Мария Медичи была крупная, тяжелая и не слишком развитая женщина. Два последних качества обычно сопряжены с двумя достоинствами политика: целеустремленностью и здравым смыслом, но Мария Медичи была лишена и того и другого. Не терпя над собой никого в качестве руководителя, в своем неудержимом стремлении править самовластно, она была столь же упряма, сколь и некомпетентна. Не в меру честолюбивая, она в каждом поступке видела подвох и злилась из-за пустяка. Она слепо доверялась тем, кто случайно попадался ей на жизненном пути. Правда, в одном случае мы должны возблагодарить судьбу за то, что она помогла Ришелье сделать первые шаги по лестнице, ведущей на вершину власти.
Глупость и упрямство сопутствовали ей от молодых лет и до могилы. Приведу только один пример, с которого, собственно, и началось ее регентство. Факт этот вполне достоверный, и я предоставляю читателю право судить о нем.
К Генриху IV пришел однажды предсказатель будущего, чтобы предупредить его, что после коронации его жены он будет убит. Это предсказание произвело очень тяжелое впечатление на короля.
Коронация супруги короля была самым обычным явлением, и Мария Медичи, конечно, имела на нее право. Но, видя подавленное состояние мужа, она могла бы не настаивать на нем, если бы была разумной женщиной, может быть, про себя посмеявшись над его суеверием. Вместо этого она устроила сцену и настояла на своем. Коронация состоялась 13 мая 1610 года, а на следующий день Генрих IV был убит ударом кинжала.
Другим примером непрерывного действия глупости и упрямства было постоянное предпочтение младшего сына старшему.
Гастон, сначала герцог Анжуйский, потом герцог Орлеанский, единственный брат короля, не был пустышкой, как это утверждают в один голос историки. Но о нем у нас пойдет речь чуть позже.
В течение двадцати трех лет он был номинальным наследником французской короны, поскольку его старший брат не имел наследника мужского пола, и в течение тринадцати лет считался законным наследником престола, поскольку неспособный к деторождению король не жил со своей женой. Не удивительно, что он стал главной фигурой в глазах тех, кто деятельно трудился над тем, чтобы свергнуть короля и начать смуту в государстве. Прекрасно зная об этом, его мать по-прежнему не переставала восхищаться им, и он всегда находил у нее поддержку, устраивая заговоры против короля. И делала она это только из-за того, что чувствовала уколы своему чудовищному самолюбию. Все кончилось тем, что она сама кинулась сломя голову в интриги и заговоры, вынуждена была бежать после их раскрытия за границу, где и умерла.
Благодаря указанным свойствам ее характера в годы ее регентства государством управляли сплошь некомпетентные люди.
Но пожалуй самым ярким примером ее глупости может служить воспитание ее старшего сына.
Все, чего Людовик XIII достиг как король, он достиг благодаря самому себе, да еще благодаря своему отцу, которого он боготворил и память о котором была для него священна. Все его недостатки были обусловлены, с одной стороны, его природой, а с другой — по большей части — тем, что он был противен своей глупой матери. Чтобы помешать ему начать править самостоятельно, она даже распустила слух, будто он умственно отсталый; что же тут удивительного, если юноша стал раздражительным и упрямым со своими наставниками, а затем и друзьями. Ей он также обязан тем, что плохо учился, и еще тем, что для него стало привычкой затаивать гнев и обиду.
При такой природе и характере, как у него, от его воспитателей, и прежде всего от его матери, требовались деликатность и мудрая осторожность, чего, конечно, не было. Упрямая женщина, заметив у мальчика упрямство, захотела сломить упрямство с помощью дисциплины, разумеется предоставив это делать другим. Где же этой глупой женщине было знать, что дисциплина без чувства любви к ребенку не только бесполезна, но и губительна. Предоставленный своим воспитателям, мальчик обращал на себя внимание матери только тогда, когда он чем-нибудь выводил ее из себя, на большее ее просто не хватало.
