Муж при разводе обошелся с Натали, как говорится, по-божески: оставил ей не только огромную квартиру в Старом Городе, но и телефонный номер своего приятеля риэлтора, который почти бескорыстно помог продать хоромы за хорошую по тем временам цену и купить крошечную студию в Ужуписе, еще не вошедшем в моду и, следовательно, довольно дешевом районе. И банк надежный присоветовал для помещения капитала – сумма, оставшаяся у Натали на руках после операций с недвижимостью, казалась ей огромной и скорее пугала, чем радовала. Положив деньги в банк, она более-менее успокоилась и стала учиться жить заново, как учатся ходить после тяжелой болезни.
Это была очень странная жизнь. Вовсе не такая плохая, как мерещилось Натали, когда Роберт внезапно объявил о предстоящем разводе и своем скором отъезде.
Натали никогда не любила мужа, во всяком случае, не испытывала ничего похожего ни на чувства, описанные в соответствующих романах, ни на дикую смесь радостного возбуждения и почти невыносимой душевной муки, сопровождавшую ее собственную первую юношескую влюбленность. Но она была очень привязана к Роберту, привыкла, что муж всегда где-то рядом, надежный, как лапландский Гранитный Вал, одним своим присутствием отменяющий проблемы, печали, радости и, кажется, саму жизнь в обмен на восхитительное ощущение полной безопасности и гарантированного покоя. А тут вдруг не то что привычной скальной породы – рыхлой земли под ногами не осталось, болтайся, как хочешь, в полной пустоте, которая, наверное, и есть свобода, красивое книжное слово; кто бы мог подумать, что это – так.
Поначалу Натали именно что болталась. У нее были время, деньги, крыша над головой и умопомрачительный вид из окна, а больше ничего – ни друзей, которых как-то незаметно отменил Роберт, ни детей, которых они оба никогда не хотели, ни работы, ни мало-мальски востребованной профессии. Какому психу-работодателю может понадобиться сорокадвухлетний искусствовед, автор одной-единственной бестолковой статьи, опубликованной еще во время учебы? Натали уж на что была наивна, но особых иллюзий насчет трудоустройства не питала.
Все, что можно было сделать в сложившейся ситуации, – это как можно экономнее расходовать положенные в банк деньги и постараться не очень долго жить, чтобы не нищенствовать в старости. Натали очень хорошо это понимала, но совершенно не видела смысла вести себя благоразумно. Роберт преподал ей отличный урок: планировать будущее бессмысленно, подчинять ему свое настоящее – самоубийственная глупость. Натали решила, что в этом зыбком мире, где все по-настоящему важные события случаются внезапно и беспричинно, даже не пытаясь казаться следствиями хоть каких-то твоих поступков, слов и ошибок, можно позволить себе все, чего захочется. Наряды? Да какие угодно. Путешествия? Да хоть на край света. Икра и лангустины на ужин? Да хоть лопни.
Но это была теория. На практике Натали целыми днями сидела в своей новой квартирке, перечитывала любимые книги и ждала, когда ей чего-нибудь захочется. Если не в Париж, то хотя бы накрасить ногти.
Но ей, конечно, так ничего и не захотелось.
Похоже, я уже давно живу под знаком Сатурна, думала Натали, листая новую, скверно изданную, невесть как затесавшуюся в их тщательно подобранную библиотеку «Энциклопедию Символов»: «Злое влияние Сатурна приносит страх перед жизнью, скуку, неприспособленность, медлительность, лень, угрюмость, уход в себя, одиночество, печаль». Как про меня написано, думала Натали. Как будто кто-то долго наблюдал за мной, а потом пошел и записал все, как есть. Ей это очень не нравилось.
«У алхимиков Сатурн считался знаком Свинца – основы их искусства, низкого металла, потенциально содержащего в себе золото, – продолжала читать Натали. – Человеку, сумевшему противостоять его дурному влиянию, Сатурн дарует зрелость разума, волю и рассудительность».
Ладно, сказала она себе. Значит, противостояние хотя бы теоретически возможно. Вот с этого и начнем.
Натали по-прежнему ничего не хотела, но твердо решила, действовать, не дожидаясь вдохновения. Вот прямо сейчас.
Тут очень кстати оказалась выработанная годами потребность в привычном распорядке. Натали придумала немудреный, но дисциплинирующий режим: вставать не позже восьми, поддерживать дом и себя в чистоте, готовить еду – не впрок, на неделю вперед, а понемножку, в маленькой кастрюльке. И, если уж новомодные спортзалы вызывают стойкое отвращение, побольше ходить пешком. Просто гулять по городу, но – в любую погоду, не меньше трех часов. Больше – можно.
