Когда-то неистощимому на коммерческие дела Андрею Разину пришла в голову мысль сделать музей "Ласкового мая". Если бы такой музейчик возник, самой печальной экспозицией, думаю, стала бы экспозиция Юркиных костюмов... Висело бы оно в ряд, это тряпье, и напоминало каждому, какая дикая дистанция от коротеньких брючишек стремительно вырастающего детдомовца до белого, в выпендрежных дырах, костюма поп-звезды... Напоминало бы, как быстро растут мальчишки... Предупреждало б, что расти - вовсе не значит меняться к лучшему...

И вот настал наш "судный" день - новогодний вечер в инкубаторе.. В небольшом актовом зальчике дети сдвинули стулья, организовали себе место для танцев. В первой части вечера я поставил им танцевальный музончик. Полумрак. Приглушенный свет. И дым столбом изо всех углов (за курение администрация интерната меня гоняла, я в свою очередь гонял детей, но за всеми разве уследишь?..) Вот такая интересная обстановка в первой части. По коридору идешь - вроде все инкубаторское: флаги висят, портреты Лукича, планы работы актива, отряда и т.п. А в актовый зал заходишь: все прокурено, в одном углу обнимаются, в другом целуются, в третьем еще хлеще... Атмосфера такая, будто на взрослую тусовку попал. Как бы, думаю, не растерялся Юрий Васильевич в таких условиях.

Началась вторая часть вечера. Я сел за инструмент. Слава, немножко волнуясь, взял бас-гитару. А Юрка - микрофон. И впервые прозвучало перед мальчишками и девчонками:

- Выступает группа "Ласковый май"!

Шатунов запел, и я боковым зрением увидел, как из темных углов один за одним выходят поближе к сцене крутые детдомовцы и как медленно, но безудержно тают на их лицах ироничные ухмылки.

Напомню, навсегда в прошлое уходил 1986 год.

...Пока после вечера мы убирали аппаратуру, мама, знавшая о нашем дебюте, не удержалась и позвонила директору интерната:

- Как там, Валентина Николаевна, вечер прошел?

- Вы знаете, Валентина Алексеевна, это сенсация! - ответила Тазикенова. - Никто не ожидал, что за такое короткое время Сереже удастся сделать группу. И неплохую группу!

Мама пересказала мне эти слова, но я-то знал, что группе невероятно далеко до совершенства. И наше волнение сказалось. И качество аппарата.

Мы с Юрием Васильевичем отработали Новый год, много вечеров отработали. На одном из них Юра немножко не выдержал. В одном месте требовалось взять высокую ноту, а он то ли простыл, то ли уже мутация начала сказываться, - вот и не вытянул это место. Бросил микрофон. Убежал со сцены. Слезы там... Я говорю, ничего, радость, моя, успокойся. Через год мы из тебя сделаем звезду. Посмеялись вместе: Поскольку даже не предполагали, что уже через несколько недель окажемся в центре пусть слабенького, но все же внимания меломанов.

После Нового года я решил сделать несколько пробных записей того, что мы наработали с Юрой. Записывались в ДК "Орбита", куда я устроился по совместительству, чтобы иметь доступ к хорошей аппаратуре. И вот однажды едем с Шатуновым в автобусе из "Орбиты" в инкубатор, а она, зараза, песня-то наша, где-то там впереди играет. Кто-то из молодых на свой "мафончик" записал. Мы, конечно, удивились, слегка обрадовались. Шатунов у паренька, что впереди сидел, спрашивает:

- Это что за музыка?

Тот отвечает:

- Какие-то "Оренбургские мальчики", наша группа, оренбургская...

- Какие "Мальчики"?! Обалдел, что ли? - вмешался в разговор его приятель. - Это группа "Ветерок".

Мы с Шатуновым переглянулись. Я подумал, не пора ли записать свой альбом? Не пора ли представиться насторожившейся публике:

-Здравствуйте, мы - "Ласковый май"?

Но для этого требовались новые песни. Из тех, что у меня уже были, для Шатунова подходили не все...

Глава 5:

Метель в чужом Тюльгане

После новогодних вечеров у меня начался нудный, томительный простой. Юра укатил на каникулы в Тюльган, к своей тетке. Я слонялся по наполовину опустевшему интернату, прикидывал, какие из исполненных Юркой песен оставить в его репертуаре, какие - нет... Картина складывалась невеселая: песни, которые сложились в армии, шатуновского образа не подкрепляли. Может потому, что уже звучали в другом исполнении, несли на себе легкий отпечаток другого прикосновения? А песен для Шатунова не придумывалось...

Сама песня, какая бы ни была, пишется у меня за минуты. Вся полностью. Но это, когда ты садишься за инструмент и знаешь, о чем напишешь, когда живешь настроением новой песни. Но дорога к этой счастливой творческой минуте может занимать и месяц, и год, и два... Когда осуществятся те замыслы песен, которые роились во мне, я не знал. Настроения, понятно, это не прибавляло.

От безысходности я решил попытаться сделать музыку на чужие тексты. Стал прикидывать, кто из поэтов подошел бы для такого дела. Классику отмел сразу. Заставить Шатунова петь на слова Державина, все равно, что выпустить его на сцену в клоунском гриме. Да и сам я классику не больно жалую. Почему-то... Поэтому Пушкина и иже с ним оставил в покое. Решил "пройтись" по XX веку...

Из современников крупным поэтом я считаю Андрея Макаревича. Когда на моем, подростковом еще, горизонте, всплыла его "Машина времени", - я был потрясен энергией, заложенной в словах. Тяжелый ритм рока обпачкал эту энергию до предела, нес ее нам, слушателям: Даже слова с затертым смыслом искрили от напряжения, будили в нас некие неведомые, но страшные силы, готовые снести любые преграды на пути к Справедливости. "Машина времени" вовсе не отвечала моему ощущению мира, но не уважать я ее не мог. Все там было искренне, талантливо, люто.

Еще из современников нравится мне Андрей Вознесенский. Усложненные метафоры превращают любовь в его лирических вещах в чувство иррациональное, в нечто, данное свыше для того, чтобы упорядочить земной хаос. Именно это мирит меня с обилием техницизмов в поэзии Вознесенского, с образами, рассчитанными на элитарного читателя. Однако, когда встал вопрос, на чей текст написать музыку, на сборнике Вознесенского и ноты моей не сидело. Слишком разные уровни - Вознесенский и "Ласковый май". Принципиально разные:

Перелистал я в тот отчаянный момент книгу Анны Ахматовой. Мне многое у нее нравится. Близок по духу ее мистицизм. Ее проглядываемая в строках вера в иррациональное. Но, примериваясь к ахматовскому сборнику с достаточно утилитарной целью - смогут ли ее стихи прозвучать со сцены в исполнении "Ласкового мая"? - я вдруг открыл, что ахматовский мистицизм, ранний, по крайней мере, ничего общего с моим не имеет. Слишком он мрачен и безысходен. В самом деле: