама Богоматерь вручила ей крест из виноградной лозы и благословила на этот подвиг.
– Какое оригинальное лицо… Какие глаза! – воскликнул Горький, потрясенный этой картиной.
– Я потом вам расскажу, как я нашел это лицо. Совершенно случайно… А теперь поднимемся, кто желает, по лестнице к куполу.
– Вот смотрите, – сказал Нестеров, когда его спутники вслед за ним поднялись к куполу и увидели, в каком жалком состоянии находится центральная часть всей настенной живописи храма. – Два раза уже перекрывали купол архитекторы двора его величества, сорвали не менее сорока тысяч, а как только выпадают дожди, так снова протекает, протекает так, что работать в нем нельзя. С трудом я доказал, что работали здесь мошенники. И вот только приехал молодой архитектор Щусев, сразу обнаружил, что в куполе вокруг креста есть пространство, в которое попадает вода и протекает в пустотелый кирпич, отсюда и сырость. Быстро заделали это пространство, скоро просохнет, пора отделывать и купол. Пойдемте вниз, я вам не показал другие росписи.
Спустились вниз, подошли к «Голгофе» и «Молению о чаше».
– Я много работал над «Голгофой», трагедия для меня – задача наитруднейшая. Даже кончину Александра Невского я дал в светлых тонах, а трагедию на Голгофе я не ощущаю как художник, ничего не могу найти самостоятельного, индивидуального…
– Но разве вот эти тяжелые, черные тучи, – Горький жестом указал в сторону «Голгофы», – не давят на землю и на нас, порождая в нашей душе сострадание к происходящему в эти страшные минуты? Возникает какой-то холод и мрак. Тут чувствуется трагедия, вам, Михаил Васильевич, удалось ее передать.
Вышли, попрощались с настоятелем, но его Михаил Васильевич пригласил на обед, и пошли обратно.
– Опостылело мне это место, Алексей Максимович. Хочется поскорее убежать отсюда, так надоело видеть, как здесь воруют и безобразничают деляги вроде архитектора Свиньина. Невозможно что-то путное сделать, если один создает, а другой разрушает содеянное им. Плохо, хорошо ли – это вопрос другой, но во всяком деле должен быть один хозяин, ответственный за все, особенно в таком тонком деле, как настенная живопись, тут и загрунтовка, нанесение орнамента и позолоты. Ох, много усилий положили все мои помощники, а потекла вода, и все рухнуло…
