— Только шевельнись, и ты — покойник, — прорычал Дункан. — Руки — на приборную доску, чтобы я мог их видеть. Быстро!

Тяжело вздохнув, водитель повиновался. В тусклом уличном освещении Дункан сумел разглядеть сидящего человека: высокий и мускулистый мужчина в костюме-тройке, полностью скрывавшем пистолетную кобуру у него под мышкой.

— Кто вы и почему пялитесь на окна моей квартиры? — потребовал ответа Дункан, прижимая ручку к виску наподобие дула пистолета.

— Вы месье Дункан Ланг? — спросил водитель. Ухо резанул французский акцент.

— Ну, я, — ответил Дункан.

— Добрый вечер, месье, — раздался голос второго француза из-за спины Дункана.

«О черт», — ему даже не пришло в голову, что у водителя может быть напарник, и теперь очень даже настоящий пистолет упирался дулом в его затылок.

— Будьте так любезны, положите руки на капот, — вежливо скомандовал владелец револьвера, — после того как бросите ручку, разумеется.

Дело дрянь. Дункан отбросил ручку, положил руки на капот машины и всерьез забеспокоился, как бы не отдать концы в ближайшие несколько минут.

— Ну и что все это значит? — спросил он, в горле у него пересохло, а сердце отчаянно колотилось.

— Наш патрон, месье Жискар, желает, чтобы вы вернули ему бриллианты, похищенные вами, — сообщил водитель, — мы здесь, чтобы забрать их у вас.

Дункан тихо выругался. Это не неприятность, это — катастрофа,

— Вы зря тратите время, — проговорил он. — У меня нет бриллиантов, и я не знаю, где они.

— Право, месье, мы были о вас более высокого мнения, — недовольным голосом произнес тот, что стоял сзади с оружием в руках.

—Джентльмены, я тут ни при чем, — заявил Дункан, стараясь, чтобы голос его звучал ровно. — Полиция Нью-Йорка подтвердила мое алиби на время, когда была совершена кража. Как только отыщется настоящий грабитель, они найдут бриллианты и вернут их вашему хозяину. Так что месье Жискару следует сохранять терпение.

— Увы, месье, — с сожалением проговорил водитель седана, — именно этого качества наш хозяин, к несчастью, лишен.

— Причем начисто, — добавил его напарник.

— Примите мои глубокие соболезнования, — буркнул в ответ Дункан, ударяя пяткой по колену стоящего сзади француза и резким ударом локтя врезаясь в его диафрагму.

Следующим был сильный удар правой в челюсть водителя, между тем как сзади послышался удивленный вздох и раздался звук падающего на асфальт револьвера. Дункан перекатился по газону и вскочил на ноги с револьвером француза в руках.

— Не так резво, приятель, — бросил он уже бывшему владельцу пистолета, изготовившемуся к прыжку, — назад, спиной к машине.

Тяжко вздохнув, спортивного вида блондин послушно выполнил его приказание.

— Право, месье, — посетовал водитель, — как нехорошо, с вашей стороны. Мы всего-то собирались обсудить с вами случай с бриллиантами, а вместо этого — вы тут с вашими угрозами…

— Не похоже на то американское гостеприимство, которого я ожидал, — добавил блондин.

— Совсем не похоже, — подтвердил водитель.

— Извините меня, — проговорил Дункан, чувствуя, что в нем закипает бешенство и он теряет остатки терпения, — но мне кажется, что приставить и дуло пистолета к голове — это невежливо и не лучший способ укрепить франко-американские отношения.

— А стащить бриллианты нашего босса, это как — вежливо? — поинтересовался водитель.

— Действительно, — согласился блондин,

— Если вы вернете их, мир между нашими народами будет восстановлен.

У Дункана возникло недоброе предчувствие, что он постепенно сходит с ума.

— Так, повторяю еще раз: у меня нет бриллиантов, я их не крал, и я не знаю, где они сейчас. Скажите Жискару, что он меня не за того принял, и пусть подыщет вам новую мишень для стрельбы.

— Право, месье, — серьезно заметил водитель, — не стоит так обижаться.

— Мы намеревались лишь обсудить с вами небольшой деловой вопрос, — добавил блондин обиженно.

Дункану начал надоедать этот бессмысленный разговор. Он устал, хочет спать и намерен как можно скорее оказаться у себя дома.

— Да нет у меня этих чертовых бриллиантов! — теряя терпение, воскликнул он. — Оставьте меня в покое!

— Месье, мы же разумные люди, — продолжал водитель.