Заметив у сына привычку ценить одних и пренебрегать другими наставниками, она не только не стала с ней бороться, но, напротив, стала поощрять его в этом, видя в том прекрасную возможность задержать его присутствие в королевском совете как можно дольше. Когда же он все-таки там появился, то должен был сидеть, не подавая голоса. Однажды она даже вывела его за руку из зала, хотя он был уже не ребенком.
Ей очень не хотелось, чтобы сын направил всю свою энергию на управление страной. Он был до того ей неинтересен, что она даже не заметила его страсти к военным делам и не сумела воспользоваться ею.
Последним, так сказать, капитальным примером ее глупости, по-видимому служившим для Ришелье доказательством ее полной неспособности руководить государством, была ее страстная влюбленность в одну искательницу приключений и последующее полное подчинение воле человека, ставшего мужем этой женщины.
Королева-мать, как и ее фаворитка, была итальянка до мозга костей. Прожив во Франции почти полвека, она так и не научилась говорить по-французски без акцента, вела себя и думала как настоящая итальянка. Она осыпала фаворитку и ее мужа всякими милостями — поместьями, деньгами, — муж получил титул маршала Франции. Простонародье, видя, как какой-то итальяшка стал управлять государством, возненавидело его. Знать также косо на него посматривала. Королева-мать пребывала в блаженном неведении, что все слои общества ненавидят ее фаворитов. Когда итальянец был убит, а фаворитка оказалась в тюрьме, она была так удивлена, словно вдруг произошло солнечное затмение.
И вот, начиная с того дня, когда после краха ее фаворитов она была отправлена в ссылку и до последней катастрофы, когда она вынуждена была бежать из страны, она в продолжение тринадцати лет не упускала ни одной возможности навредить государству, в котором прожила почти полвека. Вероятно, она была настолько глупа, что даже не понимала этого.
Будь она хоть немного умнее, она могла бы поддержать силы католической контрреформации, с которыми историки связывают ее имя. Она совершенно не представляла, что происходит в Европе, еще меньше — в чем суть религиозного спора. Если она и поддерживала римского папу, то только потому, что он был для нее почти что членом семьи. Она возненавидела кардинала, как только может ненавидеть пятидесятилетняя женщина, вдруг увидевшая в человеке, которому она покровительствовала, не своего воздыхателя, а сурового государственного мужа.
Наше восхищение Ришелье еще возрастет, когда мы представим, в какой опасной ситуации он оказался. Но, проявив терпение и выдержку, все время оставаясь верным королеве-матери, он все-таки добился ее изгнания. Конечно, и в этом случае ему помогло счастливое стечение обстоятельств, но мы можем к его чести сказать, что он, не форсируя события, усыпив бдительность королевы-матери, избавился от ее влияния на внешнюю политику Франции как раз в тот момент, когда в ходе Тридцатилетней войны произошел крутой поворот: в войну вступила Швеция; в Германию вторглись войска Густава Адольфа, которого Ришелье субсидировал. Если бы Мария Медичи продолжала вмешиваться в политику, неизвестно, как бы тогда сложилась обстановка в решающие для кардинала годы 1630–1635.
Младший сын Марии Медичи, Гастон, герцог Орлеанский, не имел того сложного характера, какой был у его старшего брата. Он был смазлив на вид, жизнерадостен, общителен и совершенно без царя в голове. Он стал врагом кардинала с того дня, как тот возглавил правительство, и участвовал во всех заговорах — фактически номинально — против него. Он, не задумываясь, связывал свое имя со всякого рода политическими авантюристами, но всегда скрывался в кустах, когда заговор был раскрыт. Кардинала он ненавидел так же горячо, как и его мать, и даже стоял во главе заговора — конечно, улизнул, когда заговор провалился, — целью которого было убийство кардинала. Мы уже говорили, что он считал себя наследником французской короны. Даже тогда, когда у его старшего брата родился сын, он не оставил своих притязаний. Когда будущему королю Людовику XIV было три года, его дядя, находясь уже в изгнании, планировал вторжение во Францию. Он был совершенное ничтожество и, как постоянный враг кардинала, давно был бы уничтожен им, если бы не кровь королей, текшая в его жилах. Зная о его кознях, кардинал мало принимал их в расчет.