Поначалу прогулки казались Натали сущим мучением, но она быстро сообразила, что следует отказаться от каблуков, и втянулась, а ближе к середине весны осознала, что стала получать удовольствие от неспешной ходьбы по цветущему городу. Вдруг вспомнила, что зрелища, запахи и звуки когда-то были важной частью ее жизни. Принялась рассматривать лица и одежду прохожих, подслушивать разговоры, глазеть на мелкие уличные происшествия, сворачивать во дворы, мимо которых всю жизнь проходила, не испытывая ни малейшего интереса.
Все это еще не было настоящей жизнью, но стало неплохим подготовительным упражнением. Однажды она поймала себя на слабом, но явственном желании заглянуть в новое, только что открывшееся кафе, тут же зашла и на радостях сделала самый бестолковый заказ в своей жизни: кофе, который терпеть не могла, и пирожное, хотя никогда прежде не ела сладкого. Впрочем, ей вполне понравилось и то и другое, такой уж был удивительный день. Я просто становлюсь кем-то другим, думала Натали. Какой-то незнакомой женщиной, о которой пока ничего не известно, кроме того, что она любит кофе, а значит, совершенно точно не похожа на меня. И как же это, честно говоря, хорошо.
Кофе Натали любит до сих пор. Вот и сейчас, распрощавшись с Тимо, который в последнее время начал слишком быстро уставать, она не мчится домой, где в темном углу за письменным столом затаилась страшная хищная Срочная Работа, а сидит в кафе на Вокечю. То есть не в самом кафе, тесном и уже сейчас, в мае, душном, а снаружи, на заставленном бесчисленными столиками бульваре. Кофе здесь не то чтобы хорош. Откровенно говоря, совсем фиговый у них кофе, как во всякой нормальной пивной. Но – восхитительно шумный бульвар. Но – мутный перламутр вечерних облаков над головой. Но – нагретый недавно закатившимся солнцем, еще влажный от короткого послеполуденного дождя деревянный стул. Но – сокрушительный запах мокрой сирени из окрестных дворов. И никакой срочной работы, по крайней мере, здесь и сейчас. Мало ли что будет потом, дома. Будущего вообще нет, весело думает Натали. И одновременно, противореча себе, бормочет под нос: «Грядущее свершается сейчас». И то и другое – чистая правда. Этим вечером. Для нее.
От возбуждения Натали болтает ногами и размахивает руками, дирижируя одной лишь ей слышным сводным хором всех майских ветров. Дамы, сидящие за соседним столиком, неодобрительно на нее косятся. Очень солидные, представительные дамы, даже бокалы с пивом выглядят в их руках как переходящие кубки за успехи в мелкобуржуазном домоводстве. А ведь они младше меня, думает Натали. Лет на десять, пожалуй. Совсем, можно сказать, писюхи. И, обнаружив в своей голове это дурацкое слово, тоненько, по-детски хихикает вслух от неожиданности.
Тогда тоже был май, и Натали, гуляя по цветущему, всеми ветрами обласканному городу, все чаще видела, как улыбаются ее отражения в витринах. Та, другая женщина, обитающая в блистающем застекольном мире, с каждым днем нравилась ей все больше. Иногда Натали подходила поближе, делала вид, будто разглядывает выставленные товары, а на самом деле пытливо всматривалась в собственное отражение. Кто ты такая? – думала она. – И кто такая я? Мы действительно одно и то же? Хорошо, если так.
Антикварная лавка на бульваре Вокечю только потому и привлекла внимание Натали, что стекло в ее витрине было толстое, двойное, причудливо искривленное временем. И отражение получилось непростое: многослойное, текучее, переменчивое, несколько почти не похожих друг на друга затуманенных лиц, множество рук, гибких, тонких и толстых, а в том месте, где положено быть сердцу, располагались большие настенные часы – одни на всех. Натали глядела на них, как завороженная, не понимая – откуда взялись? У меня же нет ничего, кроме сумки. Потом, конечно, поняла, что часы не отражаются, а просто стоят за стеклом. Она сделала шаг в сторону, намереваясь уйти, и ощутила непривычную пустоту в груди, как будто оттуда только что извлекли нечто теплое и тяжелое, а взамен ничего не положили. Почти испугалась, почти обрадовалась неизвестно чему, и, запутавшись в этих противоречивых чувствах, сама не заметила, как вошла в лавку.