— Мы лишь хотели все уладить миром, — вторил ему блондин.

— У нас есть приказ: или вернуть бриллианты, или покончить с вами.

— Мы бы предпочли, чтобы вы добровольно вернули драгоценности.

Дункан не имел понятия, как отвязаться от этих болванов.

— У меня есть для вас новый приказ, — сообщил им Дункан. — Оставить меня в покое! Если я увижу кого-нибудь из вас поблизости от моего дома или моего офиса, я сначала буду стрелять, а потом задавать вопросы. Понятно?

— Вполне, — ответили оба бандита одновременно.

— Отлично. А теперь ты, — приказал Дункан, направляя дуло пистолета в сторону блондина, — туда, где заднее сиденье, на пол.

Безнадежно вздохнув, белокурый головорез предпочел подчиниться.

— Прощайте, месье, — попрощался с ними Дункан, наставляя оружие на водителя.

— Позвольте сказать вам до свидания, — кинул ему в ответ водитель, прежде чем машина сорвалась с места и помчалась в сторону Десятой авеню.

Дункан тоже предпочел поскорее покинуть это место. Сунув пистолет в задний карман джинсов, он понесся по направлению к Восьмой авеню. Как был не похож его сумасшедший бег на размеренные утренние пробежки по Челси. Он бежал изо всех сил, а сердце гулко колотилось в его груди. Он так разогнался, что вполне мог бы потягаться с «Харлей-Дэвидсоном».

Харли проснулась после ночи, наполненной столь откровенными эротическими фантазиями с Дунканом Лангом в главной роли, что задумалась, сойдет ли ее румянец до конца столетия. Душ и легкий завтрак в номере мало-помалу восстановили ее душевное равновесие. Подумав, она пришла к выводу, что они с Дунканом повели себя прошлой ночью как два взрослых и весьма рассудительных человека, когда не дали чувствам взять верх над разумом. Помимо всего прочего, у него были свои проблемы, у нее — свои. Он жил на Восточном побережье, она — на Западном. Он был плейбоем Запада, она — девственной весталкой мира поп-музыки.

Довести до логического завершения их отношения было бы сущим безумием. Она действительно радовалась тому, что им обоим удалось совладать со своими чувствами прошлой ночью. Уж теперь-то Харли ни за что не будет о нем думать.

Но она ошиблась, мысли о нем все время лезли ей в голову. Чтобы отвлечься, она позвонила матери и выслушала очередную порцию причитаний Барбары Миллер, пекущейся о безопасности своей дочери, оказавшейся в этом ужасном, полном преступников городе.

Харли понадобилось десять минут, чтобы убедить мать в том, что она не собирается бросать свою карьеру, не собирается терять голову или вступать в очередную новомодную секту. Еще пять минут она провела, убеждая ее не смотреть выпуски телевизионных новостей. Харли вновь повторила ту самую ложь, которой уже успокаивала мать, будто она остановилась у своих добропорядочных друзей в их надежно охраняемом доме на Лонг-Айленде. Она солгала, поскольку Барбара была совершенно не готова услышать правду.

Она потратила еще пять минут, справляясь о здоровье матери и успокаивая себя тем, что та регулярно принимает таблетки от гипертонии. Затем Харли целых десять минут выслушивала все печальные новости из Свит-Крика, уже рассказанные ей матерью во время предыдущего звонка: жаркие июльские дни принесли засуху, грозя фермерам большими бедами; боготворимый всеми полузащитник спортивной команды Свит-Крика разбил вдребезги два окна центрального городского универмага во время ночной попойки; Эбби Чандлер скончалась, а ее младшая дочь сбежала с каким-то мужиком на десять лет старше ее; бегонии же, несмотря на небывалую жару, продолжают бороться за жизнь.

Наконец Харли попрощалась с матерью и повесила трубку с чувством огромного облегчения. Ей понадобилось почти семнадцать лет, чтобы уразуметь, что мать чувствовала себя счастливой, лишь терзаясь по какому-нибудь поводу, неважно даже какому. Все девять лет, будучи в клетке у Бойда, она никак не могла примириться с тем, что мир нужно видеть исключительно в черном, в лучшем случае в сером, но уж никак не в красном, оранжевом, желтом или каком-то ином радостном цвете. А если бы сбылись пророчества Барбары Миллер относительно ее жизни, то сейчас бы она валялась в похмелье на задворках какого-нибудь захудалого кабака с запаршивевшим бродягой, подцепленным накануне вечером.